Чтение 22–й страницы книги ~Одинокая леди~

— Нет, Джери-Ли.
— Джери-Ли... я не знал, что вы дома. Это говорит шеф полиции Роберте. У вас есть голубой «ягуар»?
У меня заколотилось сердце, но я попыталась ответить ровным голосом:
— Да.
— Произошел несчастный случай.
— Нет, нет!
За спиной неожиданно появились мои родители. Отец выхватил телефонную трубку из моих рук.
— Джон Рэндол у телефона!
Он слушал некоторое время. Его лицо побледнело.
— Нам придется одеться, — сказал он и положил трубку. — Произошел несчастный случай, и Бобби в больнице в Джефферсоне.
Глава 5
Мой брат так и не поехал во Вьетнам. На том самом крутом повороте, где пяднадцать лет назад погиб наш родной отец, Бобби потерял управление, и машина вылетела за ограждение. Бобби умер в больнице. Он только успел попросить прощения у матери:
— Прости, ма... — прошептал он, и голос его был еле слышен за массой трубок, опутывающих его тело. — Прости... боюсь, что я слишком много выпил...
Он отвернулся и заснул. И больше уже не просыпался.
Моя мать словно окаменела. Казалось, ночные кошмары вернулись и реализовались...
Что бы мы ни говорили, как ни старались добиться от нее хоть какого-нибудь ответа, какой-нибудь реакции, она молчала. Единственные слова, которые она произнесла, были обращены к шефу полиции Робертсу:
— Он был один в машине?
— Да, Вероника. Он высадил Энн у двери ее дома за пятнадцать минут до этого. Она сказала, что просила его зайти в дом и выпить кофе, но он ответил, что хочет поскорее пригнать машину Джери-Ли домой, чтобы та не волновалась.
Мать кивнула, не сказав ни слова.
— Энн сказала, что они собирались пожениться до того, как он уедет в учебный лагерь воздушных сил, — добавил шеф. — Вы не знаете, может быть, она беременна?
Мать уставилась на него, по-прежнему не говоря ни слова.
Ответил отец:
— Нам он ничего не говорил.
— Она сказала, что он собирался сообщить вам этим утром, — сказал шеф.
— Вы с ней разговаривали? — спросил отец. Шеф кивнул.
— Сообщение о несчастном случае прозвучало по Джефферсоновскому радио в час o ночи, она сразу же позвонила мне, и я с ней разговаривал.
Она в ужасном состоянии.
— Бедная девочка, — сказала я. — Но может ли быть, что...
— Лично я, — сказала мать ледяным голосом, — лично я почти рада, что мой сын теперь недосягаем для этой девчонки!
Я почувствовала, как мое сердце стремительно разбухает и что оно вот-вот задушит меня.
И тут я внезапно осознала то, что никогда раньше мне не приходило в голову — я не видела мать плачущей. Никогда.
Ее глаза оставались сухими и сейчас. И я не сумела удержаться и не воскликнуть:
— Неужели ты не умеешь плакать, мать? Она бесстрастно посмотрела на меня и обратилась к отцу:
— Нам необходимо сделать указания относительно похорон, Джон.
Я не выдержала. Я встала — нет, втиснулась между ними и посмотрела ей прямо в глаза. По моим щекам катились слезы.
— Бобби умер, мама! Твой единственный сын мерта Неужели у тебя нет ни слезинки для него? Голос матери звучал холодно и ровно:
— У тебя нет никакого права говорить подобным образом, Джери-Ли. В том, что произошло, твоя вина. Ты не должна была давать ему машину.
Дальше сдерживаться я не могла. Повернулась и сбежала по лестнице в холл приемного покоя и оттуда на улицу.
На востоке затеплилось небо в предвкушении восхода, Предутренний воздух был холоден и колюч. У меня начался озноб, но думаю, не от прохлады. Я достала из сумочки пачку сигарет, хотела вынуть зажигалку, но в это время ощутила на своем плече тяжелую мужскую руку, а буквально под носом возникла зажженная спичка — это был шеф полиции Роберте.
— Я вам сочувствую, Джери-Ли, — сказал он, и я безошибочно различила в его голосе
искреннюю симпатию и заботу.
— Спасибо, я знаю...
— Я бы не хотел тревожить вас такими вопросами именно сейчас, но что делать — кое-что надо выяснить.
— Я понимаю. Спрашивайте, шеф.
— Машина зарегистрирована и застрахована на ваше имя?
— Да.
— Вам необходимо уведомить.страховую компанию. Я приказал оттащить обломки машины в гараж, что на Главной улице.
Я уставилась на него.
— Я сказал обломки, потому что она разбита вдребезги.
Отремонтировать невозможно. Я молча смотрела на него.
— Я могу зайти к вам домой попозже, — продолжил он, помявшись. — Вам не придется приезжать в участок, вы просто подпишете сообщение об аварии дома.
— Спасибо.
Он потоптался и пошел прочь.
— Шеф Роберте! — наконец нашла я в себе силы продолжить разговор.
— Да?
— Эта девушка... ее зовут Энн? Он кивнул.
— Бели вам нетрудно, скажите, чтобы она позвонила мне. Может быть, я смогу что-нибудь сделать для нее, как-то помочь.
— Конечно, я передам, Джери-Ли, — сказал он. — Я знаю ее столько же лет, сколько и вас, Джери-Ли. С тех пор, как она стала ходить. Она правильная, хорошая девочка.
— Она и не могла быть иной, если мой брат любил ее. Он опять кивнул, потом посмотрел на небо.
— День собирается быть ясным.
Я долго смотрела, как он тяжело уходил, полный, грузный, в своей смешной по-детски голубой форме.
Да, он был прав, подумала я, взглянув на небо. День обещает быть ясным. В небе не было ни облачка.
Похороны состоялись во вторник. Уолтер прислал из Лондона цветы, Гай приехал и пожал мне руку, задержав ее в своей.
Когда мы вернулись домой после похорон, мать поднялась наверх в свою комнату и заперла дверь.
— Пожалуй, я пойду складывать вещи, — сказала я отцу. — Гай обещал подбросить меня в город.
— Да, наверное, так будет лучше, — вздохнул он, Как он осунулся, как устал за несколько дней. Он тоже очень любил Бобби. И я сказала:
— Если ты хочешь, чтобы я осталась, па, я останусь.
— Езжай. Мы справимся. Наверное, самое правильное — уехать.
— Но с тобой все будет в порядке? — спросила я, вкладывая в эти слова особое значение.
Он понял меня и ответил на этот раз почти твердо:
— Я справлюсь. — Поколебавшись, он добавил:
— Не сердись на мать.
Она пережила страшные дни.
— Я не сержусь, — уточнила я. — Я просто ее не понимаю.
— А если так, то постарайся быть милосердной.
Снисходительной. Не отталкивай ее, не воздвигай между вами барьера — ты все, что у нее теперь осталось.
— Но я не могу пробиться к ней, к ее сердцу, папа! — воскликнула я.
— Ты же знаешь, сколько раз я пыталась. Но что я могу сделать, если мы с ней совершенно по-разному чувствуем и думаем практически обо всем.
— И все равно, не прекращай попыток, — сказал он. — В этом и заключается истинная любовь. Я подошла к нему и обняла, прижалась щекой.
— Ты никогда не прекращаешь попыток, па... Да? Ты ее очень любишь, па.
— Очень. При том, что ясно вижу все ее недостатки. Но они для меня ни в счет. Потому что я так же ясно вижу и все то хорошее, что есть в ней.
Сила и смелость, например, понадобившиеся ей для того, чтобы вырастить вас двоих после гибели мужа, вашего отца. Или — ты знаешь, что она ответила мне, когда я сделал ей предложение? Что не выйдет за меня, если вы не одобрите ее замужество. Наконец, ты же знаешь, что она не сделает ничего, что могло бы причинить тебе боль.
— Вот этого я не знала.
— Твои тетя и дядя предложили взять тебя, чтобы облегчить ей жизнь, когда она осталась одна, и еще чтобы она смогла бы создать для себя новую жизнь, новую семью. Она отказалась. Она сказала, что вы ее дети, ее ответственность, и что она никому не уступит радость нести груз ответственности за вас и заботы о вас. И первое, о чем она спросила меня, когда я сделал предложение, — как я отношусь к вам обоим.
Я поцеловала его в щеку. Он был таким хорошим, таким любимым и таким наивным.
Но он ее любил.
Он сам так сказал. Поэтому — как я могла надеяться, что он поймет: все те изумительные, замечательные слова, что она сказала, все те изумительно правильные вещи, что она сделала, все это не потому, что она любила, а потому, что считала — именно так следует поступать? Я поцеловала его в щеку снова и шепнула:
— Я постараюсь запомнить все, что ты сказал мне, па.
Зазвонил телефон. Он снял трубку и, послушав, протянул мне.
— Тебя.
Я взяла трубку и сказала отцу:
— Предложи Гаю что-нибудь выпить. У меня такое ощущение, что он умирает от жажды.
Из соседней комнаты показалась голова Гая.
— Я в полном порядке, — сказал он.
— А я чувствую, что мне не помешает глоток доброго вески, — сказал мой отец и вышел в соседнюю комнату, к Гаю, закрыв за собой дверь.
— Алло! — наконец сказала я в трубку. Голос в ней был усталым, тихим, вялым.
— Говорит Энн Лэрен. Шеф Роберте передал мне, что вы бы хотели... что вы ему сказали... Я звоню, чтобы поблагодарить вас.
— Я действительно хочу вам помочь, если это в моих силах. Если я что-то могу сделать для вас...

— Нет, — сказала она торопливо, — нет, ничего... — Она умолкла на мгновение, не решаясь продолжать, но потом все же спросила:
— Все было как надо? Мои цветы — вы получили их?
— Да, получили. Чудесные цветы... Я вспомнила огромный венок из черных роз с маленькой карточкой.
— Я хотела поехать, но врач не разрешил мне встать.
— Вы поправляетесь?
— Я уже прилично себя чувствую... Энн умолкла, и я почувствовала, что она не уверена, стоит ли ей говорить или нет. Но она решилась:
— Вы знаете, что я потеряла ребенка? Я поняла, что она плачет.
— Да, ужасно! Я так сочувствую вам!
— Думаю, что все к лучшему, — сказала Энн. — Во. всяком случае, все мне так говорят.
— Может быть, оно и так, — сказала я. Она перестала плакать. Видимо, она взяла себя в руки и теперь контролирует свой голос:
— Простите, Джери-Ли, я знаю, что вы тоже ужасно переживаете и вам хватает своего горя. Я не хотела бы увеличивать его, я только хотела поблагодарить вас за внимание.
— Энн! — вырвалось у меня. — Когда вы поправитесь окончательно, позвоните мне и приезжайте в город — я бы очень хотела посидеть с вами за ленчем, поговорить.
— Я была бы рада. Я обязательно позвоню. Когда я клала трубку, я заметила, что мать стоит на последней ступеньке лестницы и слушает.
— С кем это ты разговаривала? — спросила она.
— С Энн.
Она поджала губы и спросила:
— Ты поблагодарила ее за цветы?
— Я думала, что это уже сделала ты.
— Если она его так любила, как говорит, почему она не пришла на похороны?
— Почему ты ее об этом не спросила сама? Мать, наконец, посмотрела мне в глаза.
— Я звонила ей. Но она не захотела разговаривать со мной. Видимо, ей было слишком стыдно за то, что она сделала.
— Мать, ты ошибаешься. Причина совершенно в ином.
— Тогда скажи мне, в чем она заключается.
— Она слишком плохо себя чувствовала. Она потеряла ребенка.
Лицо матери внезапно побелело, она зашаталась. Я протянула руку, чтобы поддержать ее.
— Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль, Джери-Ли, — проговорила она.
Я ничего не сказала, только смотрела, как нормальный цвет лица постепенно возвращается и щеки матери чуть-чуть начинают розоветь. Моя мать — очень сильная женщина. Очень!
— Теперь ты действительно ушел от нас, — сказала она.
Мы долго смотрели друг на друга, потом она сделала неуверенный шаг навстречу мне и моей протянутой руке. Я раскрыла объятия, и мы обнялись.
Она прижалась ко мне так, как будто она была ребенком, и, наконец, к ней пришли слезы.
Глава 6
Была среда, день, когда шли утренники, и ресторан Сарди был уже переполнен дамами из пригородов.
В баре тоже было полным-полно, но тут в основном сидели и стояли завсегдатаи. Я вошла, поздоровалась с некоторыми знакомыми и увидела, что ко мне спешит метрдотель. Он поклонился:
— Миссис Торнтон, рад снова приветствовать вас в нашем ресторане! — и улыбнулся, — Мистер Фэннон ожидает вас.
Я последовала за ним к столику, который всегда занимал Фэннон. Он стоял у самой стены, отделяющей ресторан от Малого бара — очень удобное командное место в зале. Все входящие или выходящие так или иначе оказывались в поле зрения тех, кто сидел за этим столиком. Говорили, что Фэннон за последние пятнадцать лет не пропустил ни одного ленча, за исключением тех дней, которые он провел в больнице, да и то они отправляли ему туда его обычные заказы.
Он сидел на банкетке. Когда я приблизилась, он сделал попытку встать, но его могучий живот не позволил: вдавившись в край стола, он вынудил мистера Фэннона застыть в нелепой позе. Как только я села рядом с ним, он рухнул на банкетку, с облегчением вздохнул и поцеловал меня в щеку.
— Вы прелестно выглядите, моя дорогая, — сказал он своим резким голосом.
— Благодарю вас, мистер Фэннон.
— Адольф, моя дорогая, — сказал он все тем же голосом. — Зовите меня Адольф, ведь мы старые друзья. Я согласно кивнула — мы, действительно, были знакомы почти два года. Для Бродвея срок весьма значительный, даже если говорить о дружбе. И я ответила:
— Спасибо, Адольф.
— Коктейль с шампанским для миссис Торнтон, — сказал он официанту, и тот исчез. Фэннон посмотрел на меня, лучезарно улыбаясь. — Для тебя — все самое лучшее.
Шампанское я люблю, но коктейль с шампанским вызывает у меня легкую тошноту. Тем не менее, я мило улыбнулась и сказала:
— Спасибо, Адольф.
— Нет, ты попробуй, — стал настаивать он, когда официант принес коктейль, и я не сделала даже попытки взять бокал. — Попробуй!
Мне пришлось поднять бокал и поднести к губам.
— Нет, подожди минутку! Нужен тост. Он поднял стакан, в котором, как полагалось думать, была неразбавленная водка, но на самом деле — и все это отлично знали — чистейшая вода. Язва вместе с желудком съела у него и выданную ему при рождении лицензию на потребление спиртного.
— За твою пьесу!
Я кивнула и чуть пригубила. Отвратительная сладкая жижа прокатилась по пищеводу, вызывая тошнотворное чувство, но я выдавила из себя улыбку.
— Чудесно!
Лицо Фэннона приобрело торжественно-серьезное выражение.
— У меня очень важное сообщение, — сказал он и положил руку на мое колено.