Чтение 22–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

корточки, подкинул в огонь дровец и с минуту посидел так, на корточках, у
раскрытой печной дверцы. В этих простых движениях опять, как и в прошлую
встречу, сквозила уверенность. Чувствовалось, что он приготовился воевать
основательно, расчетливо, долго.

Затем Панфилов вернулся к карте, посмотрел на нее, повертел карандаш.

- Конечно, товарищ Момыш-Улы, - сказал он, - в бою все может обернуться
не так, как мы с вами сейчас обговорили. Воюет не карандаш, не карта,
разрисованная карандашом. Воюет человек.

Как это было ему свойственно, он говорил, будто размышляя вслух.

- Подберите для усиленных взводов, - продолжал он, - отважных и
смышленых командиров. Чтобы здесь кое-что было.

Он постучал себя по лбу.

- Из тех, товарищ генерал, которые уже побывали в ночном налете?

Панфилов прищурился.

- Я, товарищ комбат, вместо вас командовать батальоном не намерен. У
меня дивизия. Это уж вам самому придется сделать: выбрать промежуточные
позиции боевого охранения, выбрать командиров.

Однако, подумав, он все-таки ответил:

- Нет, зачем посылать тех, которые побывали в деле? Пусть и другие
обстреляются. Всем воевать надобно. Но уясните, товарищ Момыш-Улы,
главное: не пропускайте, всячески не пропускайте по дорогам. Не давайте
подойти к рубежу. Сегодня противник от вас за пятнадцать километров. Это,
товарищ Момыш-Улы, очень близко, когда нет сопротивления, и очень далеко,
когда каждый лесок, каждый бугорок сопротивляются.

Вновь поглядев на карту, помолчав, он продолжал:

- Еще одно, товарищ Момыш-Улы: проверьте подвижность батальона. И
постоянно поглядывайте, наготове ли повозки, упряжь, лошади... На войне
всякое бывает. Будьте готовы быстро по приказу свернуться, быстро
передвинуться.

Мне показалось, что он выражается как-то иносказательно, неясно. Для
чего он мне все это говорит? Я опять решил высказать напрямик свои
недоумения.

- Товарищ генерал, разрешите спросить?

- Да, да, спрашивайте. Для этого мы и разговариваем.

- Мне не ясно, товарищ генерал. Ведь противник все же выйдет к рубежу
батальона. Вы сказали: не удержим. Я прошу разрешения спросить вас: какова
перспектива? К чему должен быть готов я, командир батальона? К отходу?

Панфилов побарабанил по столу пальцами. Это был жест затруднения.

- А вы сами как об этом думаете, товарищ Момыш-Улы?

- Не знаю, товарищ генерал.

- Видите ли, товарищ Момыш-Улы, - не сразу сказал он, - командир всегда
обязан продумать худший вариант. Наша задача - держать дороги. Если немец
прорвется, перед ним опять на дорогах должны быть наши войска. Вот
поэтому-то я и взял отсюда батальон. Хотел ваш взять, но у вас важная
дорога.

Он показал на карте дорогу Середа - Волоколамск, которую перегораживала
красная черта батальона.

- Не линия важна, товарищ Момыш-Улы, - важна дорога. Если понадобится,
смело выводите людей из окопов, смело сосредоточивайте, но держите дорогу.
Вы меня поняли?

- Да, товарищ генерал.

Он подошел к шинели и, одеваясь, спросил:

- Знаете ли вы загадку: "Что на свете самое долгое и самое короткое,
самое быстрое и самое медленное, чем больше всего пренебрегают и о чем
больше всего сожалеют?"

Я сообразил не сразу. Довольный, что затруднил меня, Панфилов с улыбкой
вынул часы, продемонстрировал:

- Вот что! Время! Сейчас наша задача, товарищ Момыш-Улы, в том, чтобы
воевать за время, чтобы отнимать у противника время. Проводите меня.

Мы выбрались из блиндажа.

Серел рассвет. Дождь перестал, деревья неясно проступали сквозь туман.
Подвели лошадей. Панфилов огляделся:

- А где же Шилов? Пойдемте-ка пока, чтобы он нагнал.

Дорогой Панфилов спросил меня, какие работы идут на рубеже. Я доложил,
что батальон роет ходы сообщения, Панфилов приостановился.

- Чем вы копаете?

- Как чем? Лопатами, товарищ генерал.

- Лопатами? Умом надо копать. - Он произнес это с обычной мягкостью, с
юмором. - Наворотили вы, должно быть, там земли. Сейчас вам надо, товарищ
Момыш-Улы, копать ложную позицию. Хитрить надо, обманывать.

Я удивился. После разговора с генералом у меня осталось впечатление,
что он не придает особенного значения оборонительной линии. Теперь
выходило, что это не так. Я ответил:

- Есть копать ложную позицию, товарищ генерал!

Нас бегом нагнал капитан Шилов.

У дороги, в том месте, куда нас вывела тропка, стоял часовой - парень
лет двадцати с серьезными серыми глазами. Не очень чисто, но старательно
он приветствовал генерала по-ефрейторски, на караул.

- Как живешь, солдат?

Парень смутился. В то время в нашей армии обращение "солдат" было не
принято. Говорили: "боец", "красноармеец". Его, быть может, первый раз
назвали солдатом. Заметив смущение, Панфилов сказал:

- Солдат - великое слово. Мы все солдаты. Ну, расскажи, как живешь?

- Хорошо, товарищ генерал.

Хмыкнув, Панфилов посмотрел вниз. Скрывая шнуровку, жидкая грязь
облепила тяжелые ботинки часового. Следы дорожной грязи, очищенной сучком
или щепкой, остались на мокрых обмотках и повыше. Рука, державшая
винтовку, посинела на рассветной стуже.

- Хорошо? - протянул Панфилов. - А скажи, как марш проделали?

- Хорошо, товарищ генерал.

Панфилов обернулся к Шилову:

- Товарищ Шилов, как марш проделали?

- Плохо, товарищ генерал.

- Эге... Оказывается, ты, солдат, соврал. - Панфилов улыбнулся. - Ну,
говори, говори, рассказывай, как живется?

Часовой упрямо повторил:

- Хорошо, товарищ генерал.

- Нет, - сказал Панфилов. - Разве во время войны хорошо живут? Шагать
ночью под дождем по такому киселю - чего в этом хорошего? После марша
спал? Нет. Ел? Нет. Стой тут, промокший, на ветру или рой землю; а
завтра-послезавтра в бой, где польется кровь. Чего в этом хорошего?

Часовой неловко улыбался.

Панфилов продолжал:

- Нет, брат, на войне хорошо не живут... Но наши отцы, наши деды умели
все это переносить, умели побеждать тяготы боевой жизни, громили врага.
Ты, брат, еще не встретился с врагом в бою... Но бороться с холодом, с
усталостью, с лишениями - тоже бой, где нужна отвага. И не вешаешь головы,
не хнычешь... Вот это хорошо, солдат! Как фамилия?

- Ползунов, товарищ генерал... Я это самое и хотел, товарищ генерал...

- Знаменитая фамилия... Знаменитый был механик... Хотел... Почему же не
сказал?

- Виноват, товарищ генерал. Просто не подумал.

- Солдату всегда надобно думать. Солдат умом должен воевать. Ну,
Ползунов... буду тебя помнить. Хочу о тебе услышать. Ты меня понял?

- Понял, товарищ генерал.

Задумавшись, глядя под ноги, Панфилов медленно шел по дороге.
Остановившись, он поглядел на Шилова и на меня.

- Тяжела жизнь солдата, - сказал он. - Слов нет, тяжела. Это всегда
надо говорить солдату прямо, а если он врет, тут же его поправить.

Он помолчал, подумал.

- Не жалейте, товарищ Шилов, людей до боя, а в бою... берегите,
берегите солдата в бою.

Это звучало не приказом. Это было больше, чем приказ: завет. Меня
проняло до дрожи. Но тотчас другим тоном - начальнически, строго -
Панфилов повторил:

- Берегите... Других войск, других солдат у нас тут, под Москвою,
сейчас нет. Потеряем этих - и нечем держать немца.

Попрощавшись, он взял повод, взобрался на седло и тронул рысью по
обочине.

3. БОЙ НА ДОРОГЕ

По указанию Панфилова я выехал с капитаном Шиловым в район стыка; мы
осмотрели местность, договорились о согласованных действиях, о
товарищеской помощи в бою.

Расставшись с капитаном, я возвращался к себе в штаб по берегу. После
ночи, проведенной без сна, в тягостных раздумьях, после разговора с
Панфиловым, когда нервная система была опять напряжена, я испытывал как ни
странно, не усталость, а удивительную легкость. В седле я сидел уже не
грузно, как то было ночью; думы не придавливали. Казалось, легче бежала и
Лысанка.

Вокруг было тихо. Не слышалось ни близкого, ни дальнего уханья пушек. В
этот день, семнадцатого октября, затишье водворилось и там, слева от нас,
где вчера рванулись немецкие танки, где вчера гремел бой.

До сих пор памятна эта тишина; памятно темное, как графит, небо; вязкое
поле с мелкими лужами, отсвечивающими свинцовым блеском; памятна земля,