Чтение 22–й страницы книги ~Пасынок судьбы~

— Я если обещал что-то в целости и сохранности доставить, то выполняю, — твердо промолвил словинец.

— Да я уже понял. Понял. Извини, — заискивающе проговорил шпильман. — Когда начнешь учиться? Хочешь, прямо сейчас?

Рыцарь вздохнул:

— Я бы и рад. Только сейчас не до того. Переночуем у Дорофея и дальше в путь.

— Ты что-то новое про дракона узнал? — заинтересовался мариенбержец.

— Узнал? Не то слово, — тряхнул чубом Годимир. И вдруг догадался — Олешек ведь не знает ничегошеньки. Ни о королевне, ни о драконе, ни об Авдее с Горюном и безымянным бельмастом. Рыцарь присел рядом с товарищем и начал рассказ…

Когда он в третий раз повторял по просьбе Олешека, какую именно рожу скорчил королевич Иржи, отчитанный при прочих рыцарях паном Божидаром, вернулся Ярош с Дорофеем.

Бортник Годимиру сразу не понравился. Какой-то плюгавый, узкоплечий, борода пегими клочьями, нос обгорел на солнце и облазит, поблескивая в прорехах молодой розовой кожицей. Но самым неприятным на его лице были толстые мокрые губы, шевелящиеся под усами, словно жирная гусеница.

Ярош волок, нежно прижимая к боку, оплетенный кувшин, а Дорофей умудрился держать сразу здоровенный пучок зеленого лука, каравай ржаного хлеба с поджаристой корочкой, толстый ломоть сала, дразнящего багровой прорезью, и горшочек, закопченный снизу.

— Чем богаты, понимаешь, тем и рады… — Бортник шмыгнул носом, выгрузил припасы прямо на землю. — Туточки перекусим, а то у меня в хате мухи дохнут от вони.

— Это точно, — подтвердил Олешек. — Особенно, как чоботы снимет, портянки развесит, так хоть топор вешай. Вторую ночь на соломе сплю.

— Верно, — кивнул Ярош. — Сколько его знаю, портянки еще ни разу не стирал.

— Зато меня комары не жрут, понимаешь. На лету дохнут. — Дорофей извлек из-за пазухи четыре грубо слепленные глиняные чашки, заглянул в каждую, из одной выудил мусор немытым пальцем. — Не побрезгуй, пан рыцарь…

Годимир хмыкнул. Уж чем-чем, а грязью его не удивишь. Как говаривали в Чечевичах, в имении его батюшки, грязь не сало — высохла и отстала. Опять же в странствиях даже самому чистоплотному рыцарю удается вымыться по-настоящему едва ли раз в месяц. Купания в прудах и речках не в счет — они только освежают, а грязь не смывают.

Ярош зубами выдернул капустную кочерыжку, воткнутую в горло кувшина. Сладковато и едко запахло брагой.

— Это свекольная, — пояснил разбойник. — Вонючая — спасу нет, зато с утра голова не болит. Кроме Дорофея никто так делать не умеет, елкина моталка. — Он ловко разлил брагу по чаркам. — Скажешь слово, а, пан рыцарь?

Годимир пожал плечами:

— Не умею я. Я все больше с мечом управляюсь. У нас вон — музыкант есть. Для него слова привычней.

— Только скромничать не надо, пан рыцарь, а? — усмехнулся Олешек. — Я-то скажу, но ты тоже с рифмами не в ссоре.

— Ладно, говори, не томи душу, — отмахнулся словинец.

— Давайте выпьем за Яцев день и ночь Водограя. Чтоб чудеса нам попадались на пути чаще, чем чудовища. Чтоб все мечты наши исполнились. Чтоб Годимир нашел и королевну, и дракона. Чтоб Ярош такую хэвру сколотил, с какой не стыдно и за горы пограбить сходить. А Дорофей чтоб приучился портянки стирать.

— А ты? — спросил Годимир. — У тебя какое заветное желание?

— Да что я? — Шпильман даже скривился. — Какие у меня могут быть желания? Станешь королем — приглашай петь в замке. Вот и все мои желания.

Брага опалила глотку, выдавив слезы из глаз вернее жалостливой канцоны. Стараясь забить резкий вкус и умопомрачительный аромат, Годимир сунул в рот стрелку лука. Дорофей занюхивал хлебным мякишем.

— Ох, и ядреная… — застонал Ярош и потянулся разлить еще по одной. — Закусывайте, не стесняйтесь.

Олешек не церемонился и набил рот салом и хлебом так, словно после собирался поститься до осени. С трудом ворочая челюстями, перехватил цистру поудобнее, провел ногтем по струнам.

— Ты не спеши, не спеши. — Лесной молодец счистил с куска сала крупную соль, ловко напластал еще десяток ломтиков. — Вся ночь впереди… Когда еще в Гнилушки шпильман из самого Мариенберга приедет?

— Да никогда, понимаешь. — Дорофей щелчком сбил крошку с бороды. — Мой дед ни разу в жизни живого шпильмана не видел, так и помер. А тут… Да еще рыцарь, понимаешь, странствующий… Ох и повезло нашим девкам сегодня! Эту ночь Водограеву еще лет двадцать вспоминать будут.

— Да что-то меня не тянет веселиться, — признался Годимир, осушив вторую чарку. — Только и думаю, как королевну от дракона спасти…

— Это дело, конечно, нужное, — согласился Ярош, разливая по третьей. — Ну, меж второй и третьей…

— Перерыва нету! — подхватил Дорофей, а музыкант поморщился. Наверное, от простецкой рифмы.

— Господь троицу любит, — потянулся за чаркой шпильман.

— Верно! Ты выпей, пан рыцарь, а королевна никуда не денется, понимаешь. И так уж позеленела, поди.

— Чего? — не понял Годимир. — Отчего это королевна позеленела вдруг?

— А помнишь, кметь в корчме у Андруха толковал? — принялся пояснять Бирюк. — Поверье у нас в Заречье такое. Ежели какая баба со змеем живет, то непременно позеленеет. Нет, я, конечно, понимаю — королевна и все такое…

— Но устроена она так же, как и все бабы! — Бортник уже порядочно захмелел.

— Я — рыцарь и не позволю… — Годимир попытался подняться с корыта.

— Все, все… Уже замолчали. — Ярош ткнул кметя в бок. — Сейчас еще по одной, а потом пан музыкант нам споет.

— Вот так всегда! — ответил Олешек. — Одним пить-гулять, другим их развлекать! — Но обиженным или недовольным он не выглядел. Прожевав очередной кусок, откашлялся и взялся за инструмент.

— Да не спеши ты! — Разбойник подтолкнул к нему чарку. — Успеешь спеть.

— Не-а! Потом пальцы заплетаться начнут. — Шпильман ударил по струнам и запел:

— Пора, мой друг, пора!

Ольха стучит в окно.

С корчемного двора

Уйдем, пока темно.

Застанет нас в пути

Рассветный робкий луч,

Весенние дожди

И снег тяжелых туч.

Нас ждет чудесный край,

Пар заливных лугов,

Тенистый шум дубрав

И аромат стогов.

Оставь седло, мой друг,

И отложи клинок.

Вступи в задорный круг,

Пляши, не чуя ног.

Пей воду из криниц,

Закат душой впитай,

На отблески зарниц

Желанье загадай.

За осенью весна,

За грозами метель…

Пока звенит струна,

Пока звучит свирель.

— За это стоит выпить… — Ярош полез пятерней в бороду.

Дорофей смахнул слезинку с уголка глаза. «Все-таки не плохой мужик, — подумал Годимир. — Зря я про него так думал…»

— Я понял, — произнес он и удивился слегка заплетающемуся языку. — Это и есть твое желание. Давай выпьем, чтоб оно всегда сбывалось.

— Выпить можно, — возразил Олешек, — а как же гулянье? Хочу через костры попрыгать…

— Успеешь, — махнул рукой бортник. — Девки, понимаешь, никуда не убегут. А брага порой заканчивается. Понимаешь?

— Понимаю… Наливай!

С началом сумерек Дорофей сбегал за третьим кувшином. Где он их прятал? Загадка.

Олешек что-то пел.

Годимир, обнимая Яроша за плечи, рассказывал о своем служении панне. Пытался читать стихи собственного сочинения, но все время забывал рифму в четвертой строке катрена. Разбойник честно пытался подсказывать, но не угадал ни разу.

Сало закончилось. Радушный хозяин предложил закусывать медом и немедленно притащил берестяной туесок и две ложки — больше в доме не нашлось.

Когда совсем стемнело, разожгли перед домом небольшой костерок. Кто-то, кажется шпильман, предлагал печь репу. Дорофей слабо возражал, что, дескать, отродясь репы не сажал, но тогда Олешек вызвался пошастать по чужим огородам.

— И кто из нас разбойник? — через силу выговорил Ярош. Хотел подняться, но не смог и великодушно разрешил: — Иди. Если получится…

Шпильман с великим тщанием спрятал цистру под корыто. Встал на ноги. С трудом удерживая равновесие, дошел до соломенной кучи, споткнулся, упал и тут же захрапел.

— Еще по одной и на боковую! — глядя почему-то мимо Годимира, предложил Дорофей.

— Нет, друзья! Я — все, — твердо ответил рыцарь, откинулся на спину и принялся рассматривать звездное небо.

Путь Молочника упрямо не желал оставаться на месте, вращаясь наподобие крыльев ветряка. Звезды то троились, то двоились, умудряясь при этом вести хоровод вокруг Полуночной звезды, последней в дышле Воза.

Разбойник с бортником еще болтали. Кажется, наливали… Издали от реки слышался визг и хохот. Это парни и девки начали прыгать через костры, совершая обряд очищения огнем. Вскоре придет черед воды принимать разгоряченные танцами и беготней тела, смывая вместе с пылью и потом земные грехи. И можно снова нарушать заповеди Господа. До следующей Водограевой ночи. Очень удобно…

С этими мыслями Годимир заснул.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
КОРОЛЕВНА

Проснулся Годимир от истошного крика:

— Свели! Свели!!!

Рыцарь рванулся, хотел вскочить, но упал на четвереньки — затекла нога. Он отчаянно закрутил головой по сторонам. Серая предрассветная мгла окутывала подворье так, что и ближний плетень не разглядеть. С вырубки наползал стылый туман — и это конец червня!

— Свели! Сволочи! Конокрады!

Незнакомый хриплый голос шел от навеса около сараюшки, где они с Ярошем с вечера привязали коней. Неужели? Вот так Гнилушки! А говорят: чем дальше о города, тем ворья меньше. Сельские, мол, обитатели прадедовскую правду блюдут и честностью гордятся. А кто же кричит?

Неподалеку заворочалась темная куча:

— А? Что?

Ярош. Сейчас бы ему увечного побирушку изображать… С похмелюги.

Поднявшись на ноги, Годимир схватился за голову — словно церковный колокол под черепом зазвонил. Да не просто колокол, а колокол-великан из Нагорного собора, что в Хороброве, в Старом городе прихожан к вечерне зовет.

— Что там? — Бирюку удалось подняться без особых затруднений.

— Да кажись, с конями что-то… — ответил рыцарь, удивившись своему голосу — сипатому до неузнаваемости. — Эх… Водички бы…

Из сумрака выплыла взъерошенная борода Дорофея:

— Свели! Понимаешь? Свели!..

Так вот чей крик их разбудил! Как ни хвалили вчера Ярош с бортником свекольную, а пойло пойлом остается. Во рту сухо, голова гудит, перед глазами черные точки плавают. Или, может, третий кувшин лишним был? Говорил же священник в Стрешинском замке, что винопитие без меры до добра не доведет…

— Кто свел? Кого? — Ярош вплотную подступил к Дорофею, схватил его за зипун.

— Коней, понимаешь, коней свели… Узнаю кто, пополам перерву, суки… — забормотал бортник, виновато моргая.

— Точно не знаешь? — Разбойник притянул его к себе почти вплотную, навис, глядя сверху вниз.

— Да точно, Ярош, точно… Откуда ж мне… Я ж, понимаешь, с вами… — зачастил мужичонка, стараясь не смотреть Бирюку в глаза. — Да ты что, не веришь мне! Я ж тебе… А ты, понимаешь… — Он сорвался на хриплый визг.

— Ладно. Верю. — Разбойник разжал пальцы, позволяя кметю обессиленно усесться на землю. — Как прознал?

Дорофей молчал. Сопел и молчал.

— Отвечай, елкина кочерга, когда спросили?! — рыкнул Ярош, замахнулся ногой, но не пнул. Видно, пожалел.

— По нужде приспичило, понимаешь… — глухо проговорил бортник. — Встал. Думал, за сарайчик… Я всегда, понимаешь…

— Да не тяни! Шустрее!

— Чего там шустрее… Глянул — коней нетути.

— Мать вашу! — Разбойник сжал кулаки и, не слушая больше лепет Дорофея, кинулся к сараю.

Оставшись без собеседника, кметь вытер рот рукавом и затянул, уставившись прямо перед собой:

— Вона ты как со мной, понимаешь… Я, значит, для тебя, а ты… Вона как выходит…

Годимир едва ли не бегом направился вслед за Ярошем. Не раздумывая, последовал его примеру, когда разбойник, пробегая мимо бочки для сбора дождевой воды сунул туда голову и, шумно отфыркиваясь поспешил дальше. Вода отдавала тиной, но зато оказалась чудо какой холодной!

Беглый осмотр места происшествия показал — неизвестные ворюги сперли обоих коней вместе с недоуздками и захватили одну уздечку и седло.

— Один был, — уверенно сказал Ярош. — Сейчас я погляжу… Эх, свету бы… — Он скрутил из соломы тугой жгут, сунул в руки Годимиру: «Держи, пан рыцарь!» и принялся щелкать кресалом. Отсыревшая за ночь солома упорно сопротивлялась. Искорки гасли, так и не успев превратиться в язычки пламени.

— А что это вы тут делаете? — раздался озадаченный голос Олешека. — Омет спалить надумали7?

— А! — раздраженно отмахнулся Ярош. — Не мешай, музыкант!

— Не видишь, что ли? Коней увели!

— Мать честная! — воскликнул шпильман. — Вот те и поселяне!

— Да не могли наши, зуб даю! — твердо проговорил Дорофей. — Ну, разве что для забавы, понимаешь… Малолетки… Ежели так, тады я живо разберусь… Понимаешь…

— Я твоим малолеткам головы поскручиваю, если без коня тут останусь! — вскочил Ярош, в сердцах швыряя оземь огниво и кремень. — А уж что пан рыцарь устроит, я и угадывать не берусь!

Бортник кинул быстрый испуганный взгляд на Годимира. Настоящих рыцарей в Гнилушках видели редко, а потому верили любой сказке про них.

— Так, может, и не наши… — заюлил кметь. — Может, кто чужой в село забрел…

— Что ты лепишь? Какой чужой? Откуда? — оскалился Ярош. — В вашей-то глухомани…

— Да не знаю я, понимаешь… А только слухи слыхивал… Были пришлые, Господом, отцом нашим Пресветлым и Всеблагим…

— Долго вы препираться будете? — Олешек зевнул и потянулся. — Вон, рассвет скоро.

— Верно, — согласился Годимир. — В погоню надо собираться.

— Во-во, понимаешь… — обрадованно воскликнул Дорофей. — По следам пойдем. Я… понимаешь… в лесу всю жизнь…

— Всю жизнь, всю жизнь! — передразнил его Бирюк. — Лучше б собаку завел какую-никакую!

— Тык… это… какая собака? — Бортник уже согнулся, едва не касаясь носом земли, и рассматривал следы. — Я в лесу по десять ден, понимаешь… Чего она жрать будет… За мной, панове!

Он бодро потрусил к широкому пролому в плетне — видно было, что многолетней давности, но так и не дошли руки починить.

— Теперь сюда!

Годимир поблагодарил Господа, пославшего недавно дождь. На сырой земле отпечатки выделялись так же ясно, как шрамы на лице бывалого воина. Даже неопытный следопыт, навроде него, мог узнать ровно обточенные ковалем копыта серого, и лопатообразные, с исковерканным краем следы саврасого.

— Ничего, ничего, — бурчал себе под нос Дорофей. — Не таких, понимаешь, на чисту воду выводил…

— Ага! Ждут они тебя, — безнадежно вздохнул Ярош. — Уже небось полпоприща отмахали наметом…

— Нет, не может быть, — неожиданно возразил Олешек. — Я среди ночи вставал… До ветру… Были кони. Точно помню.

— Да? Не примерещилось?

— Слушай, Ярош, я, конечно, не удалец, вроде тебя, в колодки меня не заковывали, но коня от плетня отличить могу, — обиделся шпильман.

Разбойник не нашелся с ответом, пожал плечами, почесал затылок.

— Вона! Гляди! — заорал вдруг Дорофей, тыча пальцем в сторону леса.

В утренней дымке одиноко бродил саврасый. Годимир сразу узнал его по тяжелой голове и косматой гриве.