Чтение 22–й страницы книги ~Возлюби ближнего своего~

- Чудесно, правда? - сказал Биндер и захлопал в ладоши.

- Восхитительно! - Керн тоже захлопал.

- И музыка великолепная, правда?

- Первоклассная!

Они продолжали сидеть за столиком и были готовы все находить прекрасным, быть веселыми и сбросить груз с души. Но тем не менее, поверх этого всего лежали пыль и пепел, и они не знали, чем это объяснить.

- Почему вы не танцуете? - спросил Биндер.

- Потанцуем? - Керн поднялся.

- Я думаю, что не сумею, - ответила Рут.

- Я тоже не умею, - ободрил ее Керн. - А это упрощает дело.

Минуту Рут находилась в нерешительности, а потом вышла вместе с Керном на площадку. Лучи прожекторов скользили по танцующим.

- Сейчас загорится фиолетовый свет, - сказал Керн. - Хорошая возможность войти в ряды танцующих.

Они танцевали осторожно и немного робко. Но постепенно их движения стали более уверенными - особенно, когда они поняли, что на них никто не обращает внимания.

- Как с тобой хорошо танцевать, - прошептал Керн. - Когда ты рядом, все остальное вокруг кажется мне тоже прекрасным.

Она крепче обняла его за плечи и прижалась к нему. Они медленно плыли в ритме музыки. Пестрые лучи света скользили по ним, словно разноцветная вода, и на мгновение они забыли обо всем - их юные, полные нежности сердца, стремились навстречу друг другу, освободившись от теней страха, преследования и недоверия.

Музыка прекратилась. Они возвратились к своему столику. Керн бросил взгляд на Рут. Глаза девушки взволнованно блестели, лицо стало совершенно иным - самозабвенным и даже приобрело смелое выражение. "Черт возьми, - подумал Керн. - Если бы можно было жить так, как тебе хочется!" И на секунду лицо его стало озлобленным.

- Посмотрите-ка, кто идет! - воскликнул Биндер.

Керн поднял глаза. По кафе шел коммерции советник Оппенгейм, направляясь к выходу. Проходя мимо их стола, он заметил всех троих и остановился в удивлении. Некоторое время он пристально смотрел на них.

- Очень интересно, - буркнул он потом. - И в высшей степени поучительно!

Все трое промолчали.

- Вот, значит, на что расходуются моя доброта и помощь! - продолжал Оппенгейм со злостью. - Деньги сразу же растранжириваются в барах!

- Немного забвения иногда более необходимо, чем ужин, господин советник.

- Громкие слова! Таким молодым людям, как вы, нечего делать в барах!

- На проселочных дорогах нам тоже нечего делать! - отпарировал Биндер.

- Разрешите вас познакомить? - сказал Керн, повернувшись к Рут. - Господин, который так возмущен нашим образом жизни, - коммерции советник Оппенгейм. Он купил у меня кусок мыла, и на этом я заработал сорок сантимов.

Оппенгейм озадаченно посмотрел на него. Затем фыркнул что-то, похожее на "наглость", и удалился, стуча каблуками.

- Не поняла, в чем тут все-таки дело? - спросила Рут.

- Вы имели честь познакомиться с известным благотворителем, - сказал Биндер голосом, полным насмешки. - Сейчас благотворительность - самая распространенная вещь на земле. Но все благотворители тверже стали!

Рут поднялась.

- Он же наверняка позовет полицию! Нужно уходить!

- Он слишком труслив. Это и ему может причинить неприятности.

- Но нам все-таки лучше уйти!

- Хорошо.

Биндер расплатился, они вышли на улицу и направились к пансиону. Неподалеку от вокзала они увидели двух мужчин, шедших им навстречу.

- Спокойно! - прошептал Биндер. - Шпики! Не обращайте на них внимания!

Керн стал что-то тихо насвистывать, взял Рут под руку и пошел немного медленнее. Почувствовав, что Рут пытается идти быстрее, он крепко сжал ей руку, рассмеялся и продолжал идти неторопливо.

Оба человека прошли мимо них. На одном из них была фетровая шляпа, он равнодушно курил сигару. Другим был Фогт. Он их узнал, и почти незаметным знаком показал им, что его номер не прошел.

Через какое-то время Керн обернулся. Те уже исчезли.

- Поедет в Базель поездом 12:15, - сказал Биндер тоном специалиста. - В сторону границы.

Керн кивнул.

- Нарвался на слишком гуманного судью.

Они пошли дальше. Внезапно Рут зябко повела плечами.

- Здесь как-то жутко стало, - сказала она.

- Лучше всего ехать во Францию, - сказал Биндер. - В Париж. В большом городе лучше всего прятаться.

- Почему же вы не поедете туда?

- Не знаю ни слова по-французски. Я - специалист по Швейцарии. Да и кроме того... - Он замолчал.

Они продолжали идти молча. С озера повеяло прохладой. А над ними распростерлось небо - огромное, серое, как железо, и чужое.

Перед Штайнером сидел бывший адвокат доктор Гольдбах II из берлинской судебной палаты. Теперь он выполнял обязанности второго медиума телепатии. Штайнер нашел его в кафе "Шперлер".

Гольдбаху было почти пятьдесят, его выслали из Германии за то, что он - еврей. Одно время он торговал галстуками и тайком давал юридические советы. На этом он зарабатывал ровно столько, чтобы не умереть с голоду. У, него была красавица жена тридцати лет, которую он очень любил. До сих пор она жила на деньги, которые выручала от продажи драгоценностей, и Гольдбах чувствовал, что, по всей вероятности, ему не удастся ее удержать. Штайнер выслушал его историю и обеспечил ему место в вечернем представлении, чтобы днем тот мог заниматься своими прежними делами.

Но вскоре выяснилось, что Гольдбах не способен быть медиумом. Он все путал и портил. А потом, поздно вечером, он сидел перед Штайнером и в отчаянии умолял не выгонять его.

- Гольдбах, - как-то сказал Штайнер, - сегодня было особенно плохо. Дальше так не пойдет! Вы вынуждаете меня быть действительно ясновидящим!

Гольдбах посмотрел на него глазами умирающей овчарки.

- Это же так просто, - продолжал Штайнер. - Число ваших шагов до первой подпорки означает - в каком ряду спрятана вещь. Закрытый правый глаз означает женщину, левый - мужчину. Число пальцев, которые вы незаметно показываете, означает, какой стул слева. Выставленная вперед правая нога значит, что вещь спрятана в верхней половине тела, левая - в нижней. Чем дальше выставлена нога, тем выше спрятана вещь. Мы и так изменили нашу систему ради вас, потому что вы - такой непонятливый.

Адвокат нервно поправил свой воротничок.

- Господин Штайнер, - сказал он виноватым тоном. - Все это я выучил наизусть, повторяю каждый день, но - видит бог - это, словно заколдованное...

- Послушайте, Гольдбах, - терпеливо продолжал Штайнер, - вы же в своей юридической практике должны были помнить гораздо больше.

Гольдбах заломил руки.

- Гражданский кодекс я знаю наизусть, я помню сотни дополнений и решений, я со своей памятью был грозой судей, - но это, словно заколдовано...

Штайнер покачал головой.

- Это может запомнить и ребенок. Всего восемь знаков - и ничего больше! И потом еще четыре - для особых случаев.

- Я же их знаю! О, боже ты мой! Знаю! И повторяю каждый день. Это все от волнения...

Гольдбах, маленький и сгорбившийся, сидел на ящике, беспомощно уставившись в пол.

Штайнер рассмеялся.

- Но ведь в зале суда вы никогда не волновались! А вы были заняты в крупных процессах, где нужно хладнокровно и до конца разобраться в трудном материале!

- Да, да! И это было легко! А здесь... До начала я точно знаю каждую мелочь, но как только вхожу в павильон, начинаю волноваться и все путаю...

- Но, ради бога, скажите, почему вы так волнуетесь?

Гольдбах минуту молчал.

- Не знаю, - ответил он тихо. - Наверное, по многим причинам. - Он поднялся. - Вы не попробуете со мной завтра еще раз, господин Штайнер?

- Попробую. Но завтра все должно пройти гладко. Иначе Поцлох задаст нам трепку.

Гольдбах порылся в кармане куртки и вынул оттуда галстук, завернутый в шелковистую бумагу. Он протянул его Штайнеру.

- Я принес вам вот эту мелочь. Вы так много со мной возитесь...

Штайнер покачал головой.

- Нет, нет, у нас так не полагается...

- Но ведь он мне ничего не стоил.

Штайнер похлопал Гольдбаха по плечу.

- Попытка подкупить, предпринятая юристом. Какова за это высшая мера наказания?

Гольдбах слабо улыбнулся.

- Об этом вы должны спросить прокурора. Хорошего адвоката спрашивают только, какова низшая мера. Впрочем, мера наказания будет одна и та же. Эта статья не предусматривает никаких смягчающих обстоятельств. Последним большим делом такого рода был процесс над Хауэром и его сообщниками... - Гольдбах немного оживился. - Защитником в этом деле был Фрейганг. Умный адвокат, только слишком любил парадоксы. Парадокс, как деталь, неоценим, так как он сбивает с толку, но не как основа защиты. На этом Фрейганг и провалился. Он хотел просить судью о смягчающих обстоятельствах... - Гольдбах нервно рассмеялся. - Из-за незнания законов.

- Неплохая мысль, - заметил Штайнер.

- Да, шутки ради, но не на процессе.

Гольдбах стоял перед Штайнером, немного склонив голову набок, с внезапно прояснившимися глазами, весь подтянутый - он уже не был жалким эмигрантом и торговцем галстуками. Внезапно он снова превратился в доктора Гольдбаха II из судебной палаты, опасного тигра в джунглях параграфов.

Решительно, уверенно, с высоко поднятой головой, как он уже давно не ходил, спускался он вниз по главной аллее Пратера. Он не замечал ясного, но унылого осеннего вечера - он вновь стоял в переполненном зале суда, разложив перед собой все свои бумаги. Он представлял себя на месте защитника Фрейганга. Он видел, как прокурор закончил свою обвинительную речь и сел на место. И тогда он поправил мантию, слегка оперся руками на кафедру, немного подался вперед и начал металлическим голосом, обращаясь к судье:

- Ваша милость, обвиняемый Хауэр...

Фразы следовали одна за другой - лаконичные, острые, неопровержимые в своей логике. Он соглашался с мотивами прокурора - с одним, с другим, казалось, что он согласен с аргументацией, казалось, что он обвиняет, а не защищает. Зал замер, судьи подняли головы - но внезапно, виртуозным маневром, он представил все дело в другом свете, процитировал параграфы о взятках, и четырьмя суровыми вопросительными фразами доказал их двоякое толкование, чтобы сразу же вслед за этим, хлестко и быстро, привести оправдательный материал, который теперь возымел совершенно другое действие...

Он стоял перед домом, где жил. Тихо поднялся он вверх по лестнице - с каждым шагом все неувереннее, все медленнее.

- Моя жена уже дома? - спросил он у заспанной девушки, открывшей ему дверь.

- Она возвратилась четверть часа назад.

- Спасибо. - Гольдбах прошел по коридору в свою комнату. Комнатка была узкой, с одним окном, выходившим во двор. Он причесался. Потом постучал в комнату жены.

- Да...

Жена сидела перед зеркалом и внимательно разглядывала свое лицо.

- Что нового? - спросила она, не оборачиваясь.

- Как у тебя дела, Лена?

- Какие могут у меня быть дела при такой жизни! Дела плохи. И зачем ты, собственно, об этом спрашиваешь? - Женщина продолжала исследовать свои веки.

- Ты уходила?

- Да.

- И где ты была?

- Так... Не могу же я сидеть целый день, уставившись на стены.

- Конечно, нет. Я рад, когда ты находишь развлечения.

- Ну, вот видишь, значит, все в порядке.

Женщина медленно и осторожно начала смазывать лицо кремом. Она разговаривала с Гольдбахом, словно то был не человек, а кусок дерева, - без всяких эмоций, ужасающе равнодушно. А он стоял у двери и смотрел на нее, надеясь услышать в ответ хоть одно доброе слово. У нее была нежно-розовая кожа, без единого пятнышка, блестевшая в свете лампы.

- Ты что-нибудь нашел? - спросила она.

Гольдбах задумался.

- Ты же знаешь, Лена... Ведь у меня нет разрешения на работу. Я был у коллеги Хепфнера, он тоже ничего не может сделать. Все это тянется ужасно долго...

- Да, это тянется ужасно долго.

- Я делаю все, что могу, Лена.

- Да, я знаю... Я устала.

- Я ухожу, Лена... Доброй ночи.

Гольдбах закрыл за собой дверь. Он не знал, что ему делать. Ворваться к ней, умолять ее, чтобы она его поняла, выклянчить у нее разрешение... или? Он бессильно сжал кулаки. "Избить, - подумал он. - Избить это розовое тело за все оскорбления и унижения, дать себе волю один раз, дать выход злости, переломать всю мебель и бить ее до тех пор, пока она не закричит в исступлении, а мягкое тело не будет корчиться на полу..."

Он задрожал и прислушался. Как звали того человека - Карбатке? Нет, Карбутке. Это был приземистый парень с низким лбом, лицом убийцы, каким его представляет себе неопытный человек. Было очень трудно просить для такого человека оправдательного приговора за то, что он действовал в состоянии аффекта. Он выбил своей возлюбленной зубы, сломал руку, сильно разбил рот; ее глаза были заплывшими даже в день суда - так он избил ее, но тем не менее, она чувствовала к этой скотине собачью привязанность. И может быть, как раз по этой причине. Оправа дательный приговор, которого он добился, принес ему большой успех. Глубоко психологичная и мастерская защита, как выразился потом коллега Кон III, поздравляя его.

Гольдбах опустил руки. Потом взглянул на кучу дешевых галстуков из искусственного шелка, лежащих на столе. Да, тогда в комнате адвокатов, среди своих коллег, как остроумно он тогда доказал, что любовь женщины требует мужчины и повелителя! Тогда он зарабатывал шестьдесят тысяч марок в год и покупал Лене драгоценности, на выручку от которых она сейчас и жила.

Он услышал, как она укладывается спать. Он прислушивался к этому каждый вечер, ненавидел себя за это, но иначе не мог. Щеки его покрылись пятнами, когда он услышал, как заскрипели пружины. Он крепко сжал зубы, подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Затем взял стул и поставил его на середину комнаты.

- Предположим, - пробормотал он, - что в девятом ряду третья женщина спрятала себе в туфельку ключ. Он осторожно сделал девять шагов по направлению к стулу, мигнул правым глазом, провел тремя пальцами по лбу и выставил вперед левую ногу - подальше. Сейчас он был в высшей степени сосредоточен, он представил себе, как Штайнер ищет вещь, и выставил левую ногу еще дальше. Его тень, жалкая и причудливая, скользила вслед за ним по стене в красноватом электрическом свете...

- Что-то поделывает сейчас наш мальчик, Лила? - говорил в это время Штайнер. - Видит бог, у меня такое плохое настроение не только из-за этого бестолкового Гольдбаха - мне действительно часто не хватает моего мальчика.

Керн и Рут жили в Берне, в пансионе "Иммергрюн". Этот пансион значился в списке Биндера.

На второй вечер, в довольно поздний час, в комнату Керна постучали. Керн уже разделся и собирался ложиться спать. Минуту он стоял без движения и выжидал. В дверь снова постучали. Бесшумно ступая босыми ногами, он подбежал к окну. Оно находилось слишком высоко над землей, чтобы можно было спрыгнуть, и рядом не было водосточной трубы, чтобы подняться на крышу. Керн медленно пошел назад и открыл дверь.

В коридоре стоял мужчина лет тридцати, на голову выше Керна. У него было круглое лицо с водянисто-голубыми глазами и курчавые волосы. В руке он держал велюровую шляпу, нервно теребя ее пальцами.

- Извините, - сказал он. - Я такой же эмигрант, как и вы...

Керну показалось, что внезапно у него выросли крылья. "Опасность миновала, - подумал он, - Это - не из полиции..."

- Я попал в довольно затруднительное положение, - продолжал мужчина. - Меня зовут Биндинг. Я еду в Цюрих, и у меня не осталось ни сантима, чтобы снять комнату для ночлега. Я только хочу спросить, может быть, вы мне разрешите переспать здесь, на полу.

Керн взглянул на него.

- Здесь? - переспросил он. - В этой комнате? На полу?

- Да. Я привык к этому. И я наверняка вам не помешаю. Я уже три ночи в дороге. Вы знаете, каково ночевать на улице, на скамейках, постоянно опасаясь полиции. Поэтому всегда радуешься, когда очутишься на несколько часов в безопасности.

- Я знаю. Но вы взгляните на комнату! В ней даже не найдется места, где бы вы могли вытянуться. Как же вы будете спать?

- Не имеет значения! - быстро ответил Биндинг. - Как-нибудь устроюсь. Хотя бы вот там, в углу... Я могу спать и сидя, прислонившись к шкафу. Будет очень удобно! Наш брат может спать где угодно, если чувствует себя хоть немножко в безопасности!

- Нет, так не пойдет. - Керн на минуту задумался. - Комната здесь стоит два франка. Я могу дать вам денег. Так будет проще всего. Тогда вы сможете выспаться как следует.

Биндинг, словно защищаясь, замахал руками.

- Я не хочу брать от вас деньги! Не для этого я пришел! Кто живет здесь, тот сам нуждается в деньгах! И потом... Я был внизу и спрашивал, где бы я мог переночевать. Свободных комнат нет.

- Может быть, одна и найдется, если у вас в руке будет два франка.

- Думаю, что нет. Хозяин мне сказал, что он и бесплатно пустил бы человека, который два года провел в концентрационном лагере. Но у него действительно нет свободных номеров.

- Что? - удивился Керн. - Вы два года провели в концентрационном лагере?

- Да. - Биндинг зажал велюровую шляпу между коленями и вынул из нагрудного кармана потрепанное свидетельство. Он развернул его и протянул Керну. - Вот, взгляните! Это мое выходное свидетельство из Ораниенбурга.

Керн осторожно, чтобы не порвать бумагу на ветхих сгибах, посмотрел на свидетельство. Он никогда еще не видел выходного свидетельства из концентрационного лагеря. Он разглядел, что было на штампе, прочел печатный текст свидетельства с проставленным на машинке именем Рихарда Биндинга, посмотрел на печать со свастикой и на аккуратную и четкую подпись чиновника - все было верно. Все было верно до самой педантичной и бюрократической сути, и именно точность и делала это еще более зловещим, казалось, что человек возвратился из ада с временным разрешением и визой.

Он вернул свидетельство Биндингу.

- Послушайте! - сказал он. - Кажется, я нашел выход. Вы останетесь в этой комнате и будете спать на моей кровати. Я знаю здесь, в пансионе, одного человека, у которого комната побольше. Смогу переспать и там. Таким образом, мы выйдем из положения.

Биндинг посмотрел на него широко раскрытыми глазами.

- Разве возможно такое!

- Возможно. И причем, все будет очень просто. - Керн накинул пальто поверх пижамы. Затем взял ботинки. - Все это я возьму с собой. Тогда мне не нужно будет беспокоить вас слишком рано. Я рад, что могу хоть что-нибудь сделать для человека, который столько пережил.

- Но... - Биндинг внезапно схватил Керна за руки, и тому показалось, будто он хочет их поцеловать. - Боже, да вы настоящий ангел! - пробормотал он. - Мой спаситель!

- Ну, что вы! - смущенно ответил Керн. - Мы должны помогать друг другу. Иначе что бы с нами было? Спокойной ночи!

- О, боже ты мой! Как я чудесно высплюсь! Спокойной ночи!

Минуту Керн раздумывал, не взять ли с собой и чемодан. В маленьком боковом отделении чемодана были спрятаны его сорок франков. Но деньги были спрятаны хорошо, чемодан заперт, а он постыдился так открыто высказывать свое недоверие к человеку, который сидел в концлагере. Эмигранты не крадут друг у друга.

- Доброй ночи! Спите спокойно! - повторил он и ушел.

Комната Рут находилась в том же коридоре. Керн постучал в дверь двумя короткими ударами. Это был их условный знак. Рут тотчас же открыла.

- Что-нибудь случилось? - спросила она, заметив в его руках вещи. - Надо бежать?

- Нет. Я просто уступил свою комнату одному бедняге, который сидел в концлагере и не спал несколько ночей. Можно мне переспать здесь у тебя, в шезлонге?

Рут улыбнулась.