Чтение 22–й страницы книги ~Белеет парус одинокий~

- Эге. Гаврюха.

- Ну, вот что, Гаврюха: хочешь выстрелить?

Даже уши у мальчика и те покрылись горячей краской. Однако он тут же
овладел собой и, продолжая изображать дурачка, пропищал совсем тоненьким
голоском:

- А у меня, дяденька, нету пятачка.

- Это я понимаю, что у тебя нету капиталов. Ничего. Один раз можешь
выстрелить, я заплачу.

- Дяденька, а вы с меня не смеетесь?

- Не доверяешь? Ну хорошо... Вот!

С этими словами усатый выложил на прилавок большой, совершенно новый
пятак.

- Пали!

Гаврик, задохнувшийся от счастья, нерешительно посмотрел на хозяина тира.

Но у того на лице появилось уже строго официальное выражение, исключавшее
даже самую возможность дружеских перемигиваний.

Он посмотрел на мальчика, как на незнакомого, и, учтиво, склонившись над
прилавком, спросил:

- Из чего вы предпочитаете стрелять, молодой человек: из пистолета или же
из ружья-с?

Тут Гаврик и взаправду почувствовал себя дурачком - до того растерялся от
так неожиданно подвалившего ему счастья.

Он обалдело улыбнулся и, почти заикаясь, пролепетал:

- Из монтекристо.

Хозяин элегантно зарядил ружье и подал его мальчику. Гаврик, сопя, припал
к прилавку и стал целиться в бутылку. Конечно, ему больше хотелось бы
выстрелить в японский броненосец. Но он боялся промахнуться, а бутылка была
большая.

Мальчик старался как можно дольше растянуть наслаждение прицеливания.
Поцелившись немножко в бутылку, он стал целить в зайца, потом в броненосец,
потом опять в бутылку. Он переводил мушку с кружка на кружок, глотая слюну и
с ужасом думая, что вот он сейчас выпалит - и все это блаженство кончится.

Гаврик глубоко вздохнул, положил ружье и, виновато взглянув на хозяина,
сказал усатому:

- Знаете что, дядя: я лучше не буду стрелять, я уже все равно поцелился,
а вы меня лучше угостите в будке зельтерской с сюрпризом. Вам же дешевле
обойдется.

Усатый ничего не имел против, и они, стараясь не глядеть на хозяина, на
его презрительную и вместе с тем насмешливо-равнодушную физиономию,
отправились к будке.

Здесь усатый сразу проявил такую щедрость, что Гаврик ахнул. Вместо воды
с сиропом, стоившей две копейки, господин потребовал не больше не меньше,
как целую большую бутылку воды "Фиалка" за восемь копеек.

Мальчик даже не поверил своим глазам, когда будочник достал белую бутылку
с фиолетовой наклейкой и раскупорил тоненькую проволоку, которой была
прикручена пробочка.

Бутылка выстрелила, но не грубо, как стрелял квас, а тоненько, упруго,
деликатно. И тотчас прозрачная вода закипела, а из горлышка пошел легкий
дымок, действительно распространивший нежнейший аромат самой настоящей
фиалки.

Гаврик осторожно взял обеими руками, как драгоценность, холодный кипучий
стакан и, зажмурившись против солнца, стал пить, чувствуя, как пахучий газ
бьет через горло в нос.

Мальчик глотал этот волшебный напиток богачей, и ему казалось, что на его
триумф смотрит весь мир: солнце, облака, море, люди, собаки, велосипедисты,
деревянные лошадки карусели, кассирша городской купальни... И все они
говорят: "Смотрите, смотрите, этот мальчик пьет воду "Фиалка"!"

Даже маленькая бирюзовая ящеричка, выскочившая из бурьяна погреть на
солнце бисерную спину, висела, схватившись лапкой за камень, и смотрела на
мальчика прищуренными глазами, как бы говоря тоже: "Смотрите на этого
счастливого мальчика: он пьет воду "Фиалка"!"

Гаврик пил и вместе с тем обдумывал, как он будет выбираться, если усатый
снова начнет приставать с вопросами. У мальчика на этот счет даже созрел
целый план.

- Ну что, Гаврюха, понравилась тебе вода "Фиалка"?

- Спасибо, дядечка, сроду такой вкусной не пил.

- Я думаю. А скажи мне теперь: выходили вы вчера вечером в море?

- Выходили.

- Пароход "Тургенев" видели?

- А как же! Он нам чуть было весь перемет колесами не покалечил.

- Ас парохода никто не прыгал?

Усатый смотрел на мальчика в упор черными мохнатыми глазами. Гаврик с
трудом ухмыльнулся и преувеличенно возбужденно заговорил:

- А ей-богу, прыгал! Чтоб мне пропасть! Он ка-ак прыгнет, а брызги во все
стороны ка-ак полетят! А он как поплывет наразмашку!..

- Стоп! Да ты не брешешь? Куда ж он поплыл?

- Ей-богу, не брешу, святой истинный крест!

Тут Гаврик, хотя и знал, что это грех, быстро раза четыре подряд
перекрестился.

- Как поплывет, как поплывет...

И мальчик стал, размахивая руками, показывать, как плыл матрос.

- Куда же?

- Туда! - Мальчик махнул рукой в море.

- А куда ж он потом делся?

- Потом его якась шаланда подобрала.

- Шаланда? Какая?

- Такая, знаете, большая - громадная очаковская шаланда под парусом.

- Здешняя?

- Не.

- А какая?

- С Большого Фонтана... А то, может, из Люстдорфа. Такая вся синяя-синяя
и наполовину красная, громадная. Она его как подобрала, так сразу тем же
ходом и пошла и пошла прямо на Люстдорф. Святой истинный крест...

- Название лодки не заметил?

- Как же, заметил: "Соня".

- "Соня"? Прекрасно. Да ты не врешь?

- Святой истинный крест, чтоб мне в жизни счастья не видеть, или "Соня",
или "Вера".

- "Соня" или "Вера"?

- Или "Соня", или "Вера"... или "Надя".

- А то смотри...

Тут, вместо того чтобы расплатиться, усатый шепнул будочнику на ухо
что-то такое, от чего лицо будочника сразу стало кислое. Затем он кивнул
мальчику и торопливо побежал к подъему в город, как понял мальчик - на
дачный поезд...

Гаврик только того и дожидался.

19 ПОЛТОРА ФУНТА ЖИТНОГО

Надо поскорее предупредить матроса.

Но Гаврик был мальчик смышленый и осторожный. Прежде чем вернуться домой,
он отправился за усатым, издали наблюдая за ним до тех пор, пока
собственными глазами не убедился, что тот действительно поднялся наверх и
скрылся в переулке.

Только тогда мальчик побежал в хибарку. Матрос спал. Но едва щелкнул
замок, как вскочил и сел на койке, повернув к двери лицо с блестящими,
испуганными глазами.

- Не бойтесь, дядя, это я. Ложитесь.

Больной лег.

Мальчик долго возился в углу, делая вид, что пересматривает крючки
перемета, уложенного "бухтой" в круглую ивовую корзинку. Он не знал, как
приступить к делу, чтобы не слишком встревожить больного.

Наконец подошел к койке и некоторое время мялся, почесывая одну ногу о
другую.

- Легче вам, дядя?

- Легче.

- Соображаете что-нибудь?

- Соображаю.

- Дать вам кушать?

Больной, обессиленный даже таким коротким разговором, замотал головой и
прикрыл глаза.

Мальчик дал ему отдохнуть.

- Дядя, - сказал он через некоторое время тихо, с настойчивой лаской, -
это вы вчерась прыгали с парохода "Тургенев"?

Больной открыл глаза и посмотрел на мальчика снизу вверх, внимательно и
очень напряженно, но ничего не ответил.

- Дядя, слухайте, что я вам скажу, - зашептал Гаврик, подсаживаясь к нему
на койку. - Только вы не дергайтесь, а лежите тихо...

И мальчик как можно осторожней рассказал ему о своем знакомстве с усатым.

Больной снова вскочил и сел на койке, крепко держась руками за ее доску.
Он не спускал с мальчика неподвижно расширенных глаз. Его лоб стал сырой.
Однако он все время молчал. Только один раз нарушил молчание, именно тогда,
когда Гаврик сказал, что у усатого на щеке был пластырь. В этом месте
рассказа в глазах у больного мелькнуло какое-то дикое и веселое украинское
лукавство, и он проговорил сипло, сквозь зубы:

- Это его, наверно, кошка поцарапала.

Потом он вдруг засуетился и, держась за стенку, встал на дрожащие ноги.

- Давай, - бормотал он, бестолково тычась во все стороны, - давай