Чтение 22–й страницы книги ~Дворец и лачуга~

А между тем несчастный старик все сидел у ворот, на камне. Дождь стекал
ручьями с его одежды и волос, а он, укачивая на руках белый сверток,
монотонно бормотал:

- Пойдем тпруа, Элюня... Пойдем тпруа!..

Пелунович старался смягчить Зенона, а Дамазий уговаривал нотариуса
спокойно выслушать меморандум. Но оскорбленный нотариус патетически ответил:

- Дорогой мой пан Дамазий! Я предпочитаю сто раз пасть от пули Зенона,
чем умереть от скуки, выслушивая его школярские меморандумы!

Кончилось тем, что оба противника потребовали освобождения от своих
высоких постов, на что присутствующие и согласились. А так как пан Зенон
честью поручился, что не вызовет нотариуса на поединок, обоих предоставили
самим себе и выбрали новый президиум.

Теперь взял слово Вольский.

- Мне думается, господа, что больше уж ничто не помешает нам поговорить
о ссудной кассе?

- Просим, слушаем! - ответили все хором.

- Итак, тут придется иметь дело с четырьмя вопросами. Первый касается
разрешения.

- Об этом мы поговорим позже, - вставил нотариус.

- Согласен! Второй - установление процентов; я предлагаю четыре
процента в год...

- Восемь не слишком много, а между тем это привлекло бы капиталы, -
заметил нотариус.

- Пусть будет восемь, - сказал Вольский. - Пункт третий касается
обеспечения...

- Обеспечение представляют поручители, разумеется достойные доверия...

- И на это согласен! Четвертый пункт касается величины наших вкладов.

- Это не так важно! - отозвался молчавший до сих пор пан Антоний.

- Вовсе не так уж неважно! - вмешался Пелунович. - Я вкладываю... две
тысячи рублей...

- Господа! - начал Дамазий. - Такое прекрасное начало внушает мне
надежду, что этот новейший наш проект даст благословенные плоды. Господа!
Пожертвование уважаемого председателя указывает нам, что мы должны сделать,
и поэтому разрешите, сударь, - обратился он к нотариусу, - узнать, как велик
будет ваш вклад.

- Я тоже дам две тысячи рублей. А вы, сударь? - спросил нотариус пана
Дамазия.

- А вы, благодетель? - обратился, в свою очередь, Дамазий к Петру.

- Пятьсот рублей, - ответил Петр. - А вы, благодетель?

- Два да два - четыре... Четыре тысячи пятьсот рублей. А вы, пан судья?
- спросил Дамазий.

- Сто пятьдесят рублей. Ну, а вы, сударь, - допытывался судья у
Дамазия.

- Четыре тысячи шестьсот пятьдесят рублей, - считал Дамазий. - А
почтеннейший пан Вольский?

- Десять тысяч рублей, кстати сказать, не от меня, а от моего дядюшки,
- ответил Вольский.

- Четырнадцать тысяч шестьсот пятьдесят рублей, - говорил Дамазий. -
Сколько вы, почтеннейший пан Антоний?

- Я не забавляюсь филантропией, - сказал великий пессимист, не вынимая
изо рта зубочистку.

- Дорогой вице-председатель, а сколько же вы, сударь, жертвуете? -
снова спросил пан Петр Дамазия.

Эта назойливость наконец надоела нашему оратору, и он ответил:

- Я полагаю, мы уже собрали достаточный капитал, и дальнейшие вклады
были бы излишни... Я же со своей стороны в крайнем случае могу добавить
сумму, недостающую до полных пятнадцати тысяч...

- То есть триста пятьдесят рублей, - заметил пан Петр, стараясь придать
этим невинным словам возможно более язвительный оттенок.

Услышав это, пан Дамазий принял величественный вид.

- Сударь, - сказал он, - я очень рад, что вы соблаговолили заметить мое
скромное участие в этом предприятии... Я не люблю заниматься попреками, и
лишь напоминаю, что планы, развиваемые мною лично, вообще как-то не находили
поддержки среди уважаемых присутствующих.

- Дорогой мой пан Дамазий!.. - умолял оратора Пелунович, видимо
опасаясь нового инцидента.

- Я что-то не припоминаю, чтобы вы развивали тут какие-нибудь планы, -
нагло ответил Петр.

- Вы не припоминаете? - с иронической улыбкой продолжал великий оратор.
- А мой проект устройства дешевых квартир, на которые я предлагал дать пять
тысяч...

- Был непрактичен, - сказал нотариус.

- Я обращаю внимание уважаемого пана Дамазия, - отозвался ученый Зенон,
- что я хотел войти с ним в компанию.

Пан Дамазий бросил взгляд на довольно потертый сюртук мудреца и
продолжал:

- Я предлагал основать высшее учебное заведение для женщин, своего рода
университет, на который давал две тысячи рублей...

- Это тоже было непрактично, - заметил нотариус.

- Напоминаю уважаемому пану Дамазию... - снова воскликнул Зенон.

- Дешевые квартиры непрактичны, учебное заведение непрактично! - гневно
прервал его Дамазий. - Но обращаю ваше внимание, господа, что я также
предлагал основать на паях фабрику искусственного удобрения и давал на
нее...

- Позвольте, пан Дамазий... - волновался Зенон.

- И давал на нее тринадцать тысяч, - говорил Дамазий, не обращая
внимания на Зенона. - А кто меня поддержал? Кто пожелал войти со мной в
компанию?..

- Я, пан Дамазий, я! - крикнул Зенон. - Я даже писал по этим вопросам
меморандум...

- Мы говорим о деньгах, а не о меморандумах...

- Но талант, пан Дамазий, талант! - восклицал Зенон.

- Вот почему я не вижу резона поддерживать чужие проекты, но охотно
поступлюсь еще тысячей рублей, если вы меня убедите, что хоть какая-нибудь
из моих идей будет осуществлена, - громко говорил Дамазий.

- Все они никуда не годятся, - уверял нотариус.

- А раз никуда не годятся, то я и те триста пятьдесят рублей беру
назад! - крикнул вице-председатель.

- Сейчас вы можете взять назад хоть триста тысяч, - сказал пан Петр.

- Раз так, то и я беру назад свои сто пятьдесят рублей, - отозвался пан
судья.

- А я добавлю сто миллионов! - прибавил нотариус. - Если мы хотим
сделать из серьезного дела детскую игру, пожалуйста, пожалуйста!..

С этими словами энергичный нотариус забегал по гостиной, словно
разыскивая свою трость. Эти эволюции, хотя и имевшие целью лишь розыски
шляпы, удивительно охладили собравшихся.

Настала минутная тишина, среди которой до слуха членов
научно-социально-филантропического общества донесся какой-то шум с лестницы.

- Что это значит? - выкрикнул Пелунович и ринулся к дверям, в которых
появилась Вандзя с каким-то свертком в руках.

- Дедушка! - с громким плачем воскликнула девочка. - Они говорят, что
этот ребенок умер!..

Она быстро прошла через гостиную и положила свою промокшую ношу на
председательский столик.

- Мой меморандум! - в ужасе закричал Зенон.

Но было уже поздно. На приснопамятном меморандуме в самом деле покоился
бледный, холодный и окостеневший детский трупик...

- Кто это принес?.. Чей это? - спрашивал в величайшем ужасе пан
Клеменс.

- Того господина, который спас твою трубку, дедушка, - рыдая, ответила
Вандзя...

- Как?.. Гоффа?.. Ребенок Гоффа?.. Янек! Янек!.. - в отчаянии кричал
старик.

Вбежал Янек.

- Говори сейчас, что случилось?.. Что это значит?

- Дело было так, ваша милость: стою я это в воротах с Иоась... то бишь
стою я это в воротах, глядь, а этот господин сидит на камне... Я сейчас к
барышне, барышня скорей спустилась, взяли у него ребенка и говорят:
"Пойдемте со мной!.." А он взял да ушел прочь, на улицу!

- Так это был Гофф, Вандзя, Гофф?.. - снова спрашивал Пелунович
прижавшуюся к нему и неутешно рыдающую внучку.

- Он, дедушка, он!.. Я сразу узнала его.

Разбуженный предводитель Файташко стоял среди других, окаменев от
ужаса, хотя и не понимая в чем дело.

- Несчастье! - стонал старый Пелунович. - Надо искать его... Он еще,
того и гляди, на самоубийство решится.

- Нужно прежде всего отправиться к нему на квартиру, - отозвался
помертвевший от ужаса Вольский.

- Идемте, идемте! - повторило несколько голосов.

Пан Клеменс вбежал в свою комнату, чтобы переодеться.

- Господа, устроимте складчину, - сказал вдруг Дамазий. - Немыслимо же
идти туда с пустыми руками!..

Присутствующие схватились за кошельки, и в мгновение ока собралось
около ста рублей.

- Идемте! - вскричал одетый уже Пелунович, вбегая в гостиную.

Все двинулись, Вольский пошел со всеми.

Через минуту гостиная совершенно опустела; в ней покоились лишь останки
бедной Элюни, лежащие на меморандуме о пауперизме и прикрытые протоколами
заседаний филантропического общества.

Это был последний и единственный долг, выполненный пессимистом Антонием