Дуня Софрония и обратила на Ерисену свои золотистые глаза,
похожие на половинки сваренного вкрутую яйца.
капитан, потирая руки, тяжелые даже без перстней (перстни он не
носил, потому что они мешали ему держать саблю). --
Посмотрим... Сначала каждому по порции седой травы с языком в
похлебке из мякины... И принеси нам, если есть у тебя, хлебцев,
замешенных с глиной. А что касается любви к отечеству, то с
этим, дорогой мой, дело обстоит так: все для народа, ничего
вместе с народом! А мне, парень, принеси два раза по миске
божьих слез, один взгляд в панировке, знаешь, тот, что из
горьких, из тех, что стареют в одно мгновение, с лимоном. И
фасоль, сваренную в савской воде. Нет савской воды? Жалко!
Тогда бобов в панировке... А госпоже Тенецкой тушеные мидии.
Моей Дуне -- то, что захочет Евдокия. И под конец немного чая
из крапивы с медом.
вспоминал детство и отца, который лежал в спальне, в их
огромном доме в Триесте, во мраке, рядом с женой Параскевой
Опуич и, приподняв голову, прислушивался. Сейчас Софроний
наконец-то узнал, к чему прислушивался его отец столько лет
назад и почему ночью, в темноте, мать опускала его голову на
подушку. Опуич-старший прислушивался, не раздастся ли где-то на
нижних ступенях лестницы шорох женского платья.
капитан, -- им я посылаю деньги, которые зарабатываю, тратя
французский порох, чтобы и они себе могли пороха купить. А ты,
парень, ножи наточи нам так, чтобы можно было ими фитиль у
зажженной свечи отрезать. И подбери для нас черные ложки. Я
больше всего люблю ложки черного цвета, они самые красивые, не
правда ли, госпожа Тенецкая? Ну, давай пошевеливайся, приятель!
У каждого из нас завтра с ранней зари трудная дорога под
ногами...
ворвались несколько женщин, которые привели за собой медведя.
Вместе с ними был мужчина в мундире французского офицера. Они
представились гостям как странствующие актеры.
благодетель и покровитель, капитан Харлампий Опуич, -- сказал
человек в мундире, -- большой любитель театра, сейчас он где-то
в Силезии. А мы вам покажем страшное представление под
названием "Три смерти капитана Опуича".
обратился к актерам:
отдохнут в нашем воображении, согреются нашей кровью и хоть
немного пострадают и помучаются в нашей жизни!
капитану Опуичу, тому, что был одет во французский мундир:
смерти. Но не у тебя. У тебя будет три смерти, и вот они (тут
она показала на остальных женщин из труппы). Вот они стоят:
старуха, красавица рядом с ней и девочка,-- это три твои
смерти. Посмотри на них хорошенько...
представление настоящий капитан Опуич.
проскачешь под ними верхом, как под триумфальной аркой, и
продолжишь свой путь, будто ничего не случилось.
в третий раз стану вампиром? -- еще раз подал голос с места
капитан, наслаждаясь замешательством актеров и изумлением
сидевших в корчме зрителей.
будет казаться, что ты еще живешь, что ничего не случилось, и
так будет до тех пор, пока не придет к тебе последняя любовь,
пока не полюбит тебя та женщина, от которой ты мог бы иметь
детей. Тогда ты тут же исчезнешь с лица земли, потому что у
третьей души не может быть детей, так же как у того, кто в
третий раз становится вампиром, не может быть потомства...
послышались звуки кларнета. На этот раз играли Гайдна -- "Хорал
святого Антония". Услышав музыку, капитан как ошпаренный
вскочил, остановил представление, велев актерам убираться вон,
и устремился на вымощенный камнем балкон.
голубой подушечкой, которую та прижимала к себе. В ее глубоком
декольте виднелись надушенные мушки, а отверстия ушей были
намазаны кроваво-красной губной помадой. Другой рукой капитан
Опуич вел за руку молодого человека с волнистыми волосами,
одетого в форму австрийского гусара.
рот рукавом, а бубенцы на голубой подушке новой дамы,
появившейся с капитаном, зазвенели. Тут все услышали голос
капитана Опуича, певшего так, как поют в церкви, не своим
голосом:
вновь прибывших: госпожу Растину Калоперович из
Сремски-Карловцев и ее сына Арсения, подпоручика австрийской
армии, которые по случайному, но счастливому стечению
обстоятельств после продолжительной разлуки встретились со
своей дочерью и сестрой Дуней Калоперович, присутствующей
здесь. Дуня встала навстречу пришедшим, поцеловала мать в
голубую подушечку с бубенцами, брата в губы, и все снова сели.
похорошела с тех пор, как я узнал, что ты моя единоутробная
сестра, -- сказал Арсений Дуне. -- Я привез тебе кое-что. Твои
серьги. Ты их наденешь?
раз, когда в него вставляешь серьгу, -- всегда немного крови,
-- сказала Дуня и улыбнулась.
драгоценным инструментом, на котором она играет с
непревзойденным мастерством. А Дуня посмотрела своему
единоутробному брату в глаза и поцеловала черную ложку из своей
тарелки так, будто целует его.
Тенецкая, которая на другом конце стола ела мидии, и испуганно
посмотрела на капитана Опуича. -- Неужели это человек, убивший
моего отца?"
бокал и встал, чтобы сказать тост.
действительно не осталось ни одного светлого места в душе
человека, стоящего перед вами. Permettez moi l'opportunite de
vous expliquer mon cas... Я в церкви напелся вдоволь на весь
человеческий век и перестал петь. Вина напился на две жизни и
вырубил оба своих виноградника, наигрался тоже достаточно и
разбил свой инструмент. Сейчас я все могу сказать... Вы знаете,
что ваш прекрасный пол часто хочет получить на память прядь
волос кого-нибудь из выдающихся военачальников этой войны.
Правда, среди нас есть и люди другой судьбы, люди, носящие на
своем израненном теле прядь женских волос -- знак того, что
женщины-знахарки лечили нас. В этой мужской и женской пряди
волос и кроется разница между нами, солдатами, и теми, кто нами
управляет. Потому что люди делятся на тех, кто убивает, и на
тех, кто ненавидит. Мы, солдаты, мы просто бесталанная порода,
которая может только убивать, мы обычные босяки по сравнению с
теми даровитыми властителями, которые умеют ненавидеть. Можно
научить человека орудовать саблей быстрее, чем вилкой. А