александрийцев возбуждал их, как псов, преследующих на охоте оленей.
Солдаты с утра хлебнули вина. Началось избиение безоружных. Конные
преторианцы с грохотом скакали по Канопской дороге, на которую спешили
юноши, спасая свою жизнь.
предпринять. Вдруг один из воинов подскочил к моему спутнику и замахнулся
на него мечом. Еще одно мгновение - и Вергилиана не было бы в живых,
однако мне удалось схватить воина за руку. Я никогда не отличался
исключительной силой, но, будучи в состоянии опьянения, воин не мог
оказать большого сопротивления. Без труда выхватив у него меч из рук, я
толкнул пьянчужку, и он упал, задирая ноги и выкрикивая ругательства, мы
же с Вергилианом побежали прочь, но не к лагерным воротам, где нас ожидала
бы верная смерть, а к небольшой дверце, которую я еще раньше успел
рассмотреть за каменным строением, вероятно каким-нибудь складом, и таким
образом мы благополучно выскользнули из лагеря. Вергилиан тяжело дышал и
держался рукой за сердце. Немного придя в себя, он произнес:
тебя в лагерь. Чем я смогу вознаградить твое мужество?
опасности, наполняло меня радостью жизни. Сияло солнце. В эти минуты я
казался самому себе сильным и ловким.
стеной, бушевало человеческое море, с Канопской дороги доносился топот
подков. Там столбом поднималась пыль. Крики то усиливались, то затихали.
Опасаясь, что нас могут увидеть воины, мы взялись за руки и побежали через
рощу. Я уже бывал в этих местах и знал, в какую сторону идти. Под пальмами
мы встретили еще одного беглеца, насмерть перепуганного происходящим, и
втроем пошли в том направлении, где расположена Александрия. Спустя
некоторое время мы очутились около храма с колоннами из розового гранита,
окруженного лавровыми деревьями. Он стоял высоко над морем. Мы
возблагодарили обитавших в нем богов или богинь и спустились к песчаному
побережью, спеша в сторону Лохии, никого не повстречав на своем пути. Нам
уже не угрожало никакой опасности, и Вергилиан разговорился с юным
александрийцем, оказавшимся, несмотря на свою молодость, обладателем
весьма наблюдательного ума.
том, как он едва спасся от смерти, и излив весь свой гнев на императора,
юноша, которого звали Олимпием, стал более спокойно отвечать на вопросы, и
скоро беседа приняла философический характер. Речь зашла о настроении умов
в римском государстве. Олимпий говорил, сопровождая свои слова
взволнованными жестами:
охватывающем все более и более наши умы. Но посмотри внимательно вокруг
себя. Мы все принадлежим к миру, который уже клонится к упадку. Что это
так, не понимают одни глупцы. Ведь стоит только сравнить настоящее с
прошедшими веками и стихи современных стихотворцев с созданиями эллинского
гения. Не обижайся, Вергилиан! Я знаю, что ты прекрасный поэт. Но не
только стихи. А прежнее величие римского духа и уныние нынешних дней? Или
жертвенность предков и теперешнее равнодушие к государственным делам?
Однако мы обвиняем во всем не свою собственную слабость, а приписываем
вину христианам, или варварам, или еще кому-нибудь, чтобы отклонить от
себя ответственность за наши неудачи. Мы устали и уже ничего не в
состоянии создать, что оправдывало бы наше существование на земле. Где
новый Аристотель? Новый Эсхил? Мы только объясняем, подсчитываем, сколько
раз Сафо упомянула слово "роза" в своих стихах.
мой юный друг, что Рим мудро управляет миром, издает равные для всех
законы, строит удобные дороги и акведуки...
труда дослушать старшего по летам собеседника до конца, - я сам, например,
недавно имел случай видеть в Сирии храм Юпитера в Гелиополе, построенный
Септимием Севером. Великолепное строительство! Чудовищные столпы! Но они
сделаны из цемента и скреплены железом. Между тем эллинский зодчий только
незначительно увеличивал в одном известном ему месте толщину скромной по
размерам мраморной колонны, и от этого она приобретала не только
необыкновенную прочность, а и божественное величие. Дело ведь не в
величине, а в пропорциях. Хотя речь идет даже не о колоннах...
мягком ложе. Единственное наше устремление - золотой телец. Главная наша
забота - о богатстве. Тот, кто наторгует двадцать тысяч сестерциев, умнее,
а главное - более достоин уважения, чем тот, кто наторговал десять тысяч.
Бедняк же достоин презрения. Но хуже всего, что мы хотим, чтобы все
осталось так, как есть. Потому что такой порядок позволяет нам наживаться
и даже повелевать миром.
разве мы способны на страсти и дерзания? И потомки никогда не простят нам
нашего равнодушия.
высказывал подобные же мысли. Но в чем же наше спасение, по-твоему?
черными глазами, сказал с горьким смехом:
простые и ясные истины, доступные миллионам, а мы спорим о пустяках.
взгляд вдаль, точно видел там свою гибель, а у меня опять от этих
разговоров почему-то учащенно забилось сердце, хотя повсюду я видел мощь
Рима, его легионы, его прекрасные дороги, мощенные камнем.
царский дворец, ныне обиталище римлян, и проследовали далее в порт, где
Вергилиан должен был встретиться с Аммонием Саккасом. В те дни знаменитый
философ, слава о котором долетела в Рим и в отдаленные пределы Азии, уже
оставил ремесло портового грузчика и посвятил себя исключительно поискам
истины. У Аммония появились богатые покровительницы среди образованных
женщин города, и теперь он уже не носил дырявую хламиду и избегал есть
чеснок. Но мудрец по-прежнему оставался привержен к простой жизни. По
старой привычке его тянуло посмотреть на пришедшие издалека корабли,
побродить по набережным, заглянуть в шумные таверны, где мореходы
рассказывали о посещенных ими странах и о том, что происходит в мире.
Здесь был тот воздух, в котором прошла молодость Аммония: именно среди
грубых окриков надсмотрщиков, площадных ругательств и изнурительного труда
родились его мысли о красоте. С тех пор я встретил на своем жизненном пути
немало людей и убедился, что трудная человеческая жизнь часто родит в душе
потребность прекрасного.
На спокойной воде круглой гавани, куда спускалась лестница из розового
гранита, отражались прибрежные здания и колонны, корабли и гигантский мост
Гептастадиона, соединяющий одним сплошным белоколонным портиком берег с
островом, на котором все так же дымил маяк. Справа, около Лохии, стояло
несколько боевых римских галер, черно-красных, с медными таранами.
Впереди, около Фароса, большой торговый корабль с желтым четырехугольным
парусом осторожно огибал мыс и храм Посейдона, чтобы бросить якорь в
гавани Благополучного Прибытия, как называется торговый порт Александрии.
произнес, подняв руку, Олимпий и снова рассмеялся. Удивительно было у
этого юноши соединение разочарования и любопытства, печали и смешливости!
Но здесь он распрощался с нами и удалился, чтобы поскорее добраться до
дому. Отец его, как мы выяснили во время пути, был владельцем меняльной
лавки.
недалеко от Фароса и оказалась опрятнее других. Она называлась "Свидание
мореходов". Когда мы вошли в это низкое помещение, чужеземные
корабельщики, - может быть, приплывшие в Александрию из Понта Эвксинского,
так как в их разговоре, полном варварских слов, часто упоминались Херсонес
Таврический и гавань Символов, - пили вино и расспрашивали о ценах на
пшеницу. Разговорами о пшенице, кораблях, благоприятных ветрах или
пошлинах был наполнен весь этот торгашеский и беспокойный город.
грязных ушах поставила перед нами на стол деревянную миску с оливками,
блюдо с жареной рыбой, а также круглый хлеб, две головки чесноку, вино в
кувшине. Потом она ушла и вернулась с тремя чашами из розоватого стекла. Я
заметил, что другие посетители пили из глиняных. Но у Вергилиана был
значительный вид даже в скромной хламиде, которую он легкомысленно
набросил сегодня на плечи, отправляясь в лагерь, считая, что этого требуют
особые обстоятельства, и хозяин харчевни решил почтить его дорогими
кубками или, может быть, знал философа, которого иногда здесь разыскивали
богато одетые люди.
принося жертву какому-то божеству.
Аммоний. - Ведь каждое мгновение мы расстаемся с чем-нибудь.
Следовательно, разумному человеку надо от юности привыкнуть к утратам и не
скорбеть по поводу их. Не нужно, чтобы земные привязанности затемняли