запрокинутый, лежачий месяц. Потом он подумал о том, где сидит, и
почувствовал, что сидит на шаре и этот шар ощутимо круглится между ним и
Москвой... Поглядел на лицо своей соседки, и оно тоже было странным,
голубое от луны.
беспокоятся - куда я пропала?
менее он встал и взял ее под руку. Они пошли в сторону дома. Ни прохожего,
ни огня. Луна светила со спины. Впереди двигались на длинных шатающихся
ногах две черные соединенные тени. И вдруг - откуда-то музыка. Радио, что
ли? Нет, непохоже. Живые голоса. Пели два голоса: высокий тенор и низкий
рыдающий бас.
Ноев ковчег, и окно светится. А как поют! Давайте послушаем.
сердечком, бормотала зурна, и два голоса, поддерживая и оспаривая друг
друга, пели по-грузински. Какая-то щеголеватая грусть была в этом пении,
какое-то праздничное горе... Эх, черт возьми, надо же уметь так
горевать!.. Слова были непонятны, кроме одного, которое все повторялось и
повторялось в песне. "Тбилисо!" - рыдал один голос. "Тбилисо!" -
вызванивал другой...
Вот Верочку я любил. А здесь не то. Здесь просто странно. Странно и
хорошо, и именно потому хорошо, что странно".
14
желтоклювый, терпеть не мог женщин. А они его любили.
черешневоглазую Клавдию Васильевну...
кого-нибудь, Клавдия Васильевна всегда выкатывалась из двери, подгребала к
машине и томно ложилась грудью на капот, подпирая полными руками смуглые
щеки. Она выразительно смотрела на Игоря Тюменцева и говорила:
на ту боковину лягу, и на другую - все мне покою нет. Полнота меня душит.
Все с себя спокидаю, так и лежу.
и лезла ему в глаза. Игорь старался не смотреть, но по спине у него ползли
мурашки. Он сплевывал потихоньку и молчал.
Васильевна.
Книги пускай старые читают.
кино пойти или радио послушать, хор Пятницкого - это я сама не имею
против. Или на танцы. Я даже на лекцию не возражаю. Недавно в клубе такая
лекция была - о любви и дружбе, - очень конкретная лекция. А книги я не
обожаю и вам не советую.
стыдно? Лет, наверно, тридцать пять, а тоже, гуляет. Чем бы такое ей
досадить?"
машины с какими-то проводочками: зачищал, прилаживал, проверял. Вышло
хорошо. Он лег спать, вполне собой довольный. В казарме давали отбой в
десять, но Тюменцев приспособился читать втихаря у себя под одеялом,
освещая книгу карманным фонариком. Чтобы не так скоро срабатывалась
батарейка, он читал не сплошь, а порциями. Блеснет фонариком, схватит
быстренько кусок страницы, сколько глаз зацепит, потом закроет глаза и
повторяет про себя, переживает.
Гюго, "Человек, который смеется". Он читал бы и дольше, да совсем села
батарейка, и лампочка уже не горела, а тлела малиновой точкой. Он со
вздохом погасил фонарик, сунул книгу под подушку, вытянулся и стал думать.
В казарме было душно, пахло сапогами, солдатами. Спасибо, койка у него -
верхнего яруса - досталась выгодная, недалеко от окна. Из окна иногда
подувало чистой прохладой и были видны на темном небе большие строгие
звезды. Кругом громко дышали, беззаботно дышали его товарищи-солдаты. А
Тюменцев не спал. Он думал о том, что вот уже двадцать второй год живет на
свете, а все еще ничего не сделал для человечества. Вспомнил свою родину,
рязанское село на берегу узкой речки; вербы, опустившие на воду длинные
ветки, как распущенные бабьи волосы; вспомнил детское, прохладное, мятное
северное лето и немного затосковал, так, самую малость. Захотелось ему
прозябнуть. А здесь, за тридевять земель от родного села, неуютно как-то:
земля каляная, словно каменная, так трещинами и расходится. И трава - не
трава, а метелки какие-то, и то весной, а к июню все выгорает. Но все-таки
и здесь жить можно - работа не бей лежачего: вози себе начальство, ожидай
его да читай книжки. Книжек Тюменцев читал много и каждую, прочитав,
заносил в список с краткими замечаниями, например: "Буза, время зря
потратил", или: "Все-таки, мне кажется, книга не до конца правдивая, в
жизни так не бывает", или: "Хотел бы познакомиться с автором, наверно,
незаурядный человек. Но с образом Нюры не согласен".
месяцем действительной. На сверхсрочную он оставаться не собирался. Кончит
срок - и прощай, портянки, побудка, наряды. Поедет он на север, туда, в
прохладу. Соберутся вечером ребята у пруда, гармошка. А он с аккордеоном.
Купит, скопит.
который смеется". Даже фразу придумал: "Исключительно правдивая, волнующая
книга, хотя эпоха не совсем современна". Хотелось ему еще придумать фразу,
в которой было бы слово "в разрезе", это слово он недавно слышал у одного
очень культурного лектора и запомнил, чтобы употребить. Но фразы такой у
него не получилось, и он просто стал припоминать и соображать, как там, в
книжке, все это было. Особенно его поразили компрачикосы, которые людей
растили в каких-то особенных кувшинах, и человек вырастал уродом, по форме
кувшина. Страшно, должно быть, в таком кувшине сидеть - вот
растешь-растешь, не замечаешь и принимаешь форму. Он подумал-подумал и
ощутил эту форму на своих плечах. Врос в нее, вчувствовался. Тюменцеву
даже не по себе стало, но тут он вспомнил, что у него есть какая-то малая
радость, подумал: хорошо удалось устройство! Он посмеялся мысленно, лег на
живот и стал засыпать. Снились ему какие-то звезды.
спустился с койки, натянул брюки и сапоги, мыться пошел. На дворе было
славно и даже прохладно. Тюменцев сладко помылся у длинного умывальника на
сорок сосков, облил голову, вычистил зубы, прошел обратно в казарму, тихо
заправил койку, чтобы не разбудить напарника, соседа снизу, надел
гимнастерку, крепко обхлестнул ею узкие бедра; пояс с надраенной до
солнечного блеска пряжкой затянул до потери дыхания, взял "Человека,
который смеется" и пошел наружу.
земле важно ходили лиловые голуби. Из степи тянуло тонким, душистым
ветром. Тюменцеву на миг не захотелось уходить отсюда, с воли, в тяжко
пахнущий соляркой гараж. В такое бы утро... Но тут он запретил себе
думать, что хотелось бы ему в такое утро. Он еще туже обтянул по бедрам
гимнастерку, привычным движением поправил пилотку - так, чтобы звездой
правую бровь как раз пополам, - вошел в гараж, сел на трехногую скамью и
взялся за "Человека, который смеется".
15
что день предстоит горячий. Майор Скворцов на газике с Тюменцевым у руля
подъехал к деревянной гостинице.
пружинисто, шагая через две, взбежал по четырем ступеням крыльца. В
вестибюле было темновато, пахло рыбой. На голом клеенчатом диване,
роскошно раскинувшись, спала уборщица Катя. Мелкие перманентные кудряшки
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Доценко Виктор
Сертаков Виталий
Каргалов Вадим
Шилова Юлия