Чтение 22–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

— Разве не всё в руке Божьей?

— Всё...

— Вот и это было запланировано Господом, — ответил я хладнокровно. — Город, а вместе с ним и божий мир, избавились от пары или чуть больше гнусных гадин. На том, кто их убрал, греха нет. Я достаточно совестливый человек, святой отец... в смысле, в меру совестливый, но не иисусик, так вот я не всякое убийство считаю убийством. После иных мир становится ох как чище!

Он покачал головой, на лице и в глазах укор.

— Как это можно быть совестливым в меру? Совесть либо есть, либо нет.

— Верно, — согласился я. — Но вот совестливым можно быть в меру... Иначе что такое про ложь во спасение, глаз за глаз, если враг не сдается — его уничтожают, кто к нам с мечом?.. Я не нарушил Божьи заповеди... в их основе, а мелкие статьи можно не принимать во внимание. Сегодня они одни, завтра — другие. Скажите лучше, святой отец, можно как-то узнать, что народ говорит про Амелию и ее усадьбу? Какие настроения масс? А то мне как-то тревожно за них...

Он покачал головой,буркнул:

— Скажи уж правду, что за собаку беспокоишься.

— Собака тоже человек, — возразил я. — Почти всегда куда лучше самого человека.

Он вздохнул:

— Узнать нетрудно. Вокруг усадьбы настороженное затишье.

— Насколько настороженное? Он одобрительно усмехнулся:

— Сразу схватываешь, сын мой...

— Жисть такая, — ответил я. — Ждут?

— Еще как. Народу на улицах в том районе больше не стало, но все как будто чего-то ждут. И среди них совсем нет женщин...

— Недосмотрели, — согласился я. — Впрочем, женщин на такие службы еще не призывают. И слава Богу. Хотя надо двигаться к равноправию, но я что-то оконсервативничал... на церковь глядя. Ладно, если в доме всё спокойно... а в городе тоже на это смотрят спокойно?

Он торопливо кивнул:

— Вполне. Там забор хоть и высокий, но в дырки от выпавших сучков можно наблюдать за всем двором. Мне сказали, что ваш друг рыцарь исправно обходит весь дом, он в полных доспехах, а меч не выпускает из рук, осторожный... Госпожа Амелия выходит покормить лошадей, дети бегают с вашей собакой... где вы только и отыскали такого гиганта?

— За Перевалом, — объяснил я.

— Там такие водятся?

— Полно, — заверил я. — Это еще мелкий. Другие вообще крупнее лошади.

Он посмотрел на меня очень внимательно:

— Я боюсь даже представить, что вы задумали.

— Господь велел карать зло, — ответил я. — Кроме того, самое важное: другие увидят, что зло творить нехорошо. Хоть и приятно, но расплачиваться придется. И не только в аду, это уже дело церкви, но и на земле. Об этом позаботятся не только верные воины церкви, но и все порядочные люди.

Он вздохнул, перекрестил меня:

— Сын мой, иногда твоими устами глаголет сам Сатана.

— Так бы я ему и позволил, — ответил я.

— Ты прислушайся к себе, сын мой. В городе орудуют сатанисты, так что берегись, чтобы их тлетворный дух тебя не затронул!

Глава 7

Я смотрел на него, кивал и не знал, что сказать, потому что знаю ужасающую правду, настолько тяжелую и ошеломляющую, что раздавит любого искренне верующего и вообще чистого душой человека. А этот священник либо покончит с собой, что является тяжким грехом, либо рехнется.

Все мы знаем, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богачу попасть в рай. То есть корень всех зол этих людей — любовь к деньгам, даже пусть не любовь, а обладание большими деньгами. Таким образом все самые могущественные люди должны попасть в ад, ибо все они — сатанисты.

Все финансисты, банкиры, олигархи, промышленники, магнаты, президенты, короли, папы римские, короли широкополосной связи, нефтяники, топ-спортсмены и топ-звезды кино, создатели хайтека, хозяева прессы — все сатанисты, так как руководствуются теми принципами, которые заложили на Земле падшие ангелы во главе с Люцифером, ставшим Сатаной.

Сатанисты и сейчас правят миром, как правили всегда. Они были и остаются самыми могущественными людьми на свете, самыми передовыми во всех отношениях. То есть сатанисты создали колесо, парус, холодильник и мобильники, но они же — гомосексуализм, воровство, предательство, ложь...

От Бога у нас верить человеку на слово, а от Сатаны — хитроумные договоры. В последнее время вошли в моду брачные договора. Еще одна победа сатанизма, ибо хоть в эту область меркантильные отношения раньше не проникали, всё-таки брак считался таинством и святостью. А теперь и это всего лишь деловые отношения двух субъектов.

Я сам, если на то пошло, сатанист. Еще какой. Но всё-таки, признавая полное и всеподавляющее преимущество Сатаны, я всё же, всё же... даже находясь на стороне Сатаны, всё же не хочу поражения создавшего рыцарство Творца. И не просто так вот не хочу, а и пытаюсь воспрепятствовать его поражению. Хотя понимаю, рыцарство обречено, рыцарство исчезнет под напором вот этих.

Сатана круче и неразборчивее в средствах. И потому у него всегда всё получается. И письменный договор, составленный в присутствии двух свидетелей, надежнее слова чести. И всё-таки я почему-то хочу... даже не знаю почему, чтобы слово чести жило, чтобы ему верили, чтобы в мире осталась дружба, благородство и прочая несовременная хрень, абсолютно неоправданная с экономической точки зрения.

Так же точно, хотя абсолютно точно знаем, то прав был шериф Шервудского графства, однако же сочувствуем разбойнику Робину или болеем за четверых идиотов, которые проливали кровь за какую-то хрень вроде подвесок королевы и всячески мешали прогрессу в лице умного и просвещенного кардинала.

Я поклонился, отец Шкред вздохнул, перекрестил меня мелкими суетливыми крестиками. Я ответил коротким поклоном и вышел. Мне, паладину церкви, целовать руку священнику любого ранга, пусть даже папе, не то что влом, а просто урон моему высокому сану. Или не сану, паладинство — вроде не сан, но всё равно, даже дамам целую ручки так, словно участвую в каком-то розыгрыше...

Выходя, вспомнил рассказ сэра Торкилстона про Братство Святого Слова. Они занимали отдельно стоящий дом, огромный и мрачный, с колокольней и небывало толстыми стенами. Окна, понятно, бойницы, а в подвалах, по слухам, всегда столько продуктов, что братья могли отсидеться при любой осаде.

Они вели тихую, но непримиримую борьбу с магами. И не святым словом, а вполне реальными ударами ножа ночью в спину, стрелой, пущенной с крыши, или же умело запущенным камнем из пращи. Все заклятия, которыми защищались маги, против братьев оказывались бессильными: святая молитва рассеивает чары. Против Братства не раз возникали судебные тяжбы, но братья в отличие от своих менее практичных собратьев в других монастырях умело обставляли свои дела так, что свидетелей не оставалось, а все убийства происходили тихо и незаметно.

Несколько раз даже горожане угрожали пойти на приступ и выгнать зазнавшихся монахов: мол, есть магия черная, а есть белая, и неча их путать, но монахи всегда готовы были к осаде, и горожане затихали. А потом пришел Бриклайт... И одним из его первых дел была полная поддержка деятельности братьев-монахов, после чего он подыскал для них здание впятеро больше, настоящий заброшенный рыцарский замок, расположенный в городе Оймясберг, что втрое крупнее и многолюднее Тараскона.

На этом, как я понял, и сломались братья. Огонь и воду прошли, а вот медные трубы славы... увы. Они перебрались в замок, быстро перестроили его в крепость, начали набирать новых братьев, дабы развернуть еще более активную работу в городе... но что-то о них теперь почти не слышно. Нет, они есть, но как-то успокоились, что ли. И это самая большая победа Бриклайта: уничтожить не самих героев, а убить их дух.

Даже на другом конце площади я чувствовал на спине взгляд священника. Я старался держаться уверенно, хотя, конечно же, никакой ясной задумки нет, есть только ощущение, что по городу пройтись надо.

Голова трещит, я не трус, но осторожничаю, задействовал все чувства и все виды зрения, только после решился в личине исчезника нацеливать слух на прогуливающихся горожан, жадно слушал. Все поговаривают, что в городе орудует некая черная банда, что похитила сокровища из городской казны, вот-вот их поймают, и тогда ждет нас веселое зрелище: то ли повесят прямо на площади, то ли сожгут... А почему не сжечь, если эти гады всё колдовством проделали? За колдовство надо жечь... если оно вот такое, вредное.

Похоже, Тараскон на самом деле зашел по пути прогресса даже дальше, чем я думал. Прислушиваясь из укрытий к разговорам горожан, я узнал больше, чем из обстоятельных рассказов сэра Торкилстона, Амелии и даже отца Шкреда.

Аристократия не просто урезана в правах, для нее вообще закрыты все должности в городе. Можно сказать, что рыцарство почти полностью исключено из управления городом. Здесь, можно сказать, установлена... э-э... тотальная демократия. А для ее защиты создана особая народная милиция числом не в четыреста человек, как сказал Торкилстон, а уже в тысячу. Впрочем, можно всегда призвать даже больше, но и тысячи достаточно, чтобы конное рыцарство не осмеливалось вступать в схватку со старейшинами города.

Милиция занимается главным образом защитой городского совета и входящих в него лиц, а также обеспечивает судебные процессы против знати, исполнение приговоров и решений городского совета. Самым резким постановлением городского совета был запрет аристократическому сословию занимать должности в городе, даже самые мелкие. Так же рыцарским родам вменяется ответственность за действия любого из его членов. Милиция ревностно следит, чтобы ни один из рыцарей не задел честь и достоинство членов городского совета, а с милицией считаться приходится: вооруженные длинными копьями с крюками для стаскивания рыцарей с коней, они впервые предстали серьезной угрозой рыцарскому войску.

Таким образом, в городе существует как обычная городская стража во главе с капитаном Кренкелем, ветераном войн, так и милиция — отборные головорезы, вооруженные до зубов. Доспехи и оружие у них намного лучше, чем у людей Кренкеля. Еще бы, тот защищает всего лишь горожан, а милиция — правящий верх Тараскона.

Тот, кто не хочет умереть от жажды, должен научиться пить из всех стаканов: я черпал информацию даже из разговора сплетничающих кумушек, а когда возле меня остановилось двое беседующих горожан зажиточного облика, я едва не вылез из личины исчезника.

— У нас свобода, — донесся мягкий журчащий голос сытого и всем довольного человека. — Только в нашем городе удалось настолько ослабить церковь, что больше не указывает, как жить. Потому к нам и ломятся... Как думаете, если подниму цены на комнаты в постоялом дворе еще на четверть... Да что там на четверть, даже на треть, думаю, можно!

Второй поправил со смешком:

— И на дома. Не забудьте, на дома цены растут еще быстрее. Церковь такое бы не одобрила...

— К счастью, — добавил первый, — ее никто не слушает. Знаете ли, это же проблема выбора: подчиняться или не подчиняться! Когда есть возможность выбирать, любой предпочтет неподчинение, что и есть подлинная свобода. Не так ли?

— Так, — ответил второй. — Так... Только немного страшновато...

— Чего? Греха боитесь?

— Нет, но когда целый город свободен... свободен вот так, гм...

Оба помрачнели, даже сгорбились и пошли дальше уже не так напористо и уверенно.

Я двинулся потихоньку следом, разговор становится всё интереснее, в спину знакомо пахнуло холодом. Ветер вроде бы не переменился, я сперва не сообразил, почему чувствуется чуть ли не леденящая струйка. На всякий случай, заранее поморщившись, включил тепловое и магическое зрение, переждал дурноту, а когда поднял голову, обдало настоящим холодом.

Ветер дует с моря и, обдувая особняк Бриклайта, несет в мою сторону помимо запахов еще и нечто странное, словно весь просторный двор Бриклайта завален горами мельчайшей черной сажи, а ветер ее поднимает и несет на своих крыльях.

Эта черная струя время от времени хлестала по мне, как исполинский осьминог щупальцем, я воспринимал ее как холодный ветер. Запоздало сообразил, что никакого холода нет, это я так реагирую на черную магию, на чистое Зло, что окружает здание таким плотным облаком, что часть уносится ветром.

— Ну Бриклайт, — шепнули мои губы, — какие же колдуны у тебя на службе? Или сам балуешься черной магией?

Ночь приморского города волшебно восхитительна, прекрасна и, несмотря на близость моря, удивительно теплая, ласковая. Звезды огромные, крупные, сочные, их невероятно много, земля залита призрачным светом, и я не раз отчетливо видел целые хороводы крохотных эльфов. Горожане на них обращают внимания не больше, чем на светящихся бабочек. На улицах народу больше, чем днем, песни, пляски, фокусники и жонглеры, двери борделей распахнуты шире, чем трактиров.

Я изображал застенчивого любовника, что пробирается к чужой жене: плащ с капюшоном скрывает лицо, я старательно горбился, избегал шумных компаний, стыдливо проскальзывал даже мимо стражей.

Вокруг усадьбы Амелии я насчитал восемь человек снаружи и троих внутри, эти затаились за деревьями, наблюдая за домом издали.

Если понаблюдать за ними, можно выяснить, кто умеет видеть исчезников или отводников, но я поступил проще: с той стороны усадьбы при таком расположении осталась мертвая зона, я снова вошел на всякий случай в осточертевшую шкуру исчезника и через десять минут, выбирая самые темные тени, пробрался на второй этаж. Пес встретил меня на лестнице, я дал себя обцеловать и тихо-тихо поднялся наверх.

Сэр Торкилстон подпрыгнул, когда я подошел со спины и кашлянул. Лезвие меча взметнулось и застыло возле моего горла.

— Господи, — выдохнул он, — сэр Ричард!

— Я.

— Как можно так подкрадываться? Я вам чуть голову не снес!

— Узнаю бывалого воина, — ответил я. — Не все умеют спать с мечом в руке.

— Я не спал, сэр Ричард. Но как вы оказались здесь?

— Долго рассказывать. Я ненадолго. Как с Амелией?

— Спит, как и дети. А когда не спит, места себе не находит.

— Скоро всё закончится, — заверил я. Подумал, что говорю глупости, но когда утешают, все говорят глупости, здесь главное: уверенный голос. — Что-то произойдет.

Он пробормотал:

— Что?

— Не знаю, — ответил я честно. — Но слишком уж сгустились тучи. Пора грянуть грозе.

Он хмыкнул:

— Только бы не на наши головы.

— В грозу достается всем. Но топит тех, кто слабее.

Он пошел за мной и смотрел, как я вытаскиваю из мешка и раскладываю по лавке рыцарские доспехи, меч и лук. Так и тянет влезть в доспехи, могучий соблазн укрыться, как черепаха, от кончика ушей до пят... но в городе это вызовет озлобление. Мол, хватит, натерпелись от рыцарей. Зато лук за плечами вполне демократичен, как и молот на поясе. Одежда же у меня подчеркнуто простая: из хорошего материала, но потертая и поношенная. Какой и надлежит быть у сильно обедневшего, а то и обнищавшего благородного. К таким злобы нет. Скорее брезгливо-снисходительное сочувствие.

Глава 8

Торкилстон наблюдал за мной внимательно, взгляд запавших глаз оценивающе пробежал по луку. Не думаю, что он оценил дивную красоту барельефов, изображающих фигурки зверей, но я видел, как поднялись брови, а во взгляде проступило глубокое уважение.

— Много я видел луков... — сказал он и умолк многозначительно.

— Хороший лук, — согласился я. — Я вообще стараюсь брать хорошие товары.

— Вы что-то задумали, сэр Ричард?

— Проедусь вокруг сада, — сообщил я. — Негоже прятаться, будто мы на чужой территории.

— Кто-то рассматривает ее как свою, — обронил он.

— Обнаглели олигархи, — заметил я. — Пора указать на право частной собственности. Если надо, даже указать пальцем. А то и ткнуть мордой.

— Это важное право? — спросил он.

— Будет самым важным, — ответил я. — Отцы города это уже чувствуют.

Он вздохнул.

— А как же... — Я прервал:

— Только ни слова про честь, доблесть, верность! А то взбешусь. Сам, когда говорю, чувствую, что не та публика. А мы как придурки какие. Сейчас модно ходить чуточку припачканными... Вы про черные мессы слыхали?

Он посмотрел с удивлением.

— Кто про них не слыхал? Меня даже звали участвовать. Но я как представил, что надо козла в жопу целовать...

— Да это нормально, — заметил я. — У нас, чтобы продвинуться по службе, каких только козлов в жопу не целуют. Здесь то же самое: поцелуешь в жопу — получишь какие-то блага. Лизнешь глубже — получишь еще... Просто наши козлы предпочитают костюмы от Версаче, а черные мессы устраивают прямо в кабинетах. — Он зябко передернул плечами:

— Гадость какая! А вы еще за океан собрались. Там же всё, наверное, на черных мессах.

— Наверное, — согласился я. — Хотя странно, что о самом Юге известно так мало. Подписку они там дают о неразглашении, что ли? Ведь приезжают же оттуда?

— Вообще-то да, — согласился он неуверенно. — Но поди разбери, кто в самом деле там побывал, а кто просто половил рыбу где-то на острове поблизости, а потом рассказывает небылицы о королевствах на Юге?

— А там королевства? — Он удивился:

— А что же еще?

— Да кто знает, — протянул я, — вдруг там, тьфу-тьфу, эгалите и либертэ... но пасаран и всякие боливары?

Он не слушал, подошел на цыпочках к окну. Я прислушался, мысленно удлинив уши и расширив раструбами, как геликоны. Конечно, анатомия не меняется, но слышать начинаю намного лучше.

За окнами тихо, сэр Торкилстон всё еще в позе Павлика Морозова, подслушивающего зловещий заговор кулаков. Настоящих волшебников в городе нет, напомнил себе я, но есть великое множество всякой мелочи, что торопливо старается выжать как можно больше из доступной им магии и колдовства. Доступно немного, а Великие Маги, как все говорят, по ту сторону океана.

Там что-то вообще невообразимое, судя по отрывочным слухам, пусть даже перевранным. Настоящие Маги владеют некой тайной мощью, судя по моим догадкам, это нечто уцелевшее от древних эпох. Возможно, скрытых убежищ, где уцелела та некая мощь, именуемая высшей магией, сохранилось несколько, что дало разные школы и разные направления в магии.

Ладно, океан плещется у ног, скоро копыта моего коня простучат по доскам трапа, а затем и по палубе. Да и моей смирной собачке любопытно будет взглянуть на мир по ту сторону Большой Воды. Возможно, мой песик что-то признает там знакомое. Вряд ли, правда, мне об этом сообщит... Или как-то сообщит?

— Во дворе кто-то есть, — проговорил сэр Торкилстон шепотом.

— Наблюдают, — согласился я.

— Нет, это приближается...

Я снова прислушался, всё тихо и спокойно, да и не может Торкилстон чуять больше, чем я... как вдруг по спине пробежал холодок, сердце стукнуло чаще. Спокойствие слетело, как будто его сдунуло сильным ветром, страх прокатился по телу, хотя во дворе по-прежнему тихо и мирно, чего это я...

Слишком тихо, мелькнула мысль. Птицы умолкают с сумерками, а ночью вообще спят, зато орут сверчки и всякие кузнечики, а тут вдруг умолкли...

Я подтянул к себе меч, глаза обшаривают тьму за окном. Мир выглядит как будто днем, когда неполное солнечное затмение: странный, чужой и лишенный красок. Деревья словно вырезанные из камня, не шевельнут и листочком... а между деревьями стоит, медленно поворачивая огромной головой, абсолютно черный великан, похожий и не похожий на огра.

Кончиком меча я тронул плечо сэра Торкилстона, тот поежился от холодного прикосновения.

— Там что-то огромное...

— Тихо, — прошептал я. — Теперь я его вижу.

Он кивнул, бесшумно подтянул меч, на лице суровое внимание.

— Присматривайте здесь, сэр Торкилстон, — шепнул я.

— Может, мне с вами?

— Если бы знать, что там опаснее...

Он хмыкнул, оценив мужественную шутку, а я с луком в руках прокрался по темным комнатам и вышел через заднюю дверь. Темень во дворе через минуту превратилась для меня в пасмурный день. Тишь, только далеко-далеко на грани слышимости прогромыхала сапогами стража. Со стороны порта донеслась удалая песня, равнодушно тявкнула собака.

Я медленно обогнул дом. Огра уже не видно, только залитый холодным светом звезд огромный двор. Я ждал, наконец из-за дерева выскользнул человек и побежал к коновязи, где застыл, как каменное изваяние, Зайчик. Я ухватился за рукоять молота, но человек вдруг выгнулся в спине, рука попыталась ухватиться за пораженное место, где возникло трепещущее перо на длинной стреле. Он упал лицом вниз, дернулся и затих.

Через пару мгновений из темноты выскользнул человек в черном плаще с капюшоном. Я взял лук и наложил стрелу. Человек быстро подбежал, перевернул убитого и отпрянул. Я сказал негромко:

— Не ожидал?

Он моментально развернулся, в руке блеснуло лезвие. Стрела сорвалась с тетивы, одновременно я дернулся в сторону. Рядом чмокнуло, острый нож погрузился в плотное дерево, словно в кусок сыра. Человек бросился прочь, хромая, стрела только ранила: я не указал ей цель, пришлось торопливо выпустить вторую, та ударила в спину между лопатками.

Запнувшись на ровном месте, он упал у самой калитки. Я подошел, сказал негромко:

— Думал, что охотишься на овцу, герой?

Он захрипел, с трудом повернул голову. Изо рта хлынула темная струя. Он прошептал, булькая кровью:

— Всё... равно...

— Что? — спросил я.

— Убьем...

— Это я слышал, — сообщил я, — только ты уже никого не убьешь. Или я не прав?

— Убьем, — прохрипел он всё тише, — убьем тебя... а потом изнасилуем не только эту сучку, но и ее выкормышей...

— Ты? — спросил я.

— И я... — прошептат он. — Теперь уже и мы... после братьев... измочалим ее так... что...

Что-то окаменело во мне, я смотрел на него в странном спокойствии, хотя должен бы орать и обличать такого мерзавца. Он не сводил с меня пылающих ненавистью глаз, как же, опозорился, попался, а считался, поди, лучшим или одним из лучших наемников.

— Это хорошо, — произнес я тем же ровным голосом. — Это хорошо, что ты сказал такое... А то во мне уже начал было просыпаться гребаный либерал. Начал вспоминать, что жизнь — священна в любом ее проявлении.

— Чего?..

— Вот-вот, — ответил я. — Именно, чего... Подохни, священная жизнь. И пусть с тобой подохнет целый неповторимый мир, как говорят поэты, мне по фигу.

Я наступил ему на горло, услышал треск гортани, постоял чуть, всматриваясь и вслушиваясь в тихую ночь. Сэр Торкилстон с мечом в руке встретил в дверях, доспехи блестят в отсветах луны, словно покрыты корочкой льда, лицо суровое.

— Я всё видел, — шепнул он. — Не успокаиваются.

— У них резервы, — ответил я так же тихо.

— Головорезы Вильда?

— Золотовалютные, — ответил я. — Это главный резерв. Неистощимый. Нет, мы пойдем другим путем...