как переживет он войну и как потом сложится его жизнь.
раненую руку и покачиваясь.
спрятали где.
-- Они ушли. За взрывчаткой, видно... -- Он поймал ее тусклый, все
понимающий взгляд, выкрикнул вдруг: -- Не победили они нас, понимаешь? Я еще
живой, меня еще повалить надо!..
свербит!.. Положил ведь я вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток
фрицев?
вам умирать приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое
решение принял? Что ответить, когда спросят: что ж это вы, мужики, мам наших
от пуль защитить не могли! Что ж это вы со смертью их оженили, а сами
целенькие? Дорогу Кировскую берегли да Беломорский канал? Да там ведь тоже,
поди, охрана, -- там ведь людишек куда больше, чем пятеро девчат да старшина
с наганом!
начинается. Совсем не оттуда. А мы ее защищали. Сначала ее, а уж потом
канал.
вокруг погляжу. А то наткнутся -- и концы нам. -- Он достал наган, зачем-то
старательно обтер его рукавом. -- Возьми. Два патрона, правда, осталось, но
все-таки спокойнее с ним.
небо. -- Помнишь, на немцев я у разъезда наткнулась? Я тогда к маме в город
бегала. Сыночек у меня там, три годика. Аликом зовут -- Альбертом. Мама
больна очень, долго не проживет, а отец мой без вести пропал.
последнюю выполнишь?
меня ветками и иди.
тихо поднялся, аккуратно прикрыл Риту ветками и быстро зашагал к речке,
навстречу немцам.
оружие...
выстрел. Замер, вслушиваясь в лесную тишину, а потом, еще боясь поверить,
побежал назад, к огромной вывороченной ели.
окаймили пулевое отверстие, и Васков почему-то особенно долго смотрел на
них. Потом отнес Риту в сторону и начал рыть яму в том месте, где она до
этого лежала.
наружу, рубил корни ножом. Быстро вырыл, еще быстрее зарыл и, не дав себе
отдыха, пошел туда, где лежала Женя. А рука ныла без удержу, по-дурному
ныла, накатами, и Комелькову он схоронил плохо. И все время думал об этом, и
жалел, и шептал пересохшими губами:
В руке намертво был зажат наган с последним патроном, и он хотел сейчас
только, чтоб немцы скорее повстречались и чтоб он успел свалить еще одного.
Потому что сил уже не было. Совсем не было сил -- только боль. Во всем
теле...
низинах, ветерок сник -- и комары тучей висели над старшиной. А ему чудились
в этом белесом мареве его девчата, все пятеро, и он все время шептал что-то
и горестно качал головой, А немцев все не было. Не попадались они ему, не
стреляли, хотя шел он грозно и открыто и искал этой встречи. Пора было
кончать эту войну, пора было ставить точку, и последняя эта точка хранилась
в сизом канале его нагана.
чего он таскает этот кусок, он бы не ответил. Просто так таскал, по
старшинской привычке беречь военное имущество.
следов, а шел прямо, как заведенный. А немцев все не было и не было...
приближаясь к скиту Легонта, где утром так просто добыл себе оружие. Он не
думал, зачем идет именно туда, но безошибочный охотничий инстинкт вел его
именно этим путем, и он подчинялся ему. И, подчиняясь только ему, он вдруг
замедлил шаги, прислушался и скользнул в кусты.
въехавшей в землю избой. И эту сотню метров Васков прошел беззвучно и
невесомо. Он знал, что там враг, знал точно и необъяснимо, как волк знает,
откуда выскочит на него заяц.
сруб, возле которого уже не было убитого им немца, покосившийся скит, темные
кусты по углам. Ничего не было там особенного, ничего не замечалось, но
старшина терпеливо ждал. И когда от угла избы чуть проплыло смутное пятно,
он не удивился. Он уже знал, что именно там стоит часовой.
ногу, невесомо опускал ее на землю и не переступал -- переливал тяжесть по
капле, чтоб не скрипнула ни одна веточка. В этом странном птичьем танце он
обошел поляну и оказался за спиной неподвижного часового. И еще медленнее,
еще плавнее двинулся к этой широкой темной спине. Не пошел -- поплыл.
успокоится сердце. Он давно уже сунул в кобуру наган, держал в правой руке
нож сейчас и, чувствуя тяжелый запах чужого тела, медленно, по миллиметру,
заносил финку для одного-единственного, решающего удара.
могла помочь.
вскрикнул, только странно, тягуче вздохнул и сунулся на колени. Старшина
рванул скособоченную дверь, прыжком влетел в избу:
не спал, в угол метнулся, к оружию, но Васков уловил этот прыжок и почти в
упор всадил в немца пулю. Грохот ударил в низкий потолок, немца швырнуло в
стену, а старшина забыл вдруг все немецкие слова и только хрипло кричал:
Просто подумать не могли, в мыслях представить даже, что один он, на много
верст один-одинешенек. Не вмещалось это понятие в фашистские их мозги, и
потому на пол легли. Мордами вниз, как велел. Все четверо легли: пятый,
прыткий самый, уж на том свете числился.
Евграфыч лично связал и заплакал. Слезы текли по грязному, небритому лицу,
он трясся в ознобе, и смеялся сквозь эти слезы, и кричал:
всего пятеро!.. А не прошли вы, никуда не прошли и сдохнете здесь, все
сдохнете!.. Лично каждого убью, лично, даже если начальство помилует! А там
пусть судят меня! Пусть судят!..
он особо боялся сознание потерять и цеплялся за него, из последних силенок
цеплялся...
немецкие спины, болтались из стороны в сторону, потому что шатало Васкова,
будто в доску пьяного. И ничего он не видел, кроме этих четырех спин, и об
одном только думал: успеть выстрелить, если сознание потеряет. А оно на
последней паутинке висело, и боль такая во всем теле горела, что рычал он от
боли той. Рычал и плакал: обессилел, видно, вконец.
и когда понял он, что навстречу идут свои. Русские...
Эпилог
Правда, комары проклятые донимают, но жизнь все едино райская! Давай,
старик, цыгань отпуск и рви к нам. Тут полное безмашинье и безлюдье. Раз в
неделю шлепает к нам моторка с хлебушком, а так хоть телешом весь день
гуляй. К услугам туристов два шикарных озера с окунями и речка с хариусами.
А уж грибов!..