Чтение 22–й страницы книги ~Обреченные на гибель~

Но придвигалось все набрякшее от спанья и безделья толстогубое налитое лицо:

- Стой, черт!.. Это не ты меня засыпал?.. Это с тебя я намедни шубу стащил?.. в Почтовом переулке...

- Волчью шубу?.. - догадался Дивеев.

- Эге, брат!.. А теперь кого-сь сам из шубы вытрусил?.. Сто-ой!..

И кто-то сзади - мальчишески звонко:

- Гладить его!..

И со всех сторон потянулись волосатые крупные руки, очень четкие в ярчайшем свете, с разжатыми пальцами, с грязными ногтями...

- Рас-тер-зают!.. - бормотнул Дивеев... Отбросился назад, наткнулся на стену, ударился об нее головой, крикнул и повалился на пол...

Но тут же на него навалился кто-то удушающей тяжестью и задышал ему в лицо зловонно... А вверху гогот, и навалилось еще тяжелее, и еще... и уже нельзя дышать, нечем. В мозгу Дивеева засветилось одно ясное слово: "Смерть!.." И потом все погасло.

И когда надзиратель - черный и в черной оспе - отпер дверь и вошел, все разбежались. На полу лежал Дивеев щекою в пол, ничком и без чувств. Его подняли, положили на топчан, намочили голову водою. Но он плохо понимал, даже и открывши глаза. Где он, и что с ним, и кто около, этого не мог объяснить ему и черный с синим шнуром на животе. Если он видел, как говорил ему что-то, - шевелились губы, желтели щербатые зубы, упирались в его глаза, - то не слышал; если он слышал (как камни сыпались в уши слова), то не понимал. В лицо черного, очень густо изъеденное оспой, только кое-где пучками воткнулись толстые волосы, и эти волосы больше всего занимали Дивеева. Он даже на локтях поднялся, чтобы рассмотреть их поближе, и вдруг сказал неожиданно твердо:

- Их надо сбрить!

- Че-го? Кого сбрить?

Черный только что грозил кому-то в сторону карцером, и у него было наигранно суровое лицо, когда он обернулся к Дивееву, но тот повторил настойчиво:

- Сбрить, да, сбрить!.. И тогда не будет такой пестроты!

- Я ж тебе говорю: пьян, как зюзя!

Звонкий мальчишеский голос, такой звонкий, что Дивеев страдальчески повел головой, лег и спрятал ее между поднятыми локтями, и все-таки будто полные уши набило камнями... Ноги он тоже поднял в коленях, и колени крупно дрожали. Черный вздумал было взять его за колени обеими руками и прикрикнуть на него:

- Ты-ы... что это, а?

Но колени расскочились и стукнулись.

Он подсунул свое загадочное лицо к самому носу Дивеева и сказал задумчиво:

- Между прочим... винного запаху нет...

А Дивеев на это настойчиво:

- Сбрить, сбрить, сбрить!

И кругом хохотали ошеломляюще, отчего зажал крепко голову в локти Дивеев и не разжимал, сколько ни требовал этого черный...

Потом он отчетливо очень слышал, как щелкнул дверной замок, а спустя немного еще раз щелкнул точно так же.

Потом было не то забытье, не то пробел в сознании, и только от ясно кем-то около сказанного слова "Симулянт!.." опять начал вбирать в себя и вспоминать Дивеев и прежде всего хотел понять, что значило это слово, и казалось, что как будто когда-то знал, но не мог понять. Однако знал почему-то (по знакомому оттенку голоса), что сказал это слово молодой в пенсне, в форменной барашковой шапке. Он стоял около и рядом с ним кто-то еще новый с лысым лбом и красным большим носом.

- Сядьте, Дивеев, - сказал этот новый негромко.

И удивленный Дивеев сел и поглядел на него с любопытством... Оглядел его широкий пиджак, желтую цепочку на жилете, брюки из черного шевиота, даже вычищенный носок левого ботинка.

- Вы чувствуете себя больным? - спросил опять новый.

Очень знакомым показался вопрос, и Дивеев помнил, как на него ответил недавно кому-то, и сказал, дернув головой:

- Я?.. Болен?.. Ничем не болен!.. И никогда не был болен!..

- Положите ногу на ногу... вот так, - показал красноносый, севши с ним рядом.

Потом он погладил и пощупал его колено и вдруг ударил ребром ладони; нога Деева подпрыгнула и соскочила с другой ноги...

Красноносый мигнул хитро молодому и сказал вполголоса:

- Каков рефлекс?!.

И тут же Дивееву:

- А ну-ка разденьтесь...

Из-за него не видно было рук молодого, но Дивееву почему-то захотелось неудержимо теперь их найти глазами и на них посмотреть... И он сильно изогнул голову и поглядел: тонкие пальцы были так же холодно красны.

- Будет холодно, - сказал он вдумчиво.

- Снимите рубашку, вам говорят!

Опять глядя только на приковавшие его пальцы, снял Дивеев рубашку, а лысый около вынул из жилетного кармана зубочистку, написал ею на голой спине его буквы и спросил:

- Какое слово?

Но Дивеева занимали теперь только руки молодого, и он вспомнил, наконец, почему занимали, и сказал ему с большой укоризной:

- Я видел в руках у вас мой кошелек!.. Видел!.. Да, видел!..

На это молодой чмыхнул носом, повел головой, снял пенсне, протер его и сказал:

- Ну что ж, Дмитрий Иваныч... Возьмите его пока в больницу, а там видно будет.

И красноносый спрятал свою зубочистку, сказал Дивееву:

- Оденьтесь! - встал и добавил: - Придется взять... Закатим ему вероналу, посмотрим... Оденьтесь же, вам говорят!..

Дивеев медленно натянул на себя рубашку воротом назад и так сидя смотрел, как они уходили из камеры, - впереди молодой, талия стянута поясом, за ним лысый - без талии.

В тюремной больнице в сумеречный час полагалось быть полнейшему покою, так как старый тюремный фельдшер Дмитрий Иваныч уходил в это время на практику. Но покоя в этот день не было там: Дивеев как раз в этот час начинал приходить к разным тревожным подозрениям и делился ими с длиннобородым лет за пятьдесят больным на соседней койке.

Всех коек было шесть, и только на одной еще лежал кто-то, с головой закутавшись в рыжее одеяло, а бородатый уже успел показать Дивееву язву на ноге, спустив для этого перевязку:

- Видал, какая?.. Почитай что до самой кости!.. Так, братец ты мой, и жгет!.. Та-ак и жгет!..

Может быть, вид этой действительно искусно растравляемой раны подействовал на Дивеева: сумерки, тихо (только кто-то топтался за дверью), густая длинная борода с проседью перед глазами и там, внизу, подо всем этим и под тряпками какими-то рана... От этого начало щемить сердце... То отпускало на время, то опять зажимало в тиски, и Дивеев прикладывал к сердцу руки, обе, сгибался как можно ниже и так сидел... Но, может быть, это действовало на него лекарство, данное фельдшером?.. Дивеев видел эту белую кружку на столе, из которой он пил что-то... Он и тогда очень недоверчиво смотрел на лысого, он подозревал и тогда... Рана бородатого его убедила... Он посмотрел на него вдруг с большой тоскою и спросил шепотом:

- А того... убили?..

И мигнул на закутанного в одеяло.

- Живот!.. Животом мается...

Бородатый начал тереть зачесавшееся переносье, но Дивеев схватил уже нужное ему слово. Он понимающе отозвался:

- В живот!.. И в ногу!.. И в сердце!..

Потом чаще:

- В ногу, в сердце, в живот!..

Потом скороговоркой раза четыре подряд:

- В сердце, в ногу, в живот!.. В ногу, в сердце, в живот!..

И вдруг с большой решимостью в глазах и громко:

- Но я не поддамся, нет!.. Я не поддамся!..

И новая догадка вполголоса:

- А этот, - пальцы красные, в шапочке, - молодой, это - главный грабитель... Мой кошелек у него: я видел!..

Потом громко и даже торжественно:

- Ага!.. Шубы волчьи, а зубы золотые?.. Нет, не поддамся!.. Ха!.. Павлинов везде насажали... На каждой тумбе павлин!.. На каждом окне павлин!.. Но шпионы, шпионы!.. И они говорят!.. И они потом говорят!.. И дьякона с курицей тоже!.. Новая хитрость... И... уничтожают!.. Кто это сказал, что был за границей?.. Не верю!.. Ложь!.. Вздор!.. Но черного, - черного этого надо обрить!.. За двугривенный... И напудрить!.. И непременно напудрить!.. На Васильевском, Пятая линия, у мадам Габель - столик такой, подзеркальник, и шесть пудрениц рядом... А Элинька напрасно взяла мой рейсфедер: ведь он мне нужен сейчас!..

Тот, под одеялом рыжим, закашлялся глухо, а бородатый собрал морщины на лбу удивленной гармоникой, оглянулся на дверь и перебил Дивеева убежденно:

- Называется это: болезнь!

- Нет, я не болен, нет! - остановил его рукой Дивеев. - Только сердце... они мне пробили... Нет, я отравлен... Это лысый с носом, - это он... Белая чашка!.. Вот она!.. (Тут чашку он бросил на пол.) Очень тянет сердце.

- Куда же все-таки тянет? - спросил бородатый.

- Куда?.. Как куда?.. К спине, разумеется... к позвоночному столбу... К столбу, а там - на цепь!.. На железную цепь... Где это был дом из стекла и железа?.. Недавно... Очень светлый, - необычайно!.. Из стекла и железа... Как в Америке... Это вечно!.. Это почти вечно... А здесь паутина кругом, и никто не снимет... Даже летает перед глазами... Вот!.. Вот она... Вот!..

Он сделал рукой свой привычный хватательный жест и руку, сжатую в кулак, протянул бородатому. Тот встал опасливо и показался похожим на пристава вчерашнего, когда встал, и, только теперь заметив это, Дивеев протянул немного грустно и несколько насмешливо:

- Ах, та-ак!.. Вот это кто?.. Пристав?.. Поздравляю!.. А где же ваш перстень-печатка?.. (Он схватил его за руку.) Нет?.. Сняли?.. Это он!.. Молодой, в шапочке!..

- Ишь, что болезнь делает! (Бородатый вырвал руку.) А почему все-таки начальство к этому без внимания?.. Такой и убить может! Эй!.. И убьет - не дорого возьмет!..

- Может убить? - подхватил Дивеев испуганно. - Неужели?.. Но я не поддамся, нет!..

Но остановился пораженный и безмолвный, когда отворилась дверь и увидал он освещенную косым лучом сзади рукоять револьвера в открытой кобуре, а около нее кого-то... кого-то очень длинного в черном.

Он прошептал ошеломленно:

- Конечно... Они - везде...

И сел бессильно на койку.

А вошедший спросил зловеще:

- Это кто тут сейчас издавал крики?.. А?..

И даже больной животом стянул с головы одеяло и открыл мутное в сумерках безбровое бабье лицо.

- Как можно такого чтобы в больницу?.. - горячо сказал длинному в черном бородатый, как пристав. - Такой и убьет - не дорого возьмет!.. Ходуном ходит!..

- Тты!.. Тты что это? - приблизил к лицу Дивеева сверкнувшие белые руки длинный в черном, и Дивееву стало трудно дышать, и он упал поперек койки.

- Чашку разбил! - протянул бородатый.

- Чашки казенные би-ить!..

И вдруг откуда-то мальчишечье:

- А вы как смеете больного бить?

- Как смеет, да! - бормотнул Дивеев, не подняв головы.

- А ты что за указ такой? - рванулся длинный к парнишке с животом, и так яростно, что Дивеев замер от страха.

Но мальчишеский голос еще выше:

- А такой указ!.. Тюремного врача сюда давай, а не дерись!.. И фельдшер ушел!.. Порядки!..

- А ты для порядка сюда заперт? Ты - начальство?..

Кричали друг на друга еще, - не понял Дивеев, что - как камни в уши... Он все лежал поперек койки, очень неловко, и голова остро болела в висках: просто щелкал там обруч железный за разом раз, за разом раз...

И когда стало тихо наконец, - черный и длинный ушел, - и можно уж было открыть глаза, увидел Дивеев, что лежит он головой на подушке не поперек, а вдоль койки, - светло: горит лампа, - бородатый около сидит согнувшись...

Ясно Дивееву, что это - сапожник Вихорев с 5-й линии. У него на вывеске над сапогом надпись: "Друг студентов"...

- Друг студентов! - внезапно сказал ему Дивеев. - А за подметки полтора рубля!.. И не стыдно?.. Но что же подметки твои перед Кельнским собором... Готика!.. Шедевр!.. Ага!.. И ведь можно совсем без подметок... А если на фронтоне посадить павлинов?.. И райских птиц... из гипса... Но можно ведь и раскрасить!.. Элинька!.. Я тебе говорю!.. Сейчас же принеси мой рейсфедер!..

- Эх!.. - скорбно мотнул головой бородатый. - Чистое горе теперь будет с таким!.. И не уснешь!..

К ночи Дмитрию Иванычу удалось успокоить Дивеева. Но утром припадок буйства был уже сильнее, и в больничную камеру пришли тюремный врач и смотритель.

Дивеев их заметил: вошли двое... Один невысокий, тщедушный, другой важный крупный старик в погонах белых на черной шинели... Дивеев перед этим горячо говорил фельдшеру о павлинах и волчьих шубах и был ошеломлен приходом новых двух, важных... Он замолк и попятился к стенке. В руках у важного в погонах была черная палка с костяным набалдашником, вся сверху донизу в золотых монограммах. Смотритель, из бывших военных, имел уже легкий удар и слегка волочил левую ногу, дослуживал последний год, выслуживал полную пенсию и в помощь ноге носил палку; но Дивеева она приковала, - черная с монограммами, - скользнет бегучим взглядом по двум новым лицам и упрется в палку... Оба новые стояли в фуражках с кокардами, как было недавно у самого Дивеева, но теперь это казалось ему необычайным: фуражки с кокардами!..

Он заметил, что и бородатый стоит навытяжку, и Дмитрий Иваныч сказал было:

- Да... вот явление...

И выжидательно застыл.

А важный старик заговорил очень отчетливо и громко:

- Может быть, вздумает повеситься на простыне или же, скажем, отравиться... пиши тогда бумаги... и неприятность!.. А может быть, и подделка?

- Тем-пе-ра-туры не подделает! - угрожающе подбросил голову другой, тщедушный, с лицом, рассекающим воздух без затруднения, острым, как корабельный нос, и поглядел на него остро: - Этот больной?

А лысый, с носом красным, бормотнул вполголоса:

- Кажется, острое, Александр Филиппыч!

- Острое? - повторил старик и стукнул палкой.

- Острое - тогда капут, - сказал низенький бодро.

- Ка-пу-ут?.. Вот видите как!.. - и старик запустил в рот весь свой седой левый ус и стал его жевать медленно.

- Температура? - спросил лысого низенький.

- Сегодня не мерил... Но, видно, порядочная!..

И заметался лысый, а низенький важно:

- Как же вы так!.. Надо смерить... А ну, сядь-ка, братец!

И перед самым лицом Дивеева разрезал воздух снизу вверх.

Это не понравилось Дивееву... Это заставило его прошептать: "Не поддамся!.." Потом он крикнул надменно:

- Я - "вы"!.. Я - "вы", а не "ты"!..

- Это - чиновник! - улыбнулся лысый и тут же что-то протянул низенькому.

А важный старик промямлил:

- Эге-ге, брат... "вы-ы"!

При этом вытащил левый ус, покрутил его слегка и тут же засунул в рот правый.

Но низенький сказал примирительно:

- "Вы" - так "вы"... Присядьте на койку!

Тогда Дивеев поклонился, точно в гостях, и сел, но металлический футляр термометра, блеснувший в руках низенького, его испугал.

Он крикнул только:

- В сердце! - и вскочил.

Потом он хитро отпрыгнул к самой стене и забормотал:

- Нет! Нет!.. Нет, я не поддамся!

- Явное помрачение сознания, - важно сказал низенький старику с палкой.

А старик с палкой закручивал правый ус, и глаза у него были как две гимназических пуговицы.

Он отозвался:

- Если нужно температуру чтобы, - надо смерить!

- Это - термометр, - сказал низенький (вынул его из футляра и встряхнул). - Видите?.. Присядьте!.. Одна минута, и мы... вас отпустим домой.

- Домой?.. А куда домой?.. Ага?..

И Дивеев вдруг улыбнулся даже тому, что этот низенький не знает, что у него нет дома... Ему показалось, что он очень хитро провел их всех.

- Это не кинжал и не нож, - это градусник! - убеждал его между тем низенький. - Помните, его вам ставили, когда вы были больны?

- Больны?.. Я никогда не был болен!

- Поставьте вы, Дмитрий Иванович, если вы ставили... - передал градусник низенький.

Лысому больше доверял Дивеев: градусник от него допустил, - тем более что старик с палкой в это время начал сосать опять левый ус; это так заняло Дивеева, что и он старательно сделал то же самое со своим правым усом...

И несколько времени все молчали, а когда лысый вынул градусник и сказал: "Тридцать восемь и восемь", - Дивеев повторил это тем же самым его тоном:

- Тридцать восемь и восемь!

И чуть улыбнулся.

- Может быть, и не острое, - горлом выдавил низенький.

- Но все же в больницу его? - забеспокоился старик с палкой, отсосанный ус накручивая на палец.

- Непременно!.. Сейчас же! - ответил низенький.

- В больницу? В настоящую - земскую? - вдруг отчетливо повторил Дивеев чьи-то слышанные слова.

- Ага!.. Это он понимает!.. - подмигнул гимназической пуговицей старик с палкой.

- А сейчас только что та-ко-е плел! - покрутил головой лысый.