Чтение 22–й страницы книги ~Дикая охота короля Стаха~

- А вы не думаете, что Гарабурда...

- Гм. А какая ему выгода преступлением зарабатывать то, что все равно
может принадлежать ему? Скажем, Яноуская выйдет замуж - вексель у него, если
это не басня. Да он и трус, каких мало.

- Так, - задумался я. - Тогда пойдем иным путем. И вот каким: нужно
узнать, кто вызвал в тот вечер Рамана из дома. Что мы знаем? Что дочь была у
каких-то Кульшей? А может, Раман совсем не к ним ехал? Я ведь это знаю из
слов Бермана. Надо спросить у Кульшей. А вы наведите справки о жизни Бермана
в губернском городе.

Я проводил его до дороги и уже в сумерках возвращался аллеей. Скверно и
неприятно у меня на душе. Аллея, собственно говоря, уже давно превратилась в
тропинку и в одном месте огибала огромный, как дерево, куст сирени. Мокрые,
сердцеподобные листья, еще совсем зеленые, тускло блестели, с них падали
прозрачные капли. Куст плакал.

Я обогнул его и отошел уже шагов на десять, как вдруг сзади что-то сухо
треснуло. Я почувствовал жгучую боль в плече.

Стыдно признаться, но у меня затряслись поджилки. "Вот оно, - подумал
я, - сейчас пальнут еще раз, и конец". Надо было выстрелить прямо в куст или
просто бежать - все было бы умнее того, что сделал я. А я, с большого
перепуга, повернулся и бросился бежать прямо на куст, грудью на пули. И тут
я услышал, что в кустах что-то затрещало, кто-то бросился наутек. Я гнался
за ним, как сумасшедший, и только удивлялся, почему он не стреляет. А он,
по-видимому, тоже действовал согласно инстинкту: улепетывал во все лопатки,
и так быстро, что я не только догнать - увидеть его не смог.

Тогда я повернулся и пошел домой. Я шел и чуть не ревел от обиды. В
комнате осмотрел рану: чепуха, царапина верхнего плечевого мускула. Но за
что? За что? Из песни слова не выкинешь, наверное, после перенесенных
волнений у меня наступил нервный срыв, и я часа два буквально корчился на
своей 'кровати от ужаса. Никогда б не подумал, что человек может быть таким
никчемным слизняком.

Припомнились предупреждение, шаги в коридоре, страшное лицо в окне,
Голубая Женщина, бег по вересковой пустоши, этот выстрел в спину.

Убьют, непременно убьют. Мне казалось, что тьма глядит на меня
невидимыми глазами какого-то чудовища, что сейчас кто-то подкрадется и
схватит. Стыдно признаться, но я натянул одеяло на голову, как будто оно
могло меня защитить. И невольно возникла подленькая мыслишка: "Надо бежать.
Им легко на меня надеяться. Пускай сами разбираются с этими мерзостями и с
этой дикой охотой. С ума сойду, если еще неделю побуду здесь".

Никакие моральные критерии не помогали, я дрожал как осиновый лист и
уснул, совершенно обессилев от страха. Наверное, если б прозвучали шаги
Малого Человека, я в тот вечер забился бы под кровать, но того, к счастью,
не было.

...Утро придало мне мужества, я был спокоен.

Я решил в тот день пойти к Берману, тем более что хозяйка еще хворала.
За домом росли огромные, выше человека, уже засыхающие лопухи. Сквозь них я
добрался до крыльца и постучал в дверь. Мне не ответили, я потянул дверь на
себя, и она открылась. Маленькая передняя была пуста, висело лишь пальто
Бермана. Я кашлянул. Что-то зашуршало в комнате. Я постучал - голос Бермана
сказал прерывисто:

- К-то? Заходи-те.

Я вошел. Берман приподнялся из-за стола, запахивая халат на груди. Лицо
его было бледным.

- Добрый день, пан Берман.

- С-садитесь, садитесь, пожалуйста. - Он засуетился так, что мне стало
неловко.

"Зачем я приплелся? Человек любит одиночество. Гляди ты, как
переполошился..."

А Берман уже пришел в себя.

- Присаживайтесь, многоуважаемый, садитесь, пожалуйста, высокочтимый
пан.

Я посмотрел на кресло и увидел на нем тарелку с чем-то недоеденным и
десертную ложку. Берман быстро все убрал.

- Простите, решил удовлетворить свой, как бы вам сказать, аппетит.

- Пожалуйста, ешьте, - сказал я.

- Что вы, что вы!.. Есть в присутствии высокоуважаемого пана... Я не
смогу.

Губы фарфоровой куклы приятно округлились.

- Вы не замечали, уважаемый, какое это неприятное зрелище, когда
человек ест? О, это ужасно! Он тупо чавкает и напоминает скотину. У всех
людей так ярко проявляется сходство с каким-нибудь животным. Тот жрет, как
лев, тот чавкает, как, извините, то животное, которое пас блудный сын. Нет,
дорогой пан, я никогда не ем при людях.

Я сел. Комната была обставлена очень скромно. Железная кровать, которая
напоминала гильотину, обеденный стол, два стула, еще стол, заваленный
книгами и бумагами. Лишь скатерть на первом столе была необычная, очень
тяжелая, синяя с золотом. Свисала она до самого пола.

- Что, удивляетесь? О, уважаемый пан, это единственное, что осталось от
былых времен.

- Пан Берман...

- Я слушаю вас, пане.

Он сел, склонив кукольную головку, широко раскрыв серые большие глаза и
приподняв брови.

- Я хочу спросить: у вас нет других планов дома?

- М-м... нет... Есть еще один, сделанный лет тридцать назад, но там
просто сказано, что он перерисован с того, что я дал вам, и показаны только
новые перегородки. Вот он, пожалуйста.

Я посмотрел на план. Берман был прав.

- А скажите, нет ли какого-нибудь замаскированного помещения на втором
этаже, возле комнаты с пустым шкафом?

Берман задумался.

- Не знаю, уважаемый пан, не знаю, сударь... Где-то там должен быть
секретный личный архив Яноуских, но где он - не знаю. Н-не знаю...

Пальцы его так и бегали по скатерти, выбивая какой-то непонятный марш.

Я поднялся, поблагодарил хозяина и вышел.

"Чего он так испугался? - подумалось мне. - Пальцы бегают, лицо белое!
У, холостяк чертов, людей начал бояться..."

И, однако, навязчивая мысль сверлила мой мозг.

"Почему? Почему? Нет, здесь что-то нечисто. И почему-то вертится в
голове слово "руки". Руки. Руки. При чем здесь руки? Что-то должно в этом
слове скрываться, если оно так настойчиво лезет из подсознания".

Я выходил от него с твердым убеждением, что надо быть очень бдительным.
Не нравился мне этот кукольный человечек и особенно его пальцы, которые были
в два раза длиннее нормальных и изгибались на столе, как змеи.

Глава восьмая

День был серый и мрачный, такой равнодушно-серый, что хотелось плакать,
когда я шел в фольварк Жабичи, который принадлежал Кульшам. Низкие серые
тучи ползли над торфяными болотами. Казарменный, однообразный лежал передо
мной пейзаж. На ровной коричневой поверхности равнины кое-где двигались
серые пятна: пастух пас овец. Я шел краем Волотовой прорвы, и глазу
буквально не на чем было отдохнуть. Что-то темное лежало в траве. Я подошел
ближе. Это был огромный, метра три в длину, каменный крест. Повалили его
давно, потому что даже яма, в которой он стоял, почти сровнялась с землей и
заросла. Буквы на кресте были едва видны:

"Раб божий Раман умер здесь скорой смертью. Странствующие люди,
молитесь за душу его, чтоб и за вашу кто-то помолился, потому как молитвы
ваши особенно Богу по душе".

Я долго стоял возле него. Вот, значит, где погиб Раман Старый!..

- Пане, пане милостивый, - услышал я голос за спиной.

Я обернулся. Женщина в фантастических лохмотьях стояла позади меня и
протягивала руку. Молодая, еще довольно красивая, но лицо ее, обтянутое
желтой кожей, было такое страшное, что я опустил глаза. На руках у нее лежал
ребенок.

Я подал милостыню.

- Может, у пана есть хоть трошки хлеба? Я, боюсь, не дойду. И Ясик
умирает...

- А что с ним?

- Не знаю, - беззвучно сказала она.

В моем кармане нашлась конфета, я дал ее женщине, но ребенок остался
равнодушным.

- Что же мне делать с тобой, бедняжка?

Дорогой на волокуше ехал крестьянин. Я позвал его, достал рубль и
попросил отвезти женщину в Болотные Ялины, чтоб ее там накормили и дали
пристанище.

- Дан вам Бог здоровьечка, пан, - со слезами прошептала женщина. - Нам
нигде не давали поесть. Покарай, Боже, тех, кто сгоняет людей с земли.

- А кто согнал вас?

- Пан.

- Какой пан?

- Пан Антось. Худой такой...

- А как его фамилия, где ваша деревня?

- Не знаю его фамилии, а веска тут, за лесом. Добрая веска. У нас и
гроши были, пять рублей. Но согнали.

В глазах ее было удивление: почему хозяин не взял даже пяти рублей и
согнал их с земли.

- А муж где?

- Убили.

- Кто убил?

- Мы кричали, плакали, не хотели уходить. Язэп тоже кричал. Потом