Чтение 22–й страницы книги ~Сладостно и почетно~

- Нет, что ты! Фанатичный католик, мы для него - временные союзники. Но человек очень неглупый... несмотря на вздорные поповские идейки. И, главное, честный. Был когда-то судьей, а после принятия "Нюрнбергских законов" сразу подал в отставку...

Фрау Марта принесла большую чашку того же пахнущего сельдереем бульона - Людмиле начинало уже казаться, что в этом доме ничем, кроме "Магги", не питаются. Роберт развернул свой пакет и принялся за еду.

- Так вот, Труде, какое получается дело, - сказал он. - Как ты насчет того, чтобы вернуться в Дрезден?

Людмила решила, что ослышалась.

- В Дрезден? - переспросила она. - К проф... к фрау Ильзе?

- К кому? А-а... нет, нет. Чего ради? Нам нужен человек на "Заксенверке", на должность переводчика в лагере восточных рабочих. Там, видишь ли, существует организация, но связь ее с нашими товарищами может надежно идти только через переводчика.

- Неужели там никто не знает языка?

- Да нет, дело не в этом! Немцам запрещено общаться с восточными рабочими - ну, естественно, в цеху всегда можно украдкой перекинуться словом-другим, - но речь идет о прочной, постоянной связи. Понимаешь? Только переводчик может иметь постоянное общение и с русскими, и с немцами, поэтому мы всегда стараемся подсовывать на эту должность своих людей, но откуда их взять? Очень немногие из наших товарищей знают русский, а восточных рабочих на должность переводчиков, как правило, не берут.

- Почему же не берут? Мне предлагали быть переводчицей.

- Когда?

- Еще дома, когда регистрировалась в трудовом управлении, а потом уже здесь, в Германии, в Дрездене. Как только туда привезли - в начале сорок второго года.

- Да, тогда еще брали, позже появились какие-то новые инструкции на этот счет. И потом другое - из "восточных" мало кто владеет немецким в достаточной степени. Словом, послать туда некого, поэтому и вспомнили о тебе... С кадрами у нас беда, понимаешь. После двадцатого июля так все прочесали...

- Коммунисты ведь, я слышала, не участвовали?

- Что из того, - Роберт пожал плечами. - Там уж не разбирали - кто участвовал, кто не участвовал. Имя Тельмана тебе известно?

- Странный вопрос, товарищ Роберт.

- Ну, так вот - он-то уж никак не мог участвовать, поскольку сидел в Бухенвальде уже десять лет, однако и его казнили в августе - заодно, так сказать.

- Как, разве Тельмана казнили? А я и не знала... - Людмила помолчала, потом спросила: - Товарищ Роберт, я все-таки не очень понимаю - компартия всегда была в Германии такой сильной, как же могло получиться, что немецкие рабочие поверили Гитлеру?

- Положим, поверили ему далеко не все рабочие, - возразил Роберт, шумно прихлебывая бульон. - Но кое-кому он головы заморочил, тут ты права. Что далеко ходить - был у меня братишка, младший. Он с детства все авиацией увлекался, просто помешан был на этом деле, и самой его святой мечтой было научиться летать. А тогда, в начале тридцатых, это было не так-то просто сделать. Имелся у нас в городе клуб планерного спорта, да только спорт этот был тогда самым что ни на есть господским - все равно что держать верховую лошадь или ездить в Альпы, чтобы побаловаться слаломом. Бешеных денег это стоило, летать на планере; сама понимаешь, рабочему пареньку оставалось только снизу любоваться... Ну ладно, а потом - Гитлер уже был канцлером - прибегает раз Карл-Гейнц со своей работы, он учеником работал в механической мастерской, и кричит, что его записали в планерный кружок, и это ни пфеннига теперь не стоит, а все оплачивает государство... Соображаешь, какая механика? Словом, занимался он в этом клубе, потом освоил моторное пилотирование, пошел в летное училище, окончил одним из лучших. Присвоили ему офицерское звание: лейтенант люфтваффе. Попробовал бы кто при нем слово сказать против нацистов! Я-то, понятно, пробовал, и не раз, но куда там. Без фюрера, говорит, я так и проторчал бы всю жизнь у верстака, а он дал мне все, о чем только можно было мечтать... С начала войны до сорок второго года мы не виделись, а потом - меня уже демобилизовали в таком вот виде - приезжает он в отпуск, довольный такой, "железку" получил за Крит... Опять у нас с ним разговора не получилось. Теперь, говорит, только вот добьем русских, Англия тогда сама лапки кверху, а с Америкой мы договоримся. Летом сорок второго была у нас с ним эта встреча - его как раз на Восточный перебросили из Африки; и я ему сказал: посмотрим, говорю, как это вы русских будете разбивать, ты-то России еще не нюхал, а я побывал с Готом под Тулой. Да, и через полгода приходит вдруг матери такая бумага: бывший лейтенант Карл-Гейнц Фрелих расстрелян по приговору военно-полевого суда за трусость и пораженческую пропаганду. Ну, трусость - это они пусть другим рассказывают, братишка у меня был отчаянный из отчаянных. А насчет пропаганды дело другое. Конечно, сознательно вряд ли он ее вел; просто, думаю, дошло наконец и до него, что к чему, ну он и высказался где-нибудь... без околичностей. Я позже говорил с одним из его сослуживцев; так они, оказывается, летали в Сталинград - туда возили боеприпасы и продовольствие, а оттуда забирали раненых. Неудивительно, что у Карла в конце концов сорвало резьбу... видеть все это своими глазами - тут и самый осторожный не утерпит, а брат был вообще человек отчаянный, самого черта не боялся.

- Да, - сказала Людмила, помолчав, - трагическая история.

- Таких историй тысячи. Хотя многие, конечно, так и померли, ничего не поняв. А я к чему это вспомнил - ты вот спросила, почему, мол, немецкие рабочие поверили Гитлеру... Много тут было причин, Труде, с ходу не разберешься. Ну, ладно! Значит, с этим твоим делом: обсуждали мы твою кандидатуру долго, были довольно веские соображения и против, не скрою. Но все же решили попробовать - если ты, конечно, не передумала.

- Я уже сказала - нет. Но вы уверены, что я справлюсь?

- Мы на это очень рассчитываем. И верим тебе.

- Спасибо, товарищ Роберт. Только я вот не знаю... Конечно, мне очень хотелось бы вернуться в Дрезден, но я ведь оттуда сбежала, и в трудовом управлении должна была остаться моя карточка...

- Твое досье оттуда изъято, об этом позаботились прежде всего. Кроме того, теперь ты будешь там проходить по совершенно другому отделу - раньше ты была "восточная работница", теперь ты немка. Ничего общего! Ну, а если тебя смущает отсутствие опыта такой работы, то ведь каждый из нас когда-то пришел в подполье неопытным, верно? Решать самой тебе ничего не придется - тобой будут руководить люди, которые давно умеют это делать. От тебя потребуется одно: точно выполнять инструкции! Так, ладно... - Роберт посмотрел на часы. - Можно считать, мы договорились?

- Да, конечно! - горячо заверила Людмила. - А когда мне...

- Жди, ты все получишь, как только будет готово. А пока сиди тут, отдыхай, из дому не выходи, с Лангмайером на политические темы лучше не спорь. Это такой казуист, охмурит - сама не заметишь... Есть у тебя еще какие-нибудь вопросы, может быть - просьбы?

- Одна, если можно.

- Выкладывай, - разрешил Роберт, складывая аккуратно разглаженную вощеную бумажку из-под бутербродов.

- Понимаете, это на всякий случай... Я вам напишу один адрес - русскими буквами, разборчиво, - и вы просто сообщите туда после войны, если... со мной что-нибудь случится.

- Ну, девочка, ты совсем, видно, того, - Роберт, глядя на нее сожалеюще, посверлил пальцем свой висок. - Представь, что я вот сейчас выхожу отсюда, и меня берут на улице, а потом находят при мне адресок, разборчиво написанный русскими буквами. Соображаешь последствия?

- В самом деле... Простите, я не подумала!

- Вот это тебе прежде всего надо будет освоить: хорошенько думать, и думать вовремя. Иначе с тобой и впрямь "что-нибудь случится". И очень скоро! Ну, ладно, ладно, это уж я тебя пугаю, все будет в порядке, не волнуйся. Чей адрес хотела дать - родителей?

- Да, мамин...

- Все будет в порядке, - повторил Роберт. - Ну, а если что - война все-таки, мало ли как может обернуться, - мы сообщим... потом. Настоящее твое имя нам известно, откуда тебя привезли в рейх - тоже знаем, так что... Но ты об этом не думай! - он подмигнул ей ободряюще. - Выше голову, товарищ, в Дрездене тебя все время будут подстраховывать...

Она прождала два дня, а на третий - одиннадцатого февраля - утром явился паренек в серой униформе флакхельфера.*

______________

* Flakhеlfеr (нем.) - допризывник, проходящий стажировку в частях ПВО.

- От Роберта, - сказал он, хмурясь от старания выглядеть суровым, и вручил плотный конверт, - Здесь направление на работу, вы сдадите его в отдел кадров "Заксенверке", а также железнодорожные билеты и разрешение на въезд в протекторат.

- Но зачем мне, простите, въезжать в протекторат? Роберт сказал, что я еду в Дрезден!

- Так точно, через Вену и Прагу. Это дольше, но безопаснее - те линии бомбят реже. Ваш поезд - Штутгарт-Вена, сегодня в двадцать один тридцать, с вокзала на Орлеанплац. Знаете, как туда доехать? Отсюда любым трамваем до площади Одеон, а там пересядете - вам укажут, на какой, налево, через Хофгартен. В Дрездене остановитесь по адресу, который Роберт вам дал. Вы его запомнили?

- Да, да, конечно.

- Вам надо будет сойти с поезда в Штрелене, это последняя остановка перед...

- Спасибо, я очень хорошо знаю Дрезден. Роберт просил что-нибудь передать?

- Нет, только сказал, что желает успеха. И я тоже!

Еще больше нахмурившись, флакхельфер почтительно пожал протянутую Людмилой руку, покраснел до корней волос и вышел.

На вокзал Остбанхоф Людмила приехала заранее. Поезд из Штутгарта опаздывал, в залах ожидания было не протолкнуться, и она сидела на перроне на своем чемоданчике, совершенно окоченев от холода.

- Алло, Трудхен, - раздался рядом простуженный голос. Вздрогнув от неожиданности, Людмила подняла голову - перед ней стоял ее аугсбургский знакомец "Джонни" Гейм.

Вид у юного аристократа был плачевный - куцая не по росту коричневая шинель тодтовца, огромные ботинки и зеленая солдатская пилотка, для тепла отвернутая краями на уши.

- Боже, на что ты похож! - воскликнула Людмила. Она встала и протянула Гейму руку, которую тот поцеловал, элегантно изогнувшись. - Все-таки, значит, ты выбрал это?

- Как видите, - он вздохнул и показал нашитую на левом рукаве пониже локтя черную полоску с белыми готическими буквами: "Deutscher Volkssturm - Wehrmacht", отдал честь и попытался щелкнуть каблуками своих гигантских штиблет. - Фольксштурмист второго призыва Гейм - по приказанию!.. Вот так-то, моя дорогая. Как говорится, из двух зол... Здесь хоть есть некоторые шансы - нас все-таки отправляют на Западный. А вы куда перебазируетесь? И что вы вообще делаете в Мюнхене?

- Я, вероятно, буду здесь жить... а сейчас еду к одной родственнице - в Вену.

- Ах, Вена, - опять вздохнул Гейм. - Какой это был сказочный город до аншлюсса! Однако вы совершенно замерзли, пойдемте, я угощу вас так называемым эрзац-глинтвейном, разумеется безалкогольным.

Он поднял ее чемоданчик и вкрадчивым движением взял Людмилу под руку.

- Еще вчера я был счастливым обладателем целой бутылки коньяка, - сказал он. - Но перед посадкой в эшелон, во время проверки личного имущества, наш группенфюрер заглянул ко мне в рюкзак и, хотя бутылка была тщательно завернута, все же ее обнаружил. В таких случаях солдату остается только предложить начальству угощение. Словом, коньяка у меня больше нет, а группенфюрер теперь со мной на "ты".

- Но, Джонни! Если ты пьешь коньяк с генералами, неужели тебе не могли по знакомству выдать хотя бы приличные сапоги? Потому что штиблеты у тебя совершенно как у Чарли Чаплина.

- Дорогая, вы заблуждаетесь. Группенфюрер в фольксштурме - это отнюдь не то, что в войсках СС. У нас группенфюрером зовется командир группы численностью до девяти человек.

- Ах вот что. Я думала, ты вращаешься в высших сферах.

- Нет, с некоторых пор стараюсь их избегать.

- Это и есть ваш поезд? - спросила она, увидев за немытыми окнами вагона несколько унылых физиономий.

- Да, целый эшелон старичья. Торчим тут уже пять часов, всем на потеху... Знаете, Трудхен, единственное, что меня отчасти примиряет с баюварами, это чувство юмора. Берлинцы, конечно, тоже за словом в карман не лезут, но уж если выскажется мюнхенец... Сейчас я вам покажу, как аборигены отреагировали на появление нашего "народного" воинства... выразив заодно и свое отношение к разговорам насчет нового чудо-оружия, с помощью которого доктор Геббельс хочет ко дню рождения фюрера разом покончить с армиями противника как на Западе, так и на Востоке. Сейчас увидите - это, кажется, тот вагон...

Дойдя до следующего вагона, он остановился и сделал приглашающий жест. Людмила не смогла удержаться от смеха: на зеленой стенке были ясно видны следы крупной и плохо стертой надписи мелом: "Statt neue Waffen - alte Affen".*

______________

* "Вместо нового оружия - старые обезьяны" (нем.).

- Ну как? - спросил Гейм. - По-моему, это великолепно - суметь в пяти словах так исчерпывающе охарактеризовать наше положение. И при этом, заметьте, автор ничего не преувеличивает: большинство моих товарищей по оружию начинало свой боевой путь еще под Верденом, Видели бы вы этих мафусаилов! Пока я являюсь самой молодой обезьяной в эшелоне, но говорят, что на месте нас усилят пополнением из школьников. И может быть, даже школьниц, что было бы еще приятнее. Согласитесь, только фюреру могла прийти столь гениальная идея - сочетать юную отвагу с мудростью старцев...

- Ты поосторожнее, - негромко сказала Людмила, - у баварцев есть чувство юмора, согласна, но среди шпиков может случайно оказаться и не баварец...

Болтая, они дошли до киоска, где продавали согревающие напитки, и стали в длинную очередь.

- Как поживает Гудрун? - спросила Людмила, вспомнив лагерную приятельницу Гейма.

- Поживает - это не совсем то слово, я бы сказал, - ответил он. - Но вообще, надеюсь, с ней все в порядке. Она ведь даже не успела особенно нагрешить - по нынешним-то масштабам!

- Не понимаю. Где она?

- Кто может сказать это с уверенностью? - Гейм пожал плечами. - В раю, надо полагать. Она погибла в ноябре - ну да, ровно через две недели после вашего визита в лагерь. Вы же слышали, был террористический налет на Аугсбург - потом даже Геббельс приезжал.

- Бедная девочка... Не зря, выходит, она так боялась. Что - весь лагерь разбомбили?

- Нет, лагерь цел. Дело в том, что она в тот вечер была у меня на Катариненгассе, и мы пошли в бункер. А бункер получил прямое попадание. Ну, некоторым удалось выбраться наружу, в том числе и нам, и наверху ее убило у меня на глазах...

Они едва успели выпить по стакану "глинтвейна", по вкусу похожего на горячий морс, как радио объявило о прибытии венского поезда, и в толпе ожидающих началось смятение. Гейм подхватил чемоданчик, и они тоже побежали. "Внимание, внимание, - хрипло каркал громкоговоритель под сводами вокзала, - скорый поезд Штутгарт - Вена прибывает на седьмую платформу, отъезжающим приготовить проездные документы..."

Длинные коричневые пульманы уже катились вдоль перрона, плавно замедляя ход. У дверей сразу образовалась свалка.

- Придется подождать, - сказал Гейм, - сейчас вас просто затопчут. Пока попрощаемся, Трудхен.

- Всего доброго, Джонни, - сказала Людмила. - Желаю тебе всего самого доброго и постарайся дожить до конца войны...

- Это, боюсь, будет не так просто, но я постараюсь, - заверил он. - Хотя бы ради того, чтобы уехать из этого сумасшедшего дома, этой проклятой взбесившейся Европы. К счастью, у меня есть родственники в Соединенных Штатах и даже, кажется, в Аргентине. Ну, идемте, я вам помогу забраться в Ноев ковчег...

Очутившись наконец в тамбуре, Людмила помахала Гейму рукой, получила в ответ меланхоличный воздушный поцелуй, и бравый фольксштурмист медленно поплыл назад вместе с перроном. Прижав к груди чемоданчик, Людмила стала пробираться в коридор, со страхом думая о предстоящем путешествии.

"Скорым" штутгартский поезд был лишь номинально - он то и дело останавливался, иногда подолгу простаивая на перегонах. Пассажиры, в большинстве военные, относились к этому философски, видно было, что они уже давно разучились спешить куда бы то ни было. Они ели, пили, удушливо воняли эрзац-сигаретами, рассказывали бородатые анекдоты про Геббельса. Людмила до полуночи простояла в коридоре, едва держась на ногах от духоты и усталости; потом какой-то подвыпивший артиллерист начал громко поносить своих камрадов, чьи свинячьи зады благополучно нежатся на мягком, тогда как за дверью купе торчит молодая женщина в трауре - явно вдова солдата. Камрады расчувствовались, освободили место и даже предложили угощение, от которого Людмила отказалась.

Утром была пересадка в Вене. Поезд на Прагу уходил с другого вокзала через несколько часов, Людмила сдала чемоданчик на хранение и вышла пройтись. Было довольно тепло, но пасмурно, как и в Мюнхене; безоблачное небо она в последний раз видела, когда уезжала из Мариендорфа, а все последние дни земля была надежно укрыта низкой облачностью. К счастью, подумала Людмила, а то еще и под бомбежку можно было бы угодить. После мрачного полуразрушенного Мюнхена Вена выглядела почти мирным городом, развалин было мало, толпа казалась беззаботной, война напоминала о себе лишь плакатами. На стенах белели листы с черным распластанным орлом: рейхслейтер Борман призывал германских женщин и девушек вступать в фольксштурм, дабы оборонять священную землю фатерланда. С афишной тумбы, круглой и старомодной, вероятно помнящей "веселую Вену" престарелого короля-кесаря, смотрели героические - крупным планом - лица в киверах наполеоновских времен: рекламировался новый фильм УФА "Кольберг", недавно впервые показанный на Атлантическом фестивале в осажденной американцами Ла-Рошели. Тут же был расклеен приказ о мобилизации жителей Вены на строительство оборонительных рубежей: русские были в полутораста километрах отсюда, у Эстергома.

Людмила рассчитывала приехать в Дрезден утром тринадцатого, но поезд, вышедший из Вены после обеда, к утру не добрался и до Праги. Здесь еще чаще были остановки, и почти на каждой в вагон входил патруль - начиналась проверка документов. Иногда это была военная полиция, иногда полевая жандармерия, иногда агенты гестапо в штатском - все почему-то в кожаных пальто и офицерских сапогах, в одинаковых тирольских шляпах. Иногда мимо купе проходили военные в незнакомой форме, с бело-красными шашечками на рукаве. Соседка объяснила, что это "глинковцы" - словацкая полиция.

Пассажиров в этом поезде было сравнительно мало, почти исключительно немцы. Безлюдными - если не считать серо-зеленых мундиров - выглядели и пробегавшие мимо станции с чешскими названиями. Протекторат казался вымершим. Интересно, где сейчас Зойка, подумала Людмила.

Севернее Праги снова была зима, пятнами лежал снег на пустынных полях, часовые у мостов кутались в шинельки, приплясывали на месте, поворачиваясь спиной к ветру. На одной из остановок Людмила купила газету - обозреватель туманно писал о "сговоре большевиков и плутократов" в Ялте, заметки сообщали о новых террористических налетах, о тяжелых оборонительных боях за Кюстрин, о беспримерном нордическом мужестве защитников Будапешта. "Когда-то нам с Таней представлялось, каким сплошным праздником будут последние месяцы войны", - подумала Людмила, опустив газету и глядя на безрадостный ландшафт за окном. Что ж, вот они - эти последние месяцы... А для нее все только начинается. Не поздновато ли? Таня, наверное, стала подпольщицей тогда же, сразу... Впрочем, что считаться. Одних война призвала раньше, других позже, дело ведь не в этом. Важно, как ты откликнешься на этот призыв и что сможешь сделать, ведь и в самый последний день войны кто-то совершит подвиг, кто-то погибнет, кто-то окажется трусом... ГЛАВА 7

Замысел родился вскоре после высадки в Нормандии. Трудно сказать, кому принадлежит честь авторства - начальнику ли британского Бомбардировочного командования маршалу Гаррису, или самому Черчиллю, или его ближайшему другу, теоретику воздушного террора, физику Линдмэну. Так или иначе, мысль была высказана и показалась интересной; сводилась она к тому, чтобы в правильно выбранный момент ошеломить противника беспрецедентным по силе и жестокости ударом с воздуха.

Такой удар должен был подорвать у немцев волю к сопротивлению, облегчить задачу союзным экспедиционным армиям. Армии продвигались медленно: после целого месяца боев глубина захваченного плацдарма не превышала еще сорока километров. И это при том, что войска командования "Запад" были отнюдь не самыми боеспособными соединениями - элита вермахта гибла в те дни на Восточном фронте, безуспешно пытаясь сдержать молниеносный шквал русского наступления. Началось оно двадцать третьего июня, а третьего июля уже был освобожден Минск - в двухстах пятидесяти километрах западнее исходного рубежа...

Сравнение напрашивалось само собой, и оно было не в пользу союзников. Замысел "воздушного нокаута" приобретал, таким образом, новый аспект: помимо чисто военных выгод, он сулил и политические. Во-первых, перед всем миром не лишне было рассеять вредное заблуждение, будто главный вклад в дело разгрома нацизма сделали русские. Во-вторых, хотя немцы уже давно испытали на себе, что значит современная воздушная война, урок не мешало повторить - чтобы лучше запомнился. И в-третьих - самое, может быть, главное, - пришло время показать Сталину, что Запад умеет не только производить средства разрушения, но и пользоваться ими.

Идея родилась в британском уме, но американцам пришлась по вкусу. Правда, за океаном ей суждено было вызревать еще целый год, прежде чем она расцвела грибовидным облаком; до этого, однако, ее сумели проверить на европейской земле - может быть, не столь сенсационным, но не менее страшным образом.

Одновременно с возникновением идеи встал и практический вопрос - как и где ее осуществить. Американцы, несколько опережая события, предложили сразу: только атомный удар, и только по Дрездену. Через лиссабонскую агентуру Герингу намекнули, что в скором времени может последовать официальный ультиматум. Геринг не отреагировал, очевидно не поверив, сочтя за блеф. Отчасти это и было блефом: в Лос-Аламосе обещали создать транспортабельное устройство лишь к весне сорок пятого, никак не ранее.

Атомная бомба, следовательно, пока отпадала. Но были обычные, а с обычными бомбами - если умело ими воспользоваться - можно достичь весьма впечатляющих результатов. Британская промышленность, например, освоила выпуск сверхтяжелых фугасок "большой шлем" весом в шесть тонн; бомбы эти предназначались для разрушения подводнолодочных укрытий, сооруженных немцами в Лориане и Сен-Назере, но появились слишком поздно. Иногда их сбрасывали для устрашения, по одной-две штуки, чудовищные воронки действительно выглядели устрашающе. А если высыпать сразу пять-шесть сотен, да еще хорошо подобрав цель - какой-нибудь старый, плотно застроенный и густонаселенный город, предпочтительно не тронутый до сих пор? Это действительно будет ошеломительное show,* поистине гром с ясного неба. Так появилось и кодовое название: операция "Удар грома".

______________

* Зрелище, спектакль (англ.).

С ней, впрочем, не спешили. Следовало все хорошо обдумать, да и особой срочности пока не было; если видеть главный смысл в психологическом воздействии на русских (а именно этот аспект замысла постепенно приобретал все большее значение), то лучше было провести операцию буквально у них под носом, то есть дождаться, пока они вступят на территорию Германии, и "пульверизировать" какой-нибудь крупный город на пути их наступления, чтобы они вскоре смогли своими глазами увидеть, как это выглядит.

В процессе обдумывания решили отказаться от шеститонных фугасок - консерватизм британского мышления взял верх. "Большой шлем" - это, конечно, эффектно, но эффективнее окажется простая дешевая "зажигалка". Фугасные бомбы дают в среднем полгектара разрушений на тонну сброшенного веса, а зажигательные - до полутора. Да и жертв будет больше: медицинская статистика давно установила, что при воздушном налете 15 процентов убитых гибнет от осколков и под развалинами домов, 15 процентов - от ожогов, а большинство - до 70 процентов - от удушья, вызванного нехваткой кислорода. При обработке населенного пункта самыми мощными фугасками достаточно спрятаться в подвал, чтобы иметь реальный шанс выжить, но добавьте к этому хороший пожар, и из нетронутых убежищ придется извлекать одни трупы - целенькие, без следов внешних повреждений. И трупов будет много, очень много. В Гамбурге, после недели следовавших одна за другой бомбежек, их оказалось около шестидесяти тысяч.

А вызвать хороший пожар проще простого, эта техника уже отработана в деталях. Первый эшелон бомбардировщиков сбрасывает фугаски - не обязательно даже тяжелые, достаточно по 250-500 килограммов. Затем на дома, уже лишенные крыш и остекления, второй и третий эшелоны обрушивают град зажигательных бомб, фосфорных и термитных вперемешку. Четырехмоторный "Ланкастер-X", грузоподъемностью в 6360 килограммов, берет на борт до тысячи штук термитных зажигательных бомб в кассетах; отправьте на цель пятьсот таких машин, и вы получите полмиллиона очагов загорания. Допустим, половина сгорит во дворах и на проезжей части улиц, а половину из упавших на крыши успеют обезвредить дружинники, - все равно, более ста тысяч пожаров, разгорающихся одновременно, - этого вполне достаточно.

Тем более что дружинников на крышах после фугасного удара уже не останется, и крыш как таковых тоже не будет, будут лишь голые стропила, чердаки с легковоспламеняющимися материалами, а ниже - вскрытые ударной волной этажи без дверей и окон, где сквозняки мгновенно раздуют малейший огонек. А потом сквозняки будут усиливаться и набирать силу, потому что интенсивное горение требует такого же интенсивного притока воздуха, и воздух начнет притекать быстрее и быстрее, уже не сквозняками, а ветром, постепенно переходящим в бурю, в ураган со скоростью до 400 километров в час. Отдельные очаги пожаров очень скоро сливаются в одно сплошное раскаленное горнило, все сильнее раздуваемое со всех сторон, с температурой в центре до тысячи градусов - это смогли установить по оплавленной поверхности кирпичей на руинах Гамбурга. Именно там, при выполнении операции "Гоморра" в июле сорок третьего года, впервые наблюдалось это стихийно возникшее явление, названное "огненным штормом"; заинтересовавшись им и сразу оценив скрытые в нем возможности, британские специалисты по воздушной войне скоро научились вызывать его в любом заданном масштабе - тремя месяцами позже это было сделано при бомбежке Касселя.

Так, шаг за шагом, замысел становился детально разработанным планом. Тактика была ясна, местом осуществления решили сделать Берлин плюс еще один город в будущей советской зоне оккупации - какой именно, предстояло уточнить в последний момент. Список возможных целей, представленный маршалом Гаррисом начальнику штаба Королевских воздушных сил сэру Чарльзу Порталу, включал в себя Веймар, Эйзенах, Позен, Эрфурт, Хемниц, Лейпциг, Бреслау, Галле, Дрезден и Магдебург.

Что касается даты, то она теперь напрашивалась сама собой. Длившиеся всю осень переговоры о встрече "большой тройки" закончились наконец договоренностью провести конференцию в первых числах февраля, в Ялте. Именно к этому событию, решил Черчилль, и надо приурочить "Удар грома" - возможно, Сталин проявит большую сговорчивость.

Операцию решено было провести в два этапа: дневной удар американской Восьмой воздушной армии по Берлину и ночной - пятью авиагруппами британского Бомбардировочного командования - по второй (еще не намеченной) цели.

В субботу третьего февраля, накануне открытия Ялтинской конференции, тысяча четыреста "летающих крепостей" беспрепятственно, почти без потерь, проникли в воздушное пространство внутренних областей рейха. Главный бомбовый поток пошел на Берлин, пока четыреста самолетов осуществляли отвлекающий налет на Магдебург. Разрушения в столице были огромными, но в целом ожидаемого эффекта налет не произвел - Берлин бомбили уже так давно и так часто, что было время привыкнуть. Чтобы поразить мир, теперь уже требовалось нечто другое. Поэтому вечером четвертого из Воронцовского дворца в Алупке в Лондон полетела радиограмма, зашифрованная личным кодом британского премьера: "Удар грома - Дрезден - исполнение немедленное".

Немедленному исполнению, однако, воспрепятствовала погода. Всю эту неделю над Центральной Европой стояла низкая облачность толщиной до трех километре", что делало проведение дальнего ночного рейда практически неосуществимым. Лишь двенадцатого - когда совещание "большой тройки" уже закончилось - синоптики пообещали на завтра с утра несколько часов хорошей видимости. При дневном свете, как известно, английские тяжелые бомбардировщики не летают; началась заправка машин на аэродромах американцев.

Утром тринадцатого, когда сотни "крепостей" стояли на взлетных полосах в готовности номер один, с залитыми под горловину баками и полным грузом в бомбовых отсеках, погода опять стала портиться. Вылет был отменен. Только около полудня синоптики сообщили, что вечером, между двадцатью одним часом и двумя пополуночи, небо над Дрезденом будет чистым. Тотчас же личному составу 1-й, 3-й, 5-й, 6-й и 8-й авиагрупп Бомбардировочного командования объявили боевую тревогу.

На базе RAF* в Конингсби предполетный инструктаж окончился в пятнадцать часов. Лейтенанта Топпера вызвали к командиру вместе с несколькими другими штурманами 627-й эскадрильи, входящей в состав специальной авиагруппы самолетов наведения, так называемых "следопытов", - летали они на легких скоростных бомбардировщиках.

______________

* Сокр. от "Royal Air Force" (англ.) - Королевские воздушные силы.

- Я хотел бы еще раз уточнить некоторые детали задания, - сказал комэск, раздернув занавеску перед картой. - Осветители идут по маршруту первого эшелона с десятиминутным опережением. Головная машина взлетает в семнадцать тридцать - значит, в двадцать два ноль-ноль они будут над целью. Выведение на цель всех эшелонов производится радионавигационной системой "Лоранс"* - штука это новая, по сути дела мы впервые применяем ее в таком глубоком рейде. Будем надеяться, что наши мудрецы-электронщики не подкачали; если все сойдет успешно, осветители будут над Дрезденом одновременно с вами. Ведущим отряда целеуказания летит лейтенант Топпер.

______________

* Сокр. от "Long Range Aeronavigational System" (англ.) - аэронавигационная система дальнего действия.

- Слушаюсь, сэр, - отозвался лейтенант.

- В двадцать два ноль-ноль осветители подвесят парашютные бомбы, в двадцать два ноль пять вы начнете обозначивать точку прицеливания красными целеуказателями типа "карпет", в двадцать два пятнадцать первый эшелон атакует цель. Непосредственно руководить сбрасыванием по сектору будет мастер-бомбардир Пятой авиагруппы. Теперь попрошу внимания. Пожалуйста, сержант, шторы.

- Слушаюсь, сэр!

В комнате стало темно, потом рядом с картой вспыхнул белый прямоугольник освещенного экрана, криво поползла сетка городских кварталов, снятых с воздуха. Изображение выровнялось и установилось, показав в центре вычерченный белым сектор с углом немногим менее 90o и радиусом в 2400 ярдов - эта цифра была аккуратно надписана от руки, так же как и радиусы двух концентрических окружностей вокруг вершины сектора - 250 и 500 ярдов. Снимок был четкий и детально проработанный, несмотря на сильное увеличение проекционного аппарата.

- Как видите, - продолжал командир эскадрильи, - здесь дана одна точка прицеливания вместо обычных двух или трех. Поскольку самолеты выходят на нее с разных боевых курсов, зона поражения образует вот такую веерообразную фигуру... площадью около трех квадратных миль. Фактически она может оказаться несколько большей. Эту тактику мы уже применяли осенью при налете на Бремерхафен, и она дала отличный результат. Здесь только важно не ошибиться! С аэрофотоснимками Дрездена вы имели возможность детально ознакомиться за эту неделю; точка прицеливания, как видите, находится рядом с линией железной дороги, чуть левее крайнего из четырех мостов через Эльбу, - комэск подошел к экрану и, стоя сбоку, трогал указкой называемые объекты. - Этот мост - двойной, железнодорожный и для городского транспорта, с другими его не спутаешь. Тем более что здесь отчетливо видна поднятая линия полотна, оно переброшено через улицы по Путепроводам. Сооружение, которое вы видите в круге, это стадион - его тоже ни с чем не спутаешь, разве что с Цвингером - есть у них там такая штука вроде открытого театра, вот она - видите, правее и ниже... Топпер, постарайтесь не промахнуться, первый целеуказатель надо сбросить прямо на середину арены...

Топпер машинально пробормотал: "Постараюсь, сэр". Выбор точки прицеливания казался ему странным. За девять дней он действительно хорошо изучил аэрофотоснимки и план Дрездена, внимательно проштудировал полученную из разведотдела документацию. Дрезден, конечно, с каким-нибудь Эссеном не сравнишь, но все же это шестой по значению промышленный город Германии, производящий точные приборы, взрывчатые вещества, медикаменты, парашютный шелк, электронное оборудование и многое другое. В Дрездене есть большой арсенал,

громадные казарменные комплексы, прекрасно оборудованная сортировочная станция. Все это, естественно, расположено по периметру жилой зоны, а намеченная площадь поражения ограничена центром города и не затрагивает ни одного из объектов, имеющих военную ценность...

- ...Чтобы надежнее обеспечить успех операции, - продолжал комэск, выключив проектор и распорядившись поднять шторы, - начиная с двадцати часов будут производиться отвлекающие налеты на Бонн, Дортмунд, Лейпциг и Нюрнберг. Впрочем, это, скорее всего, перестраховка: разведывательный рейд месяц назад показал, что город практически не располагает средствами ПВО. Напомню еще раз: запасной цели на сегодня нет, так что это должен быть Дрезден и только Дрезден...

Что-то в этом есть странное, опять подумал лейтенант Топпер. Почему именно этот город, если пренебрегают военными объектами? Хорошо было бы спросить, но таких вопросов начальству не задают.

Выходя из комнаты, он все же не удержался и спросил - не командира, правда, а младшего лейтенанта Брукса, который в этот момент оказался с ним рядом. Весельчак Брукс рассмеялся.

- Старина, не ломай себе голову, - ответил он. - Мало ли может быть причин? Представь, например, что в Дрездене с начала войны застряла теща какого-нибудь маршала авиации - естественно, бедняга хочет обеспечить себе спокойное будущее...

Опоздание нарастало, как снежный ком. В Тетшене, у самой границы, поезд простоял несколько часов, пропуская эшелоны из Западной Богемии. В половине шестого прибыли наконец на пограничную станцию - опять началась проверка документов, на этот раз особенно придирчивая. Людмила спокойно протянула очередному гестаповцу свои бумаги - в дороге их проверяли так часто, что она уже перестала опасаться. Сошло и на этот раз: внимательно просмотрев все печати и отметки, гестаповец сложил документы аккуратной пачечкой и вернул Людмиле, буркнув "в порядке". После его ухода она все же перевела дух с облегчением.

Теперь уже было совсем близко, эти места она знала наизусть. Единственная попутчица сошла на границе, Людмила выключила свет, подняла маскировочную шторку - за холодным стеклом грохотала тьма, прочерченная искрами из паровозной трубы, изредка пробегали тускло освещенные синими фонарями перроны маленьких станций и полустанков: Шмилка, Криппен, Бад-Шандау, Кенигштейн, Велен... Долгое ее путешествие подходило к концу.

После платформы Дрезден-Рейк Людмила собрала в сумку туалетные принадлежности, достала из багажной сетки свой чемоданчик, - на следующей, в Штрелене, ей выходить. Уже застегивая пальто, она вдруг сообразила, что остановок не было ни на одной из пригородных станций - ну конечно, это же поезд дальнего следования! Вот и первый пункт, не предусмотренный инструкцией; не срывать же теперь стоп-кран...

В девятом часу поезд медленно вкатился под высокие гулкие своды вокзала Дрезден-Главный. Вместе с группой навьюченных снаряжением солдат Людмила прошла мимо загнанно сипящего паровоза, у высоких красных колес возился с фонарем

смазчик,

девчонка в

замасленной железнодорожной форме переговаривалась с высунувшимся из окна будки машинистом. "А то забирайся, поедем вместе в Берлин!" - крикнул он с певучим австрийским акцентом, показывая белые зубы. Неосознанная тревога ударила Людмилу в сердце - она так мечтала поскорее очутиться в Дрездене, а сейчас ей вдруг захотелось вернуться в свое купе и не выходить до самого Берлина. Действительно, почему ей не дали задания туда, где погиб Эрих...

У выхода вниз, на перроны нижнего яруса, шла проверка документов, пассажиры сгрудились кучей, солдаты шумели. Людмила, ожидая, пока очередь рассосется, отошла в сторону. Поразительно, до чего одинаковую картину видишь теперь на всех вокзалах Германии - толчея, давка, одни рвутся куда-то с очумелым видом, другие сидят равнодушно и отрешенно - видно, уже не первый день, расхаживают патрули, настороженно оглядывая лица, у питательных пунктов толкутся военные транзитники. Всюду одно и то же - и в Аугсбурге, и в Мюнхене, и в Вене, а здесь так и вовсе. На соседнем пути - видно, давно уже неисправном и неиспользующемся - расположились беженцы, какие-то солдаты подозрительно распущенного вида, без ремней, в сборном обмундировании. Вечер был холодный, и между рельсов, уже тронутых ржавчиной, горел костерок, на котором что-то варилось. Людмила вспомнила, каким чистым и вылизанным был этот вокзал три года назад, когда она впервые попала в Дрезден.

Пройдя наконец еще одну проверку, она спустилась вниз, вышла на продуваемую ледяным ветром Винерплац. Площадь поразила ее своим видом: заставленная распряженными фурами, одноколками, телегами с беженским скарбом, она походила сейчас на стойбище кочевников, огромный цыганский табор. Ржали лошади, где-то даже мычала корова, наверное голодная или недоенная, по-деревенски пахло навозом и дымом от разложенных на асфальте костров. Главный поток беженцев из Силезии докатился уже, видно, и до этих мест.

Орава детей в невообразимом тряпье вылетела из-за угла с визгом и воплями, приплясывая и размахивая какими-то предметами. Людмила испуганно замерла от неожиданности, вышедший вместе с ней пожилой пассажир засмеялся.

- Ряженые, - объяснил он, - сегодня ведь фашинг, вот они и шумят. Пускай побегают напоследок...

В самом деле, сегодня последний день карнавала, сообразила она. Когда-то, впервые услышав от фрау Ильзе слово "фашинг", она решила, что это какой-то фашистский праздник, а оказалось вроде нашей масленицы...

Человек, к которому она должна была явиться сегодня с приветом от Роберта, жил в Штризене, туда ходил трамвай 10-й или автобус маршрута "C". Стоя на пустой остановке, Людмила с беспокойством думала, что непредвиденное опоздание очень некстати: ее ждали утром, а она так и не явилась. Роберт, правда, обещал дать условную телеграмму, но сообразит ли этот человек справиться о задержке поезда...

Она думала о своей будущей работе, а мысли ее все время возвращались к фрау Ильзе. Обязательно надо ее навестить - узнать хотя бы, как она... Фетшер, если не посажен, о ней позаботится, но едва ли он уцелел - наверное, тоже добрались и до него. А главная его защита - то, что он лечил высокопоставленных бонз - после двадцатого июля могла уже и не сработать. Хорошо бы заехать хоть на десять минут, это, конечно, рискованно, но... В конце концов, они не думали о риске, когда помогали ей бежать. Но если это делать, то только сегодня, сейчас, пока не побывала в Штризене. Потом уже будет нельзя...

Ноги у нее совсем закоченели, она повернулась, притопывая, чтобы хоть немного согреться, и увидела "десятку", но идущую в обратном направлении, со стороны Гроссергартена. Людмила вдруг сообразила, что именно этот номер проходит и по Остра-аллее; конечно, отсюда он свернет вправо по Фалькенштрассе, потом будет Анненкирхе, Постплац и поворот налево, мимо театра. Но что же все-таки делать, куда ехать - в Штризен или туда? Главное, как назло, ни автобуса, ни трамвая... В конце концов, что тут такого, она ведь ничем не рискует, кроме самой себя, а если не заехать сейчас к фрау Ильзе, этого она себе никогда не простит. Трамвай уже подходил к остановке, Людмила подхватила чемоданчик и перебежала через площадь.

Дверь открыла сама фрау Ильзе. Видимо, она не сразу узнала гостью - Людмила была в трауре, с опущенной черной вуалеткой, - но потом глаза ее вдруг испуганно округлились, она схватила ее за рукав и втащила в переднюю, приложив палец к губам.

- Гертруда, дорогая, - заговорила она неестественно громко, запирая дверь, - очень рада вас видеть, но боюсь, что из вашего платья ничего не получится - впрочем, сейчас мы посмотрим вместе, я уже все распорола... Входите, прошу...

Они вошли в профессорский кабинет, беспорядочно загроможденный посторонней мебелью. Фрау Ильзе плотно и тщательно задернула портьеры.

- Люси, ты сошла с ума - вернуться сюда, где тебя может опознать любой сосед! Что случилось? Почему ты не в Баварии?

- Я получила сюда назначение по трудовой мобилизации, на один из заводов. Не беспокойтесь, фрау Ильзе, мои документы прошли уже столько проверок... а что касается соседей, то даже вы меня не сразу узнали, правда? Мне очень хотелось вас повидать, я ведь знаю о... том, что произошло. Примите мое самое глубокое соболезнование, дорогая фрау Ильзе.

- Спасибо, девочка. Спасибо. Но ты все же так неосторожна...

- Ничего, я только на минутку... Почему здесь мебель из других комнат, к вам вселили кого-нибудь?

- Да, целую кучу беженцев, три семьи, я попросила перетащить сюда кое-что из вещей... Но расскажи все же, как ты там жила! Я так за тебя беспокоилась...

- Фрау Ильзе, я беспокоилась за вас больше.

- Ах, что могло случиться со мной, - фрау Ильзе вздохнула. - Арест? После смерти Иоахима это меня уже не пугало. Вообще должна тебе сказать, я перенесла все случившееся... почти спокойно. Может быть, потому, что уже давно была к этому готова. Я ведь знала... догадывалась, чем они занимаются. Почти год... И еще, не знаю, поймешь ли ты... Люди ведь гибнут по-разному, смерть сына была для меня вдвойне ужасна своей бессмысленностью, а Иоахим... он и Эрих знали, во имя чего умирают. Это очень много, моя девочка...

- Вы правы, - тихо отозвалась Людмила. - Это главное - знать, во имя чего...

- Да, да. Скажи мне правду, Люси, - твой приезд сюда не связан с... чем-нибудь подобным?

- Нет, фрау Ильзе. Просто в Баварии уже столько беженцев, что нас начали рассылать по другим местам, особенно молодых и одиноких. Это уж просто совпадение, что я попала именно сюда...

- Я вижу, ты прямо с поезда?

- Да, только что. Вена - Берлин, он ужасно опоздал.

- Подумай, как удачно, еще немного - и ты бы меня не застала. Я теперь не так часто здесь бываю, Люси, живу в основном в Шандау... Кстати, может быть, нам поехать переночевать там? - Фрау Ильзе посмотрела на часы. - На поезд мы еще успеем, а то ведь здесь тебе даже не помыться с дороги - я не хотела бы, чтобы жильцы видели, а то начнутся всякие расспросы... Да и покормить мне сейчас тебя нечем. Правда, поедем?

- Спасибо, фрау Ильзе, но я сегодня вечером должка обязательно зайти по одному адресу - обещала передать письмо. Если вы хотите ехать, выйдем вместе, я вас провожу на вокзал...