профессии отвечал: "Продавец воздуха". Так и осталось, ничего другого он
для себя не придумал.
освещались подъезды и застенчиво улыбались одинокие женщины и насмешливо -
одинокие мальчики, спрашивая лишнего билетика, а странные и прекрасные
люди, артисты, входили в боковые темные двери, каждый раз заново волнуясь.
Волнение их вечно и неодолимо... Так было и будет. Он писал о дружбе своей
с актером, который не был прославлен при жизни. "Я должен о нем
рассказать, кроме меня некому", - шептал он, продолжая писать.
бывшая актриса, и когда-то он был в нее влюблен.
нескольких жизней, и, как всегда, у Петра Николаевича век двадцатый стал
уплывать, уплывать, и настал век девятнадцатый, и восемнадцатый...
удивитесь.
удивлялся.
- Знаете, как я люблю с вами ходить. Какая это для меня наука, школа;
просто удовольствие.
на длинных ногах.
манере, которая теперь так же редко встречается, как мягкое кресло с
ушами, в котором сидела старушка.
ваших конфет, неискренних, не хочу. Мне надо, чтобы вы меня помнили, а не
конфеты ваши.
важнее, чем все дела? Мы с вами не один год приятели, вы знаете, как я вас
люблю и скучаю...
мило и весело. Голос у нее был молодой, мелодичный; какого-то тоже уже
забытого звучания, звенел из юности, из бунинских повестей, из какой-то
памяти вечной о самом себе. Под этот голосок, как под гитару, Петр
Николаевич неизменно начинал грустить и что-то вспоминать, что совсем не
нужно вспоминать. Какие-то сады, какую-то весну, какие-то белые платья, и
тонкие руки, и нежные глаза, и тихий смех, брата, которого давно нет в
живых, бабушку с молитвенником в руках и лес, в котором удивительно много
грибов. Вот загадка, он помнил такие полянки, где прямо на коленях можно
было за несколько минут (а может быть, секунд?) набрать ведро лисичек (а
может быть, белых?). А где теперь такие полянки, есть ли они? Конечно, ему
судить трудно, уж сколько лет он городской, а на Арбатской площади грибы
не растут.
выговорить про плохих друзей. Это она делала с таким удовольствием, что он
не смел ее прервать и всегда выслушивал до конца.
энергии и слов.
не значит, что я всегда буду прощать.
чайник.
обсуждение новинок литературы. Вера Игнатьевна неизменно поражала его
своим живым интересом ко всему на свете.
высказываниях, она говорила о незнакомом, и только голос, прелестный,
живой, проникал в сердце.
я про это забыла. Вы тоже такой? - любезно обратилась она к художнику.
рада каждому новому человеку в моем одиночестве и вообще люблю молодых.
Моя новая приятельница - художница и очень много знает. Я прихожу к
выводу, что теперь учат гораздо лучше, чем нас учили.
самого начала серьезно учиться. А мы? Боже мой, я? Я об ученье не думала,
я о другом думала. Ну о чем, о чем?
стояла фотография феи в кружевах, прелестной, как все феи, воздушной, как
все феи, и, как все феи, далекой от идей фундаментального образования.
глупое, что мы можем теперь делать. Запоздалые сожаления, я их сам
испытываю и поэтому знаю, как это неправильно.
мной, говорит, что ей у меня очень нравится. Мою комнату хвалит. У меня
все сохраняется, как было при Мите. Правда?
после смерти хозяина. Красиво, но страшновато, как на картинке, которая
была у Петра Николаевича в детстве. Заснувшее королевство. Спит стражник,
прислонившись к железной ограде, спит лохматый-пес в будке, спит принцесса
у себя во дворце, спят ее подданные, и все королевство покрывается
паутиной. Но, существенная деталь, сбоку на подходе маячит
принц-избавитель.
тканные золотыми львами, свисают лоскутами, книжные горы не разобраны,
вершины их запорошены пылью, как серым снегом. А ножнички, крохотные
перламутровые, лежат на туалете несколько лет в одном положении тоже как
заколдованные, как будто заснули, а рядом с ними спят костяные кружевные
коробочки и шкатулочки лаковые. В серебряном стакане на письменном столе
спят карандаши, которые еще отточил хозяин. Странный был человек,
удивительный, сумасброд, актер тонкий, настоящий.
Игнатьевна. Я врать вам не буду. И, воля ваша, стол письменный надо
выносить.
взял, в подарок. Мне иногда кажется, что я из-за него умру.
плачущим, личико сморщилось.
и перекрыл все пути. Он заполнил собою все. Вера Игнатьевна давно уже
сказала, что выживет из них кто-то один.
возвышался перед нею своими шпилями и башнями. Он был окован латунью,
словно закован в латы, по ночам от него исходило сияние. Вооруженный воин,
враг. Он был высокий, двухэтажный, мрачный и величественный. Выкинуть его
она не могла. Муж любил работать за ним, ему он был друг.
нечем дышать. Стол сжирал кислород. Кроме того, по ночам он стрелял. Лежа
без сна, она слушала эти выстрелы.
он и покатится. Минута.
почти ничего не видела без очков. Жалость сжала сердце Петра Николаевича,
такой одинокой, всеми забытой и беспомощной была эта старая женщина; такой
никому не нужной.
фантазии восемнадцатого века. Мрачной? Но восемнадцатый век не был
мрачным. А кто сказал, что это восемнадцатый? Задав себе этот вопрос, Петр
Николаевич понял, почему так ведет себя музей. Там тоже не знают, кто он,
этот стол, или, наоборот, уже знают. Но пока ученые мужи, вернее, ученые
дамы разберутся, у бедняжки кончатся силы.
его треть, вот тогда создавали подобные вещи.
он, - на той неделе его у вас не будет. Мы что-нибудь придумаем, да,
Арсений?
человек, как будто его подменили. - Как прикажете. Хоть сейчас.
меня в мамы берет.
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Самойлова Елена
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Лукьяненко Сергей