Чтение 22–й страницы книги ~В окопах Сталинграда~

- Как что?.. Трофеи беру...

Он засовывает что-то в карман, торопливо, путаясь в цепочке. По-видимому,
часы.

- Шагом марш отсюда, чтоб духу твоего не было! Кто-то толкает меня в
плечо.

- Да это же мой разведчик, лейтенант. Потише немножко.

Я оборачиваюсь. С сигарой во рту, парень в тельняшке. Глаза у него узкие
и недобрые. Блестят из-под челки.

- А ты кто?

- Я? - Глаза его еще больше суживаются, и на шершавых загорелых щеках
прыгают желвачки.- Командир пешей разведки - Чумак.

Каким-то неуловимым движением губ сигара перебрасывается в другой угол
рта.

- Сейчас же прекрати этот кабак. Понятно? Я говорю медленно и
неестественно спокойно.

- Собери своих людей, расставь посты. Через пятнадцать минут придешь и
доложишь. Ясно?

- А вы кто такой, что приказываете?

- Ты слыхал, что я сказал? Я лейтенант, а ты старшина. Вот и все. И чтоб
никаких трофеев, пока не разрешу.

Он ничего не отвечает. Смотрит. Лицо у него узкое, губы тонкие, плотно
сжатые. Косая челка свисает прямо на глаза. Стоит, расставив ноги, засунув
руки в карманы и слегка раскачиваясь взад и вперед.

Так мы стоим и смотрим друг на друга. Если он сейчас не повернется и не
уйдет, я вытащу пистолет.

"Цвик-цвик..." Две пули ударяют прямо в стенку окопа между мной и им. Я
приседаю на корточки. Одна из пуль волчком крутится у моих ног. Ударилась о
что-то твердое. Разведчик даже не шевельнулся. Тонкие губы его чуть
вздрагивают, и в глазах светится насмешка.

- Не понравилось, лейтенант, а?

И ленивым, привычным движением сдвинув крохотную бескозырку свою с
затылка на самые глаза, он медленно, не торопясь поворачивается и уходит,
слегка покачиваясь. Зад у него плотно обтянут и слегка оттопырен.

Двое бойцов тащат по траншее пулемет. Траншея узкая, и пулемет с трудом
продвигается.

- Какого черта вы здесь возитесь, дорогу только загромождаете! - кричу я
на них, и меня раздражает, что они молчат и только глазами моргают.

Чтобы меня пропустить, они встают и жмутся к стенке.

- Ну чего стали? Тащите дальше.

Они оба сразу хватаются за станину и стараются протиснуть пулемет дальше.
Я перелезаю через него и иду по траншее.

- Точно с цепи сорвался...-доносится до меня голос одного из них.

Я сворачиваю вправо. Бойцы уже копаются в земле. Петров суетится,
покрикивает на бойцов, никак не может установить пулемет,- он почему-то
скатывается.

Петров еще очень молод. Недавно, по-видимому, из училища. Тоненькая
шейка. Широченные, болтающиеся на ногах сапоги.

- Ну как, по-вашему, хорошо, товарищ лейтенант? - спрашивает он, подсунув
под пулемет какой-то ящик. Смотрит вопросительными, невыносимо голубыми
глазами.

- Ладно, сойдет.

- А второй у меня там, за тем заворотом. Хотите посмотреть? Оттуда всю
насыпь видно.

Мы идем туда. Оттуда действительно хорошо видно. Немцы сидят за насыпью.
Иногда мелькают каски.

Присев на корточки, я пишу донесение. Четвертая и пятая роты и взвод
пеших разведчиков заняли оборону по западной окраине завода "Метиз". Людей
столько-то, боеприпасов столько-то. Последнюю цифру я несколько преуменьшаю,
хотя так или иначе рассчитывать сегодня на подкидку боеприпасов трудновато.

Сидорко, тот самый, которого рекомендовал мне Клишенцов, юркий, раскосый,
похожий на китайчонка, только успевает засунуть донесение в пилотку, как
немцы начинают атаку.

Откуда-то появляются танки. Шесть штук. Ползут справа. Из-за насыпи. Там,
кажется, мост есть - от нас не видно. А у нас только четыре противотанковых
ружья и десятка два гранат. Это все. Куда делась пушка? Я совсем забыл о
ней. Неужели опять удрали... Вся надежда теперь на железо. Может, и не
перелезут танки...

Рядом со мной загорелый бронебойщик с русыми, придающими молодцеватый
вид, закрученными усиками. Ему жарко. Он по очереди сбрасывает с себя все -
телогрейку, гимнастерку, рубашку. Остается голый, сверкая невероятно белой,
гладкой спиной.

В траншее тесно и неудобно. Все время переползают, ударяют коленями,
чертыхаются.

Танки идут прямо на нас...

Плохо, что нет телефона. Трудно понять, что где делается.

Танки, остановившись у железа, открывают огонь. Снаряды ложатся где-то
сзади. Вероятно, болванки, разрывов не слышно. Откуда-то справа доносится
голос Чумака, резкий и гортанный. Кричит какому-то Ванюшке, чтоб гранат ему
дали противотанковых.

- В подвале, в углу, где чайник стоит...

Один танк перебирается все-таки через железо. Лязгает гусеницами.
Переваливаясь с боку на бок, ползет прямо на нас. Хорошо виден черный,
противный крест. Полуголый бронебойщик целится, расставив ноги и упершись
задом в стенку траншеи. Пилотка свалилась, и на бритой голове белый, как
спина его, незагоревший кружок.

Подобьет или не подобьет?

Крест все приближается...

Кто-то кричит мне в самое ухо. Ничего не могу разобрать.

- Что такое?

- Немцы обходят слева. Пехота их левей паровоза пошла...

Почему же пулеметы молчат? Ведь там два пулемета.

Я бегу вдоль траншеи. У пулемета Петров и еще кто-то. Заело. Не пролезает
лента.

- Почему второй пулемет молчит? Голубые детские глаза готовы заплакать.

- Ей-богу, не знаю. Пять минут тому назад...

- Гранаты! Давай гранаты!

Пули свистят над самой головой.

Я бросаю гранаты одну за другой. Немецкие, с длинными ручками. Дергаю за
шнурок и бросаю через бруствер. Немцы уже у самых окопов. Кричат...

Почему пулемет не работает?

- А-а-а-а-а-а...

Что-то валится на меня... Я отскакиваю, с размаху ударяю гранатой...
Больше у меня ничего нет в руках. Что-то грузно оседает на дно траншеи. Я
бросаю еще четыре гранаты. Это последние - больше нет. Где автомат, черт
возьми?

Хочу выдернуть из кобуры пистолет, ремешок зацепился. Никак не
вылезает... Черт!

И вдруг... тишина...

У ног моих кто-то в серой шинели, уткнувшись лицом в угол траншеи. Перед
окопами никого. Пусто. Неужели отбили?

Я бегу по траншее назад. Бойцы щелкают затворами. Все как было. Петров у
пулемета.

- Все в порядке, товарищ лейтенант. Работает. Голубые глаза смеются
весело, по-детски.

- Видали, как отсекли? Сразу побежали. Повернувшись к пулемету, он дает
очередь. Худенькая шейка его трясется. Какая она тоненькая и жалкая! И
глубокая впадина сзади. И воротник широк. Шея в нем болтается, как былинка.
Вот так вот, вероятно, еще недавно стоял он у доски и моргал добрыми,
голубыми глазами, не зная, что ответить учителю.

- А почему тот не работал? Он, по-моему, к вам тоже имеет кое-какое
отношение.

Голубые глаза смущенно опускаются вниз.

- Я сейчас пойду узнаю, товарищ лейтенант.

Он подымается, опираясь на ствол пулемета. Руки у него тоже тоненькие,
детские, с веснушками.

- Мне кажется...

Глаза его вдруг останавливаются, точно он увидел что-то необычайно
интересное, и весь он медленно, как-то боком, садится на дно.

Мы даже не слышали выстрела. Пуля попала прямо в лоб, между бровями.

Его оттаскивают. Беспомощно подпрыгивают по земле ноги - тоненькие, в
больших болтающихся сапогах. На пулемете уже другой. И шея у него толстая и
красная. Командиром роты назначаю политрука. Иду к белой будке.

Немцы молчат. По-видимому, готовятся к следующей атаке. По траншее
волокут убитых. Они мешают сейчас живым. Складывают в боковую щель. Двое
бойцов, согнувшись, несут кого-то. Я сторонюсь. Белые гладкие руки с
загорелыми, точно в перчатках, кистями волочатся по земле. Лица не видно.
Оно в крови. Голова мотается. На макушке белый, как тюбетейка, кружок от
пилотки. Бронебойщик - тот самый. Тоже кладут в щель на кого-то в замазанных
кровью штанах и с выглядывающей из-за обмотки алюминиевой ложкой.

Я не успеваю дойти до белой будки. Немцы опять атакуют. Отбиваем. Потом
снова...

Так длится до обеда. Двадцать - тридцать минут отдыха - перекур, набивка
патронов, кусок хлеба за щеку - и опять. Опять серые фигуры, крик,
трескотня, неразбериха.

Один раз "хейнкели" высоко, из поднебесья,- мы даже их не замечаем,-
бомбят нас. Но бомбы падают на немцев. Бойцы смеются.

Сидорко все еще нет. И двух других, посланных позже, тоже нет. Возможно,
попали под бомбежку. В воздухе ни на минуту не прекращается гудение моторов.
С вышки хорошо видно, как стелется белое облако над берегом.

После обеда откуда-то начинает стрелять наша артиллерия. Бьет по насыпи.