здесь не удалось выйти. Едва он цеплялся за край, рыжий насильник крепкой
рукой ударял его по маковке головы и окунал в воду.
погружаясь в воду, пускала пузыри. Когда в последний раз мокрая обезьянья
головка появилась у края, рыжий, уже без особого увлечения, лишь легким
щелчком, погрузил ее в бассейн и подержал недолго. Теперь всплыли только
пузыри. Издали на эту шалость рыжего смотрели дрожащие серые обезьянки,
скаля зубы и поджимая хвосты.
отошел, присел, оскалил зубы, отряхнул мокрую руку и, найдя турецкий боб,
принялся его чистить. Забава окончилась, и опять стало скучно.
внимание. Теперь он уже сам загонял сюда новые жертвы. Когда ему удавалось
схватить крепкими зубами зазевавшегося серого, он подтаскивал его к
бассейну, отбиваясь зубами от судорожных рук, и быстро сталкивал в воду.
Топил не торопясь, давая жертве немного отдышаться, лукаво отходя к краю и
возвращаясь вовремя, чтобы погрузить голову слабого пловца, играл,
забавлялся, прыгал в кольцо, качался и вновь подоспевал вовремя. Утопив,
скучал, растягивался на крыше домика, забирался на дерево и сильными
мускулами сотрясал большие сухие ветви.
следовали и другие рыжие, нападая врасплох на исхудавших, облезлых,
растерянных, дрожащих обезьянок, забираясь в их дома, выгоняя их наружу,
отнимая пищу, перегрызая руки, вырывая клочьями шерсть. Серая колония таяла
- рыжая плодилась и благоденствовала.
серых,- лишь когда воду спустили для чистки бассейна. Сторожам досталось.
Оставшихся серых переселили из вольного городка в особую клетку. Здесь их
откормили, а к клетке привесили дощечку с их латинским названием. Разрешили
жене одного из сторожей поставить рядом столик с пакетиками турецких бобов.
Это давало сторожихе небольшой постоянный доход, особенно по воскресным
дням,- а саду - экономию на пропитание обезьяньего племени.
ли они об обезьяньем вольном городке, своей утраченной отчизне. Близко
поставленными глазками они смотрели на публику, принимали подаяние, скалили
зубы и, не стесняясь людей, делали на глазах всех то, что полагается делать
человеческому подобию.
ИНВАЛИДЫ
рукавами, стучащие деревянные ноги и возбужденные лица со страшными шрамами.
Обрубок внезапно стал их общепризнанным вождем, хотя было у них подобие
своей организации - Союз инвалидов - и хотя из двух требований, с которыми
решили они выступить, первое ("война до победного конца") не находило в нем
сочувствия. Вторым была помощь инвалидам великой войны: но и об этом мало
думал Стольников. Его волновала только мысль об открытом выступлении
безруких, безногих, изуродованных людей. О них забыли - их слово теперь
обязаны выслушать. И чем громче, чем резче, чем злее и настойчивее прозвучит
оно,- тем лучше.
в кресле, поставленном на высокие носилки. Остановится процессия перед домом
Совета Депутатов, и там будут сказаны речи.
потоптались у Пушкина, бродили по площади. Когда принесли Стольникова, все
подтянулись к нему. Знамя было одно: красное, Союза инвалидов.
четвертым был Григорий. Рядом шли безрукие и на костылях. Вели под руку
нескольких слепых, в том числе и Каштанова. В толпе белелось много повязок.
которого не было лица: на блестящей коже чернели лишь глаза без ресниц и без
бровей, буравились дырочки носа и висел сбоку клочок путаной бороды.
пять человек. Один, блондин с бородкой, похожий на интеллигентного купчика,
полный и уверенный в себе, перевесился дородным телом через перила балкона и
замахал рукой. Четверо облокотились на перила, без особого любопытства
разглядывая толпу уродцев. Была эта картина не новая.
победы", "позор", "мы требуем", некоторые махали листками, но видна была
плохая организованность выступления и несогласованность желаний пришедшей
толпы.
хрипл, очевидно, надорван постоянными речами; сегодня он говорил с балкона
уже в шестой раз - шестой толпе солдатских шинелей. И речь его была заучена,
одна для всех, разнились только обращения. Сейчас он говорил к
"товарищам-инвалидам империалистической бойни". Слова ударялись о памятник
Скобелеву*, с которого только что сняли бронзовые фигуры, пролетали дальше и
терялись в низких сводах гауптвахты. Прохожие задерживались ненадолго,- к
демонстрациям у Совета давно привыкли, слова с балкона давно были известны.
Внимание привлекло только кресло Обрубка, возвышавшегося над толпой.
походов и русско-турецкой войны 1877-1888 гг. генерала от инфантерии Михаила
Дмитриевича Скобелева (1843-1882). Установлен по проекту П. А. Самонова в
1912 году. Снесен накануне 1 мая 1918-го. Сейчас на этом месте памятник
основателю Москвы Юрию Долгорукому.
глаз, смотрел на здорового, двурукого, двуногого оратора. Привязанный к
креслу, он ярче обыкновенного чувствовал свое бессилие, свою неспособность к
жесту, сейчас так ему необходимому.
заглушил его слова. Те, что стояли ближе к носилкам Обрубка, засучили рукава
и совали к балкону синие культяпки рук, другие махали костылями и кричали с
надрывом. Непонятное кричали и слепые. Солдат без лица вышел вперед и мычал:
он был нем.
губы платком и попятился к двери; за ним вышли и другие.
с листом требований вернулись; лист у них взяли, но самих в здание Совета не
пустили. У входа в Совет стояли молодые солдаты с винтовками, другие были
расставлены на тротуаре и прогоняли останавливавшихся прохожих. Из подъезда
вихрем вылетел юноша в военной форме, одетый чище других и лучше затянутый
кушаком, очевидно - командир, перебежал тротуар и, не подходя близко к
голове процесии, закричал:
пятились. Те, что несли знамя, двинулись в сторону улицы.
нечеловеческий крик, сорвавшийся в визг:
падавшее с кресла тело Обрубка, сломавшего легкую перекладину, которая его
сдерживала. Из толпы бросились помочь. Почти вплотную подбежал и начальник
караула с двумя солдатами.
приказ: расходись немедленно!
ручки кресла, обматывая той же веревкой грудь Обрубка и спинку кресла.
Затем, толкнув в бок парня с перевязанной щекой, даржавшего передний край
носилок, глухо скомандовал:
другая, перегоняя свернутое знамя, рассыпалась в противоположную сторону
Тверской.
Они, брат, не посмотрят, что он безногий-безрукий. Главное дело, что
офицер... Этакое им крикнуть.
заставлял толпу встречных и любопытных сворачивать с пути странной
процессии.
до самого дома не открывал глаз. Только при неловких движениях носилок лицо
его вздрагивало болезненно.
КРУГ СЖИМАЕТСЯ
занимая полкомнаты. Зал и столовая заперты. Танюша переселилась в бабушкину
комнату, рядом со спальней дедушки.
последний раз ездили за дровами вместе Николай и Дуняша, а подводу дал
зеленщик. Привезли березовых, сухих, отличных, а откуда,- это уж секрет
Николая, зря болтать нечего. По дороге какие-то пробовали остановить
подводу, но Николай отстоял:
человека. Меня, брат, не испугаешь! Я сам совдеп.