Чтение 22–й страницы книги ~Чистовик~

– Роботы.

– Тоже… на основе человеческого сознания?

– Да. На основе сознания моих детей, убитых функционалами.

Дальше я расспрашивать уже не рискнул.

Через несколько минут в тумане стал проступать небоскреб. Вначале я почувствовал холод – словно что-то огромное, тяжелое заслонило от меня невидимое в тучах солнце, нависло безучастной молчаливой громадой. Робот замедлил шаг.

Внизу башни небоскреба объединяло что-то вроде общего стилобата – выгнутое дугой основание размером и формой со здание Главного Штаба на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге. Посередине дуги, там, где в здании Главного Штаба расположена арка, здесь была прозрачная дверь – большая, грузовик мог бы проехать, но на фоне здания теряющаяся. Конечно, здание было построено не из камня – ровный серый материал мог быть бетоном, а мог и не иметь в моем мире никакого названия. Окна в стилобате шли на высоте метров десяти от земли.

Я посмотрел вверх – и увидел в тумане закрученные лепестки башен. Мы сейчас стояли прямо в центре исполинской трубы, пронзающей облака. Мне показалось, что здесь, будто в оке тайфуна, проглядывает чистое небо.

– Вход перед тобой, – сказал робот. – Я не могу приблизиться без риска быть уничтоженным.

– Ага…

– Подходишь к стеклянным дверям. Они откроются, и ты войдешь. Тебе будут заданы какие-то вопросы. К сожалению, я не могу считать информацию ни одним доступным мне способом, ты будешь стоять спиной ко мне, а эти двери не вибрируют от звуковых колебаний.

– Жалко. – Я достал пачку сигарет. Земные уже кончились, но я набил в пачку местных папирос.

– Успокойся, – мягко сказал робот. – Расслабься. Ты уже в выигрышном положении, в тебе есть сущность функционала, и здание должно это почувствовать. Ты видел его сразу, а те, кого я приводил, вынуждены были несколько минут всматриваться, даже стоя здесь, чтобы воспринять окружающую реальность. Я думаю, у тебя есть шансы.

– Спасибо. – Я несколько раз глубоко затянулся. – Вот радость-то.

– Не стоит стрелять. Я думаю, автомат ты можешь оставить, но он не причинит вреда зданию. И не забудь впустить меня.

– Не трусь, железный, – пробормотал я. – Все путём.

Он промолчал. А я затянулся еще раз, отбросил сигарету и пошел к дверям.

Здание, конечно, подавляло. Земные небоскребы, даже более высокие, все-таки стоят в окружении других зданий. Египетские пирамиды, хоть и выстроены в пустыне, основательны, они плоть от плоти земли. А это сооружение на вершине горы было совершенно неуместным. Так ребенок, играя, строит башню из кубиков в самом неподходящем месте и говорит: «Она будет стоять здесь!»

Стеклянные двери были абсолютно прозрачными и чистыми. За ними я видел довольно большой вестибюль с мягко светящимися панелями в потолке. Посреди вестибюля стояла невысокая, по грудь мне, стойка. Так и казалось, что сейчас появится дружелюбный портье, встанет за нее и спросит: «Вы бронировали у нас место?»

Да, бронировал. С тех пор, как не смог войти в свою собственную квартиру. Когда меня облаяла моя собака. Когда паспорт рассыпался в руках, а отец не узнал мой голос. У меня есть право войти в эту дверь. Войти – и сделать все, что сочту нужным!

Когда до двери оставалась всего пара шагов, стекло будто прорезала щель. Створки плавно разъехались в стороны. Ой, как примитивно, могла бы ведь просто исчезнуть, или стечь в пол, или развернуться, как диафрагма фотоаппарата. А тут – раздвижные двери. Купе поезда…

Я сглотнул и шагнул в вестибюль.

Было тихо и тепло. Воздух слегка дрожал, работала невидимая вентиляция. Я невольно шарил глазами в поисках предыдущих визитеров. Что я ожидал увидеть? Истлевшие тела, скелеты? Конечно же, ничего не было.

Я сделал еще шаг.

За моей спиной тихо сошлись створки.

– Пройдите к стойке.

Голос был тихий, вежливый, но в отличие от голоса робота – совсем неживой. Бесполый и вежливый. Так должны говорить стиральные машины и пылесосы.

– Иду, – зачем-то ответил я и прошел вперед.

Стойка была то ли из светлого камня, то ли из пластика, имитирующего камень. Гладкая, ровная, никаких кнопок, вообще никаких деталей.

– Положите ладони на стойку.

Я повиновался.

– Назовите ваш мир.

– Земля. Точнее, Земля-два. Демос.

– Это правильно. Назовите вашу функцию.

– Таможенник.

Пауза. И снова так же спокойно:

– Это неправильно. Ваша связь с функцией прервана. Вы более не являетесь функционалом.

– Нельзя перестать быть функционалом, – быстро сказал я. – Я остаюсь измененной вероятностью.

Короткая заминка.

– Это правильно. Назовите вашу функцию.

Он что, издевается? Я посмотрел вверх, откуда раздавался голос. Нет, тут ни юмором, ни двусмысленностями и не пахнет. Это действительно машина без тени человеческих чувств.

– Я – функционал, не знающий своей функции.

Долгая пауза.

– Это правильно. Цель визита?

– Изучение здания.

– Это правильно. Продолжительность визита?

– Не определена, – стараясь попасть в тон, ответил я.

– Это правильно.

Неужели все так просто? Надо лишь быть функционалом – и тебя впустят?

– Обоснование?

Я помолчал и ответил:

– Оценка целесообразности разрушения здания.

– Это правильно.

Тишина.

Я ждал, переминаясь с ноги на ногу. А где-то в недрах здания та его часть, что умела принимать решения, формулировала вопросы.

– У вас есть возможность разрушить здание?

– Нет.

– Это правильно.

Я ждал еще вопросов – но их не последовало. Зато стойка между моими руками разошлась. Наружу стал выдвигаться гибкий шланг с загубником на конце. Я дернулся – но руки будто приклеились к стойке.

– Откройте рот и прижмите зубами насадку.

– Что это? – в невольной панике закричал я.

– Дезинфицирующий зонд, – бесстрастно пояснил голос. – Стандартная процедура, для функционала не опасна.

– А для человека?

– Приводит к смерти через промежуток времени от тридцати секунд до шести часов двенадцати минут.

Я повернул голову, отворачиваясь от покачивающегося шланга.

– Вы отказываетесь проходить дезинфекцию?

Серый приплюснутый загубник на шланге замер перед моим лицом. Я вдруг увидел на нем едва заметные вмятины.

Сжавшиеся от нестерпимой боли зубы?

Я не вырвусь. Руки будто приклеились. Да если даже и вырвусь – куда я денусь с подводной лодки?

– Повторный вопрос. Вы отказываетесь проходить дезинфекцию?

Интересно, это стандартная процедура по отсеву «недофункционалов»? Или способ наказания притворщиков? Или машина спрашивает без всякого злого умысла?

Не будучи функционалом, я умру. Способности функционала включаются лишь…

– У меня есть выбор? – закричал я.

– Да. Вы вправе отказаться.

– Я повторно спрашиваю! – закричал я. – Есть ли у меня выбор и важны ли последствия моего выбора для моей судьбы? Понимаешь меня, дура электронная?

И тут же я понял, что не прав. Ощутил, как рассеянные в стенах здания нервные узлы вспыхнули от прилива энергии, оценивая мой вопрос и пытаясь понять его потаенный смысл. Какая там электроника, какие, к дьяволу, жидкие оптонейронные схемы универсального робота Карк-Е с Земли-46, воплотившего в себе личность поэта-депривиста Анатоля Ларса! Это не было ни компьютером, ни автоматом, ни роботом, ни личностью – то, что жило в зданиях функционалов, что поддерживало силы прикованных к ним людей, что добывало энергию из ниоткуда и превращало информацию в энергию. Изменение сверхтонких структур материи, переброс спина электрона из полуцелого в целое или нулевое значение, что приводило к смене существования электрона в нашей реальности из вероятного на невозможное или недопустимое. Элементарные частицы материи превратились в элементы чудовищной по сложности схемы, взаимодействуя где-то за гранью реального мира, там, где царит принцип неопределенности Гейзенберга, расширенный и исправленный континуумом Иманиши…

Я застонал, чувствуя, как избыток информации, рождаясь из энергии, возникшей из ничто, хлещет в мой мозг. Я замахнулся на слишком многое. Я не мог, не знал, не понимал того, что услужливо развернула передо мной справочная система функционалов. Будь чуть больше сил, чуть больше опыта – я смог бы обратиться к ней осознанно. И спросить, к примеру, как победить функционалов.

Но у меня не было этих сил.

– Да, у тебя есть выбор, последствия которого важны.

– Дезинфицируй! – крикнул я, сжимая загубник.

Проще так. Лучше ядовитая дрянь, хлещущая в рот, чем мерцающая между реальностью и небытием нервная сеть здания, чем попытки понять то, что я понять не могу. Пусть меня накачивают отравой, а не информацией…

А-а-а-а-а!

Я бы закричал, если мог. Но загубник ввинчивался в рот, и даже голову отодвинуть я не мог. Нестерпимая едкая горечь въелась в губы, густая липкая жижа хлынула в горло. Я дергался, чувствуя, что глотаю то ли щелочь, то ли кислоту – все вкусовые рецепторы взбесились и вопили одно: «Отрава!»

Судорожными конвульсиями шланг влил в меня не меньше полулитра жидкости и опал, смотался внутрь стойки. Одновременно отпустило руки. Я упал на колени, повел головой, пытаясь вытошнить яд. Желудок сотрясали спазмы, но липкая дрянь не желала покидать организм. Я чувствовал, как яд сжигает пищевод и желудок, проникает в кровь, убивает сердце и печень…

Человеку не выжить.

Или погибнет через секунды от нестерпимой боли, от инфаркта, либо умрет через несколько часов, сгнивший заживо.

Я частью человек, а частью живая машина – как терпеливо ждущий снаружи робот Анатоль Ларс. Мое тело было превращено в такую же неустойчивую систему, балансирующую между реальностями, как и моя таможенная башня, как и здание-веер. Оно способно на многое. И отрастить утраченную конечность, и вытошнить яд, и вытерпеть огонь. Оно на все способно – потому что в бесконечном океане времени, в развернутом веере реальностей есть все что угодно – новые тела, неядовитые яды, регенерирующие организмы, люди, пьющие на завтрак кислоту, и люди, жрущие стекло на десерт, в этом вероятностном море пули ловят голыми руками, а от соприкосновения большого и указательного пальца из ногтей бьют молнии, в этих бесчисленных мирах, которые лишь краешком зацепили функционалы, возможно немыслимое и невозможно возможное. Что удивительного в том, что сжигаемые заживо клетки моего тела начинают восстанавливать себя? Что странного в том, что жгучий яд оборачивается водой, соединившись со слюной?

А может быть, все иначе. И сложнее, и проще одновременно. Все эти миллиарды миллиардов миров – одновременно один и тот же мир. Все эти миллиарды миллиардов Кириллов Максимовых – суть один и тот же Кирилл Максимов. И ничего нельзя сделать с одним-единственным, пока он часть общности, мои убитые клетки восстановятся просто потому, что на другой чаше весов – миллиарды миллиардов здоровых, живых, ничем не отравленных Кириллов. Так капля отравы разойдется в воде океана, так испарившуюся каплю океанской воды заменит соседняя. Меня нельзя убить, не убив всех нас сразу, не уничтожив все миры, не перетряхнув Вселенную до основания…

На краткий миг я понял, что невозможного действительно нет. Что все правила игры, заданные в наших мирах, все аксиомы – «огонь жжется, небо голубое, а вода мокрая» – не более чем случайность.

Небо звонкое.

Огонь тяжелый.

Вода шершавая.

Возможно все.

Я сплюнул тягучей голубовато-розовой слюной. Вытер губы. Вот ведь дерьмо…

– Воды? – послышался безучастный голос.

На стойке появился стакан. Самый обыкновенный граненый стакан с водой. Я встал, выпил его одним глотком.

– Еще воды?

– Спасибо, не надо, – сипло сказал я. – Уж если целый стакан не помог избавиться от этого омерзительного вкуса…

В горле еще жгло, но боль уходила. Я вновь переставал быть функционалом, но я выжил. Я успел.

– Я могу войти?

– Вы функционал. Вы вправе войти в музей. Хранитель оповещен.

– Музей? Какой еще хранитель? – спросил я.

Но ответа не последовало.

– Эй… – Я обернулся на дверь. – Со мной робот. Он должен войти!

– Робот может войти.

Я подошел к двери – та разъехалась послушно, будто дверь в каком-нибудь гипермаркете. Я замахал руками.

Робот шевельнулся и мгновенно, как не умеют живые существа, перешел от неподвижности к бегу. Тяжелые удары ног сотрясали землю. Я посторонился – и массивная металлическая глыба пронеслась мимо меня, затормозила, медленно повернулась, осматриваясь.

– Нас впустили, Анатоль.

– Откуда ты знаешь это имя?

– Мне пришлось стать функционалом, чтобы пройти. Таможенники подключаются к базе данных. Это очень, очень хорошая база данных.

– Меня давно не называли этим именем. – Будто сочтя разговор законченным, робот отвернулся, обошел вокруг стойки, двинулся вдоль стен. – Лучше зови меня «робот».

– Хорошо. Я узнал, где мы находимся. Это музей.

Робот не ответил. Закончил движение, остановившись у стены напротив дверей.

– Подойди сюда. Здесь скрытая дверь, она должна открыться перед тобой.

Я подошел, и стена точно так же разделилась, разъехалась в стороны.

Робот тут же метнулся в проем, будто ожидал, что его могут задержать. Я прошел следом.

Такое ощущение, что изнутри весь стилобат был пустым. Эдакая коробка без перекрытий и этажей, из которой растут башни-пластины. Я постоял, поглядел направо, налево. Робот потопал направо, я из внутреннего протеста пошел налево.

Широченный коридор. Потолки метрах в пятнадцати над головой. Ровные серые стены, по потолку сложным узором разбросаны световые панели. На равном расстоянии друг от друга на полу стоят прямоугольные платформы, три на пять метров примерно. Края платформ огорожены невысокими, по пояс, поручнями.

Лифты?

Похоже. Потолок над ними кажется цельным, но это ничего не значит. А так, если прикинуть, то под каждой башней по своему лифту.

Я подошел к ближайшей платформе. Стена за ней оказалась не ровной, а покрытой неглубокими барельефами. Церкви, соборы, коленопреклоненные люди, горящие костры, стаи каких-то монстров, мчащиеся за людьми.

– Твердь, – сказал я уверенно.

Послышался топот – робот возвращался. Остановился рядом со мной, произнес:

– Каждая башня имеет свой транспортный узел. Мне механизмы не подчиняются.

– И куда ты хочешь поехать? Это музей, слышишь? Каждая башня – один из миров. Хочешь ознакомиться с жизнью городов-государств Вероза? Или тебе интереснее животный мир Заповедника?

– Иди за мной.

Я пошел. Это было не лучше и не хуже, чем продолжать экскурсию в другую сторону или оставаться на месте.

Мы прошли весь коридор до конца, до крайней левой платформы. Робот остановился.

– Здесь нет пиктограмм и рисунков. Это может быть служебное помещение.

Я пожал плечами. В душе была какая-то опустошенность. Музей…

– Давай попробуем.

Мы поднялись на платформу. Ничего не происходило.

– Отдай команду, – предложил робот.

– На самый верх, быстро, – послушно сказал я. Несколько секунд ничего не происходило.

Потом над нами разошелся потолок, открывая узкий, по размеру платформы, лифтовый ствол. Он изгибался, следуя за скрученной башней.

– Может быть, здесь что-то… – начал робот.

В следующий миг платформа понеслась вверх. Не было никаких тросов, платформа просто воспаряла все выше и выше так быстро, что ноги начинали подгибаться. Воздух тяжелым прессом надавил на плечи – вся тяжелее и тяжелее, не удержать… Я присел, вцепился в поручень.

Бывший поэт-депривист стоял неподвижно, и если бы его металлическое лицо могло выражать эмоции, я бы назвал его торжествующим.

Кино приучило нас, что настоящее противостояние всегда завершается в соответствующих случаю декорациях. Фродо бросает кольцо в жерло вулкана, а не плавит его в огне бунзеновской горелки у технически продвинутых гномов. Люк Скайуокер вгоняет торпеду в выхлопную трубу Звезды Смерти, а не перерезает Самый Важный Кабель в реакторном отсеке. Терминатор вступает в последний бой среди движущейся машинерии завода, а не дерется с соперником посреди курятника. А между прочим, вы только представьте себе, как интересно бы это выглядело! Возбужденно квохчущие куры, испуганный, но полный готовности защитить подруг петух, лопающиеся под ногами роботов свежие яйца, бегающий в паническом страхе желтенький пушистенький цыпленочек…

Конечно, писатели к этому тоже руку приложили. Лев Толстой уложил Анну Каренину под гремящий состав, вместо того чтобы позволить женщине тихо отравиться уксусом в духе ее времени. Конан Дойль загнал Шерлока Холмса к водопаду, а не устроил последнюю схватку на тихих дорожках Гайд-парка. Виктору Гюго для его политкорректной истории о любви альтернативно слышащего и движущегося лица с измененной осанкой к феминофранцузу цыганского происхождения потребовался собор Парижской Богоматери.

Ну любят, любят люди творческого труда красивые декорации! Вот только в жизни такого, как правило, не бывает. Гитлер и Сталин не дерутся на мечах посреди разрушенного Рейхстага, космические корабли стартуют не с Красной площади, да и вообще – события, изменяющие лицо мира, вершатся в тихих кабинетах скучными людьми в безупречных официальных костюмах. Мы живем в скучные времена.

И именно поэтому так любим красивые картинки.

Платформа неслась между этажами, следуя всем изгибам небоскреба. Мимо пролетали этаж за этажом. Стеклянные витрины, шкафы, наклонные лотки… мелькнули и исчезли скелеты динозавров, чучело мамонта, неуклюжий паровоз…

Музей. Действительно – музей.

Подходящая декорация для чего-нибудь веселого. Но уж никак не для Самого Главного Боя.

Зря блуждал вокруг робот с человеческим сознанием, зря сюда стремился я. Мне нужно сердце функционалов. А музей на роль генерального штаба или правительственного дворца ну никак не годится.

Конечно, это здание для них ценно. Недаром стоит в их родном мире. Собрание редкостей и диковин, хранилище чужой, переделанной и искаженной истории. Но даже если его как-то уничтожить – это будет лишь мелкий и неприятный укол.

Я не нашел Сердце Тьмы. Простите, кардинал Рудольф, не получилось. Очень старался, но…

Пресс воздуха стал еще сильнее. Странно, мы вроде как не ускорились… Я поднял голову – и увидел, как стремительно надвигается потолок. Лифт промчался через все здание навылет, сейчас нас раздавит в лепешку, неужели я отдал неправильный приказ, неужели механизмы здания воспользовались словами «на самый верх» как возможностью раздавить нас, мамочка, что же я…

Потолок разошелся над нами, и платформа стала тормозить. Меня подбросило и заболтало над платформой, я едва касался ее ногами, почти плыл в воздухе… Гибкая металлическая рука крепко схватила меня за плечо, притиснула к металлическому телу.