Чтение 22–й страницы книги ~Слепой Орфей~

Распахнулась дверь, и в облаке пара и розового света явилась замотанная в лен ведьма. Сразу сунулась к кувшину и, обнаружив, что пуст, недовольно заворчала. Однако ж нашелся еще один кувшин, а под столом - корзинка, полная всякой снеди. Но разглядеть еду Малец не успел. Ведьма цыкнула, и свеча, дотоле горевшая в баньке, погасла. Отрок забеспокоился, привстал, но хозяйка нажала ему на плечо:

- Сиди! Я тя вижу, а тебе меня - без надобности! - и запихнула ему в рот кус теплого мясного пирога. Тут только Малец понял, до чего голоден. А пирог-то вкусный до невозможности. За пирогом последовала другая еда, да под питье хмельное сладкое. Отрок ел, и ел, и ел, пока живот не раздулся.

Накормив его, хозяйка взялась есть сама. Ела шумно, чавкая и хлюпая. Малец слушал, слушал да и задремал от тепла и сытости... И свалился с лавки, больно ударясь плечом.

- Ты что? - раздалось в темноте, пока отрок спросонья соображал, где он и что. - Что балуешь?

- Упал вот, - пробормотал Малец, потирая ушибленное место.

Пошарил в темноте, отыскивая простыню, но ткань выдернулась у него из пальцев.

- Обойдешься, - заявила ведьма. - Теперь не застынешь.

В рот ему ткнулся край посудины. Да не кувшина глиняного - гладкий край, твердый. Малец нечаянно стукнул о него зубами, и чаша зазвенела. А питье оказалось горькое, с неведомым тухловатым запахом. Отрок попробовал отпихнуть чашу, но цепкая рука ведьмы охватила его плечи, мягкий горячий зверек прижался к шее. Малец оттолкнул его рукой, задел за сосок и сообразил: не зверек это, а ведьмина грудь.

- Пей! - фыркнула ему в ухо хозяйка.

Густая жидкость из посудины с гладким краем потекла по подбородку. Малец глотал, а мягкая молочная грудь ерзала у него на плече, загуляла ухо. Отроку вспомнились ровные и блестящие ведьмины зубы.

Посудина опустела, и хозяйка отпустила Мальца, отошла. А отрок вдруг обнаружил, что тьма вокруг уже и не тьма, а сумрак зеленовато-синий, в котором видятся очертания предметов и фигура ведьмы, испускающая зеленое, как у светляка, свечение. Малец поднял руку, и его рука тоже оказалась зеленой, самосветящейся.

Ведьма, монотонно бормоча, раскачивалась на одной ноге. Зеленый свет трепетал вкруг нее наподобие тонкой ткани. Вдруг ведьма подпрыгнула, как укушенная, выхватила невесть откуда бубен, замахала рукой, точно крылом, затряслась. Власы ее вспушились облаком, частый стук пальцев по твердой коже смешался со звяком бубенцов.

- Ой-ба! Ой-да-ба! Гу-у-у! - подвывала ведьма. - Шемсь, шемсь, хар-хар, у-у-у!

Припадая на хворую ногу, она вертелась и взвизгивала, а зеленый свет мерцал, как крылышки мотылька.

- Кавала, ойба-да, шемсь, шемсь, гу-у-у! И-и-и-и!..

Босые пятки неровно и часто шлепали по полу. Медно рассыпался бубен.

Малец впал в оцепенение. Только глядел, как разгорается в комнате синий ведьмовской свет. В нем померкло зеленое свечение тел, зато стала видна сама ведьма - мертвеннокожая приземистая женщина с вставшими дыбом волосьями, с раззявленным ртом, подпрыгивающая по-птичьи, трясущая телесами. Голос ее выкрикивал неведомые слова, пальцы колотили в маленький черный бубен. Вихрем моталась она по комнате, словно не было лубков на ее ноге, моталась, сотрясалась, ляскала зубами. Малец еле головой успевал вертеть.

А ведьма разыгралась не на шутку. Пихнула Мальца в спину так, что он слетел с лавки на пол, на карачки. Разбуянившаяся ведьма перемахнула чрез него, захохотала, вспрыгнула прям на спину Мальца, больно ударив пятами, соскочила, подхватила на ноги, завертела вкруг себя.

Отрок и вовсе перестал соображать, только кряхтел да охал. Комната вертелась каруселью, ведьма вопила, бубен тарахтел, свет неведомый горел все ярче...

Ведьма притиснула Мальца к стене, схватила за подбородок, вздернула его голову вверх, схватила зубами за горло и сжала так, что дыхание остановилось. Малец затрепыхался, ведьма отпустила его... и вдруг цапнула, резнула клыками, как собака, прокусив кожу до крови. Малец пискнул, но, прижатый к стене, и ворохнуться не мог. Ведьма фыркнула, провела языком, широко, от ключицы Мальца до уха, слизнув кровь. И опять подхватила, закружила, заражая своим неистовством. Малец и сам не заметил, как тоже начал покрикивать да попрыгивать в такт рывкам и уханью бубна.

Ведьма взвизгнула, бросила отрока, прыгнула на лавку, оттуда - на стол, топча остатки снеди, а со стола, растопырив ноги, махнула прямо на плечи Мальца, сжав пятами его бока, а руками - голову. Малец от ее тяжести едва не грянулся на пол, но устоял как-то. А ведьма заголосила уже обычными словами:

Ах конек ты мой конек! Ладный коник-быстроног! Острые копытца! Ты лети как птица!

И от ее песни Малец тяжелым прискоком пошел вокруг стола, а ведьма пинала его, елозила у него на шее, подпрыгивала и распевала.

- На волю, на волю, на вольный воздух! - завопила она, и ошалевший отрок кинулся к двери. Они выбежали в сени, причем ведьма едва не расшиблась о притолоку, из сеней - во двор. Во дворе белый огонь померк, осталось лишь зеленое свечение тел. Разгоряченные подошвы Мальца охладила сырая земля. Медведя во дворе не было, только собаки. Лохматые, ростом с годовалое теля псы с лаем запрыгали вокруг отрока. Ведьма вопила и лупила Мальца пятками, и он, тоже войдя в раж, носился кругами, вприпрыжку, оскальзываясь на мокрой земле.

Ведьма вдруг сиганула вниз. Малец от толчка кубарем покатился по земле, а когда опомнился, то увидел, что ведьма, стоя на четвереньках, совокупляется с кобелем, а второй вертится тут же и тоже норовит пристроиться. Земля под Мальцом раскачивалась, а черепа на частоколе, обернувшись, глядели сверху и смеялись.

Ведьма вскочила, отпихнула кобеля, подбежала к отроку, мокрая, грязная, опять взобралась на плечи, пинками подняла и погнала обратно в дом. Да еще вверх по лестнице. Наверху соскочила, и Малец в изнеможении повалился на пол. Последнее, что услышал, - невнятное скрипучее пение и позвякивание бубна.

Пришел в себя он тоже под бормотание ведьмы. Малец лежал на чем-то мягком, а ведьма сидела на корточках около. Голая, но тело больше не светилось. Зато горела сальная свечка.

Не переставая бормотать, ведьма запихнула ему в рот кусочек соленого кровоточащего мяса и тут же, приподняв голову отрока, влила в него горького травяного настоя. Малец наконец-то разглядел ее лицо. Нет, не старуха, но и не сказать, что молода. Не красивая и не уродливая. Непонятно какая, не похожая ни на одну из виденных Мальцом женщин.

От питья Малец опять "поплыл", зато ноги перестали болеть. Ведьма между тем встала над ним на четвереньки и тихонько заскулила. Мальцу казалось: она раскачивается вместе с полом и комнатой и только черные затененные глазницы - неподвижны.

Ведьма на четвереньках же начала пятиться. Отвисшие груди проволоклись по животу и ногам Мальца. Поскуливая и повизгивая, ведьма принялась вылизывать ему пах. Сердце отрока ударило, дважды подпрыгнуло и остановилось. Он перестал понимать: жив или умер. Чувствовал только ведьмин язык да то, как распирает изнутри.

Сердце не билось, но грудь и плечи будто раздались, Малец хотел спросить: что с ним? Но в горле заклокотало рычание. Невиданная мощь толкнула вверх. Малец вскочил... и тут же повалился на карачки. Стоять на ногах стало трудно. Тут отрок глянул на свои руки и ужаснулся. Толстые, как корни старого дерева. Жесткий бурый волос, густой, как мех, ладони - с медвежью лапу. Четырехпалые, с желтыми кривыми когтями. Но все же ладони, а не звериные лапы.

Впереди маячило-белело тело ведьмы. Она как-то уменьшилась, умалилась...

Ноги толкнулись сами и бросили грузное тело вперед. Когти рванули шкуру на полу. Ведьма обернулась, глянула снизу, из-под руки, и прижалась к полу. Лицо ее тоже стало меньше, испуганное.

В горле опять родилось рычание, и ведьма поспешно задрала зад.

Мохнатое могучее тело рванулось вперед, упало на ведьму сверху. Окостеневший член воткнулся с маху, как рогатина. Ведьма завизжала.

Внутри мохнатого тела бушующее пламя скрутилось до копийного жала и выплеснулось красным огнем в ведьмино нутро.

И могучий зверь сгинул. Мощь покинула отрока, он соскользнул со спины ведьмы и вытянулся на замаранной шкуре. А ведьма легла рядом, повернула к себе его голову, поцеловала мокрыми губами.

- Бурый, - прошептала она. - Ты - Бурый!

Отрок ощутил наполнившее всю его сущность тепло и радость. Могутное имя. Его.

- Быть те сильным и страшным, Бурый! - Ведьма прижималась к нему, ластилась. - Не забудь меня, Бурый!

- Нет, - хрипло сказал он. - Не забуду, не бойся.

Ведьма вскрикнула радостно, захохотала, набросилась, затормошила, разожгла и соединилась с ним уже в человечьем облике. Вышло совсем не так, как прежде. Но хорошо.

А ведьма баловала его, кормила, поила, плясала для него, не хромая уж, и нога без лубков.

И отрок, нет, не отрок уж - Бурый, дивился, куда делась ее колченогость. И не боялся более, потому что понял свою силу.

- Где ж хромота твоя? - спросил.

- Нету, избавитель! - Ведьма захихикала, завертелась, а потом зажгла еще целых три свечи. Чтобы увидел Бурый, как помолодела она, и порадовался. И он порадовался, не зная еще, что взяла ведьма его юность. Себе взяла. Но когда узнал он - не обиделся. Потому что сам теперь брал у других. Научился.

Утром ведьма вывела его к Дедке. Маленьким показался ему ведун. Много меньшим, чем ране.

А Дедко ухмыльнулся широко.

- Ну? - спросил.

- Бурый! - сказала ведьма. - Бурый он! Чуешь, старый?

- Ох, чую! - Дедко прикрыл ладонью глаза и попятился.

Но то был притворный страх. Не скоро еще сравняется с ним ученик. А когда сравняется, Дедки уж в сем мире не будет. Так установлено.

Ели в огроменном зале, где Бурый давеча печь топил. Отрок сидел за длинным столом, в центре. Справа - Дедко, слева - хозяйка. Да та не столь ела, сколь прислуживала. Подкладывала Бурому, подливала, вилась вкруг негоужицей.

- Пей, любезный, ешь, любезный...

И он наворачивал. Добра еда, а питье - и того лучше.

- И как ты, мать, зелье духмянишь? - спрашивал по третьему разу Дедко. - Чиста июльска роса!

- А то! - Хозяйка расплывалась улыбкой. - Мне лешай тутошний сам корешочки-травки тягает, а уж варить-дарить за сто лет научилась. Хошь, такое зелье сделаю, старый, что юнаком обернешься? Али такое, что козлом толсторогим заделаешься, ась?

Дедко захихикал.

- Не, - сказал, - молодым мне навроде ни к чему. А уж козлом, так тут твое зелье против меня слабо!

- Спробуем? - сощурилась ведьма. - Я теперича молоденька, надоть третьего кобеля завесть!

Дедко отставил чару, запустил персты в нечесану бороду, тоже сощурился... и сложив из изуродованной руки кукиш, наставил на хозяйку.

- Нутко, мать, зачинай плясать! Подолом крутить, меня веселить! - пропел он высоким голосом. И застучал правой рукой по черным доскам, также припевая:

Ой-хо! Ой-хохо! Скачет милка высоко! Высоко-высоко! Милка черноока! Личко красное! Губки ласковые!

И к изумлению ученика, ведьма принялась кружить да подпрыгивать на месте пьяным тетеревом. А лицо ее стало злое-презлое. Дедко же поколачивал по столу шибко и весело да подпевал:

Ой-хо! Ой-хохо! Скачет милка высоко, Легки ножки пляшут, Нету милки краше!

Наконец ведьма изловчилась совладать с руками-ногами да сотворить противные чары. Пыхтя и отдуваясь, она плюхнулась в деревянное креслице и злобно плюнула в сторону обидчика. Не достала.

- А ты мне подначки не кидай! - ухмыльнулся ведун. - Я те не мужик черный.

- Сподтишка меня достал! - обидчиво прохрипела ведьма. - Другой раз ужо поплачешь!

- И другой раз, и третий! - Дедко захихикал. - Ладноть, чё нам с тобой рядиться, праздник губить? Пошутил я. Посчитаемся, не серчай!

- Ыть тебя, старый! - Хозяйка махнула рукой. - Посчитаемся! Уймись! За него от, - кивок на Бурого, - все долги с тебя вон!

Встала, обняла голову отрока, проворковала на ушко:

- Пусть энтого Дедку лиховина пожрет, брось его! Останься со мной! Нежить тя, холить да ласкать буду, как никто!

- Чё, шепчет с ней жить? - поинтересовался Дедко. - Ты ее слушай-слушай, так бестолком и помрешь. Да я ить тебя и не оставлю! - Встал, поклонился: - Благодарю, мать, за угощенье да наученье. Время - в дорогу, к своему порогу. Пойдем, малый! - и вышел.

Бурый встал. Ведьма фыркнула, обняла его, прижалась мяконько:

- Приходи ко мне, слышь, приходи! Как надумаешь, только в лес выдь да меня вспомни. И ступай, куда ноги ведут. Без дороги ко мне и придешь.

- Малый! - донеслось уже со двора. - Сколь тебя ждать!

Ведьма еще крепче прижалась, присосалась губами к губам, но оторвалась почти сразу, явно нехотя.

- Старый козел! - проворчала. И тут же ласково добавила: - Не забывай меня, Бурый, слышь, не забывай!

- Не забуду! - пообещал он, не лукавя. Когда ступил на залитый весенним солнцем двор, Дедко был уже за воротами. Черепа на кольях понуро глядели в стороны.

Пока шел через просторный двор, услыхал позади топоток. Повернулся - и обомлел. Тяжким скоком летел на него ведьмин мишка. Отрок перепугаться толком не успел, как вскипело внутри властное, толкнуло вперед. А мишка встал на задние лапы, передними над головой затряс. Кобели с боков подскочили, залаяли. Тут до Бурого дошло: провожают его.

- Сядь! - махчул он мишке.

И зверь, рыкнув, упал на четыре лапы, пихнулся огромной башкой. Бурый запустил пальцы в жесткий клочковатый мех. Один из кобелей тут же взгромоздил лапы на медвежью холку, лизнул отрока в лицо.

- Брысь, шелудивые! - гаркнул из-за ворот Дедко. - Сколь мне ждать, Бурый?

Ведьмины звери отпрянули, а отрок, махнув на прощанье дивному дому, потрусил за ведуном, туда, где пел встревоженный весной лес.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Морри-разум понемногу постигал суть тех, кого взял под себя. Некоторые из них напоминали воев, дружинных, из тех, что ходят под князем и уходят из-под князя, если тот погиб или не по нраву. Когда под князем, вой бьются за него и выколачивают для него оброк. Когда сами по себе, то и бьются они сами за себя, по-разбойничьи, и дань выбивают тоже, поскольку сызмала привычны лишь к сече. И пускай за тысячу лет оружие поменялось, но те, кто убивает, всегда не такие, как те, кто пашет землю. Морри-разум понимал воев и знал, как с ними управиться. В прошлом, еще в добессмертные времена, он управлялся с ними быстро и ловко, иногда помогая, иногда отказывая в помощи, но неизменно давая понять: он, ведун, неотвратимее, чем гнев князя или кровная месть. Он опаснее любого врага. И страшнее. Так учил его Дедко. Вой - они под владыками, а владыки - под богами. Ведун же - сам. Потому что ведает. Потому что - уводит.

* * *

Бурого разбудил звук шагов снаружи. Он замер, прислушиваясь. Храп Дедки на соседней лавке мешал слушать, но одновременно успокаивал. А время было нехорошее - между восходом и полуночью.

Кто-то шастал под дверью, но Бурый не встал, лежал, будто овечья шкура, которой накрыт, - защита.

К одним шагам прибавились другие, погромче, поувереннее. И еще одни. Не зверь, не нежить - люди. Кто? Воры? Дедкины недруги?

У двери, не запертой по Дедкову обыкновению, шаги замешкались. Теперь Бурый слышал уже и дыхание. Точно трое. Дедко храпел во всю мочь.

Бурый осторожненько скинул овчину (холодно, однако, давно прогорело в печке) и как был, без всего, приготовился нырнуть под лавку.

... Удар твердого сапога с гуком распахнул ветхую дверь, три могучие фигуры ввалились в избенку. Ввалились, встали плечо к плечу, острые навершия шеломов - под низкий потолок, ручищи - на мечах. Снаружи - луна, а в избенке, ясно, темень. Ничего не видать простому глазу.

Бурый тихонько сполз на пол, примерился забраться под лавку, да не успел. Должно, глаза незваных гостей пообвыкли к мраку, а может, звук услыхали, только один из них метнулся рысью, сцапал парня. Плечо, как клешней, прихватил. Бурый не вырывался, искал поспешно какое ни на есть заклинание, да все в одночасье из головы вылетели.

- Колдун! - рявкнул здоровый.

- Не замай! - раздался тут голос Дедки. Ясный, словно и не спал. - Не замай вьюноша! Я - колдун!

Железная ручища разжалась. Три воя повернулись на голос.

Дедко кряхтя слез с лавки, пошептал, затеплил пальцами лучину. Огонек малость подвинул тьму, и Бурый разглядел пришлецов получше. Богатыри. Ширины саженной, в кольчугах, в шишастых шлемах. Из-под чешуйчатых наланитников - густющие бороды. Незнакомые. И не варяги. Все трое - в годах, не старые. И каждый таков, что Бурый ему по плечо. Грозные, аки сам Перун. Да Дедко, по всему видно, не испугался. Он бы и самого Перуна не испугался. Бурый устыдился. Ишь, хотел под лавку забиться. Как дитё малое!

Дедко страху не выказал, а вот гости держались сторожко. Худо. У таких осторожность: чуть что - голову долой.

- Вижу, не нашенского князя вы люди. - Дедко накинул на костлявые плечи доху, уселся. Велел Бурому: - Меду принеси. Мне. Да порты надень. - И опять воям, так и оставшимся на ногах: - Так чьи будете, мужи ратные? Послал вас кто или сами?

- А тебя, колдун, не касаемо! - густым басом, грубо отрезал один. - Узнаешь в срок.

Дедко враз насупился.

- Не так со мной говоришь, человече! - буркнул он. - Знаешь, каков я? - и ляскнул зубами. Точь-в-точь как волк.

Бородач вмиг, Бурый даже сморгнуть не успел, выдернул меч, напружил ноги. Двое других - тож.

- Ну! Оборотись! - заревел страшно первый. - Вишь, на клинке насечка серебряна! Переполовиню!

От рыка его Бурого пробил пот. Но учуял, что и богатырь тоже вспотел. А Дедко молчал.

Держал тишину. А когда выдержал, молвил спокойно:

- На что мне оборачиваться? - и совсем беззаботно: - Я вот тебя обращу. Поревешь зиму мишкой-шатуном, может, по-людски говорить научишься. А может, и не научишься, ежели на рогатину кто возьмет.

- Врешь! - усомнился богатырь. Меча не опустил.

- Ты железо-то спрячь, человече, - посоветовал Дедко. - А то знаешь, как топор сам собой пляшет? Так вот и меч плясать может. Хочь с серебряной насечкой, хочь и без... - и резко, будто ударил: - Спрячь немедля!

Богатырь нехотя вложил клинок в ножны. Другие - тоже.

- Где мед? - прикрикнул Дедко на Бурого, а когда тот подал наставнику кружку, ведун спросил: - А теперь говори, почто нужен я князю Суздаля.

- Коли знаешь, кто послал, так должен знать и - зачем! - недовольно проговорил старший из воев. - Мне не ведомо.

- А что ж тебе ведомо?

- А взять тебя да привести пред светлы очи!

- Взять меня - не по твоей власти. - Ведун усмехнулся недобро. - Да и свой князь у меня есть, воевода новгородский, чай, слыхали? - добавил с издевкой.

- Твой не воспротивится, - заявил воин. - Не могет он старшому брату отказать!

- Это когда твой-господин моему старшим заделался? - удивился Дедко. - Не нынешней ли ночью?

Вой мрачно молчали. Видно, прикидывали: как колдуна обратать да при этом самим не сгинуть.

- Что ж, у вашего-то своих колдунов нет? - спросил Дедко.

- Есть, как не быть, - ответил старший. - Да ты, слышь, славней. Подольстился.

- Ладно, - смягчился Дедко. - Приеду. Сам. Ступай. Да передай князю: благодарность должна быть по труду моему. Уразумел?

- А с нами не поедешь? - безнадежно спросил воин.

"Чё он так боится? - подумал Бурый. - Дедко ж ничего не сотворил ему. Да и не сотворит. Для сильного колдовства время нужно".

- Поехали с нами, колдун! - вступил второй. - Повозку те наймем. Поить-кормить будем от пуза. Поехали!

- Пешком дойду. Сам! - отрезал Дедко. - Князя свово обнадежьте. Да не бойтесь, ничё дурного он вам не содеет. Простит. А теперь - вон. Пока не передумал!

И три богатыря поспешно покинули избу. Бежали оружные - от старика.

"А я - под лавку!" - устыдился Бурый.

- Чё ж от тебя надо суздальскому-то? - чуть погодя спросил ученик. - Ведаешь?

- Да все то ж. - Дедко махнул рукой. - Сгубить кого замыслил тишком. Потому и за мной послал, дальним. Свои-то могут и наболтать.

- А вдруг он тебя убьет? - испугался Бурый. - Чтоб ты не проговорился...

- Не убьет, - уверенно ответил Дедко. - Кто колдуна убьет, того колдун и после смерти со свету сживет. Иль не слыхал? Не бойся, малый, схожу, поворожу да и домой ворочусь. А вой в железе мне не страшны. Это они на поле бранном - герои, а на моем поле - что зайцы. Вернусь. Да еще и с прибытком.

Так и вышло.

* * *

- Вот, товарищ генерал, - человек в черной рубашке положил перед Морри полдюжины листов, сшитых скрепкой, - дневная сводка.

- Хорошо, Михаил, - кивнул Морри. Сводку изучать он не собирался. Морри-разум не воспринимал написанный текст. Конечно, он мог его прочесть (используя знания жертв), но осознать - не в состоянии. Он принадлежал к другой культуре. Зато Морри-разум с легкостью перенимал язык жертв и знал, откуда может прийти опасность. - Есть новости о вашем... - Морри поискал и нашел нужное слово: - сотруднике?

- Работаем, - сухо ответил человек в черной рубашке.

- Хорошо. Действуйте, как обычно.

- Есть, товарищ генерал. Разрешите идти?

- Идите.

"Генерал" в представлении Морри соответствовал княжьему доверенному. Выбрав из сознания жертв подходящий образ, Морри позволил отождествить себя с ним. И собачья свора охотно признала в Морри вожака. Нашелся только один упрямец... Но его найдут. Как уже понял Морри, несмотря на многочисленность нынешнего людского муравейника, несмотря на нагромождение огромных домов, его псы умели выслеживать добычу в каменном лесу. Прежний хозяин неплохо их натаскал. Морри провидел: в нынешнем мире тысячи таких псов. И все они будут служить Морри, а когда обладающие силой опомнятся и натравят на Морри своих последователей, у Морри будет достаточно псов, чтобы затравить всех, кто опасен.

Бессмертие - добрая вещь. Но за века одиночества Морри-алчущий взрастил в Морри-разуме желание повелевать. Морри-алчущий не желал довольствоваться малым. Тысячи, сотни тысяч жертв...

Но сначала надо уничтожить тех, кто знает о сущности Морри. И забрать древнее тело, чтобы никто не мог им воспользоваться. Впрочем, если Морри-алчущий попросту не желал расставаться с тем, что ему принадлежало, то Морри-разум значительно больше беспокоился о другом. Несмотря на прошедшие века, он отлично помнил, как стал Морри. И знал, что, в отличие от Морри-алчущего, может потерять всё.