неловкости по отношению к Петру Рыбак нисколько не чувствовал - разве
впервые ему таким способом приходилось добывать продукты? Да и взяли всего
только овцу, и не у какой-нибудь многодетной семьи, а у самого старосты -
было о чем заботиться. С этой стороны он оставался совершенно спокойным и
только удивлялся, как это староста не сумел оправдаться перед полицией и
позволил себя засадить в этот вонючий подвал.
короткого сожаления подумал, что, может, его там и убили. Разговаривать
ему ни о чем не хотелось. Он чувствовал, что вот-вот должны прийти и за
ним, и тогда начнется самое худшее. Все думая и прикидывая и так и этак,
он старался найти какую-нибудь возможность перехитрить полицию,
вывернуться совсем или хотя бы оттянуть приговор. Чтобы оттянуть приговор,
видимо, имелось лишь одно средство - затянуть следствие (все-таки должно
же быть какое-то следствие). Но для этого надо было найти веские факты,
чтобы заинтересовать полицию, ибо, если та порешит, что ей все ясно, тогда
уж держать их не станет. Тогда им определенно конец.
топот сапог в здании. Временами топот становился довольно громким, что-то
приглушенно стучало, явственно врывался чей-то крикливый голос. Вся эта
суматошная возня наверху не могла не напомнить ему о Сотникове, и у Рыбака
мучительно сжималось сердце - бедный невезучий Сотников! Но, по-видимому,
та же участь ждала и его... Правда, он не хотел думать об этом - он
старался понять, как уйти от расправы и, может, еще и пособить Сотникову.
Но, видно, все это было напрасно. Сквозь маленькое, чем-то заставленное
снаружи окошко в камеру пробивались тусклые сумерки, в которых слабо
брезжило светловатое пятно на затоптанной соломе да белела под окном
поникшая голова старосты. Тот неподвижно сидел у стены, погрузившись в
свои тоже, разумеется, невеселые мысли, - теперь каждый переживал за себя.
после долгого молчания сказал старик.
ранении и теперь встревожился еще больше. Однако разговор перевел на
другое.
допрос, возможно, еще не его.
ждало его самого.
заметил старик.
то и перед людьми.
по ночам бегать. Шестьдесят семь лет имею.
пособничество партизанам.
свое уже прожил. А тут всего двадцать шесть, хотелось бы еще немного
пожить на земле. Не столько страшно, сколько противно ложиться зимой в
промерзшую яму...
представить его партизанским агентом или хотя бы пособником, сказать, что
он уже не впервые оказывает услуги отряду, направить следствие по ложному
пути? Начнут дополнительно расследовать, понадобятся новые свидетели и
показания, пройдет время. Наверно, Петру это не слишком прибавит его вины
перед немцами, а им двоим, возможно, и поможет.
рядом тихонько зашуршала солома, и что-то живое и мягкое перекатилось
через его сапог. Староста в углу брезгливо двинул ногой: "Кыш, холера на
вас!", и в тот же момент Рыбак увидел под стеной крысу. Шустрый ее комок с
длинным хвостом прошмыгнул краем пола и исчез в темном углу.
как холеры какие. Наверно, еще Ицковы. Когда-то тут лавка была. Ицка
конфеты продавал. Потом сельпо открыли. Сколько поменялось порядков, а
крысы все шныряют.
Ах ты боже мой...
шагов, знакомо брякнул засов, и скоро в глаза ярко ударил свет зимнего
дня. В сиянии этого света на пороге появилась поджарая фигура Стася в
подпоясанном армейском бушлате, с закинутым за плечо карабином.
перевернулось внутри. Наверно, с излишней поспешностью он вскочил на ноги
и пошел на вызов. В сознании его нелепой тревогой промелькнул вопрос: где
Сотников? Сначала же, наверно, должны были привести Сотникова, а потом уже
взять на допрос его. Или, может, Сотникова уже убили?
дверь, потом впереди конвоира быстро взбежал наверх. Двигался он почти
механически, без всякого участия сознания, не замечая ничего вокруг.
Чувствовал себя отвратительно. Нет, это не было страхом: его донимало
бессилие, невозможность прибегнуть к испытанному средству - силе, чтобы
по-солдатски постоять за себя. Отсутствие всякого выбора предельно сузило
его возможности, мысль относительно старосты осталась лишь намерением - он
не продумал ее как следует, ничего не решил конкретно и теперь нес к
следователю полное смятение в душе.
ничего полушубочек, ей-богу. И сапоги! Ну, сапожки-то я заберу. А то жаль
такие трепать, правда? - сказал он доверительно, взмахнув перед арестантом
ногой в добротном хромовом сапоге. - У тебя какой номер?
подвала хотелось хоть надышаться.
- Шире шаг!
крыльцо, двери, недлинный полутемный коридор с мордатым дневальным у
тумбочки. Стась вежливо постучал согнутым пальцем в филенку какой-то
двери:
рассыплется вся его жизнь, Рыбак переступил порог и вперся взглядом в
могучую печь-голландку, которая каким-то недобрым предзнаменованием встала
на его пути. Ее крутые черного цвета бока всем своим траурным видом
напоминали нелепый обелиск на чьей-то могиле. За столом у окна стоял
щупловатый человек в пиджаке, он ждал. Рыбак остановился у порога,
подумав, не тот ли это полицай-следователь, о котором говорил староста.
взгляд исподлобья жестко ощупывал арестанта.
энергично, но вроде не так угрожающе, как это показалось Рыбаку вначале.
стульчик напротив стола.
Рыбаку даже послышалось в нем что-то от шутки, и он неловко пошевелился на
стуле.
прежнем темпе продолжал сыпать вопросами:
ответах, но Рыбак опасался прозевать каком-либо подвох в словах
следователя и несколько медлил.
подумал: "Черт с ним! Кто не знает, что партизаны тоже едят. Какая тут
может быть тайна?"
в малейшее изменение в лице пленника. Рыбак, однако, разгладил на колене
полу полушубка, поскреб там какое-то пятнышко - он старался отвечать
обдуманно.
Херберт Фрэнк
Лондон Джек
Флинт Эрик
Скальци Джон
Афанасьев Роман
Корнев Павел