Чтение 22–й страницы книги ~Дурные приметы~

- Что же, и поговорить было не с кем?

- Разговоры там не поощрялись.

- Ах да... Я и забыл.

Машина въехала на разбитые дороги Дорохова, некоторое время ковыляла по
колдобинам, которые всегда появлялись после зимы. Пересекли железнодорожный
переезд, вскоре свернули на Минское шоссе, налево, к Москве.

- Твой банк в порядке?

- Да, - кивнул Самохин. - В порядке. Хотя возникли некоторые
настораживающие моменты. Неприятности появились.

- Преодолимые?

- Да, преодолимые. С твоей помощью. Отдохни пока несколько дней, с
девочкой своей пообщайся, к людям привыкни, к городу... А то, я вижу, в
лесах ты маленько одичал... А потом встретимся, поговорим. Есть о чем
поговорить.

- Накопилось? - спросил Евлентьев, не отрывая взгляда от дороги.

- Есть немного... Вы там хоть последние известия слушали?

- Не до того было. Да и неинтересно. Главное я знаю, а подробности меня
угнетают.

- Что же главное?

- Главное - это без подготовки, навскидку попасть в голову с пятидесяти
метров.

- О Боже, - простонал Самохин. - По-моему, десять дней в лесу для тебя
многовато.

- Нет, ничего... В самый раз.

- Хочешь повторить?

- Нет смысла. Я хорошо успевал, усвоил всю программу... Руководство дома
отдыха было довольно моими успехами. Мне предрекли большое будущее.

- Если не сядешь, - жестковато усмехнулся Самохин.

- Правильно, они тоже так сказали... Говорят, далеко пойдешь, если,
конечно, не сядешь. Они это всем говорили. И все соглашались. Мы там мало
общались, но единение было полное. И духовное, и нравственное, и социальное.

Самохин внимательно посмотрел на Евлентьева, но ничего не произнес. Ему
нечего было сказать. За словами приятеля стояло нечто такое, чего он не
знал, но чувствовал - это не блеф. Евлентьев и в самом деле изменился, но
Самохин еще не мог просчитать, в какую сторону, насколько. И как вести себя,
не знал. И потому замолчал до самой Москвы, до Савеловского вокзала.

Уже пристроившись в ряд машин на площади, Самохин попридержал Евлентьева,
собравшегося выходить.

- Подожди, старик... Разговора у нас с тобой сегодня не получилось...

Может, и к лучшему. Приходи в себя, выздоравливай.

- Я выгляжу больным?

- Нет, выглядишь ты прекрасно. Я о другом... Нам есть о чем поговорить.

- Догадываюсь.

- Это хорошо... Вот возьми. Я ведь обещал тебе гонорар за лесные
испытания, - Самохин вынул из внутреннего кармана и положил Евлентьеву на
колени пачку денег. - Здесь три миллиона.

- Балуешь, Гена, - усмехнулся Евлентьев, но деньги взял. Вся его
предыдущая жизнь, бестолковая, суетная и нищая, приучила подчиняться старой
поговорке: дают - бери, а бьют - беги. Когда ему предлагали деньги, он их
брал, стараясь не задумываться над тем, когда и чем придется расплачиваться.
- Так балуешь или приучаешь?

- К чему? - насупился Самохин.

- К хорошей жизни.

- К этому никого приучать не надо. Все уже приучены. Изначально. До
рождения. Звонить мне не надо, сам тебя найду.

- Недельку даешь?

- Пусть будет неделька... После майских праздников встретимся.

- Майские праздники долгие, - Евлентьев вопросительно посмотрел на
приятеля.

- Встретимся, старик, не переживай. Будь здоров.

- До скорой встречи!

Евлентьев вскинул на плечо сумку и, не оглядываясь, зашагал прямо к
подземному переходу, темному и захламленному, к переходу, который вывел его
прямо к квадратной арке. Дворами, мимо мусорных ящиков и завалов хлама,
собранного жильцами после растаявшего снега, Евлентьев вышел на улицу
Правды.

Идти ему оставалось всего несколько минут.

Анастасия открыла дверь, некоторое время молча смотрела на Евлентьева,
будто пыталась найти в нем перемены, потом пропустила в прихожую, закрыла
дверь и только тогда приникла к его груди. Это было для нее настолько
необычно, что Евлентьев растерялся.

- Ну ты даешь, - бормотал он. - В целости, можно сказать, и в сохранности
вернулся...

- Молчи, Виталик, молчи.

- Ни вражеская пуля не настигла, ни бандитский нож...

- Говорю же - молчи!

- Весел, румян, влюблен...

- Боже! - Анастасия отшатнулась и посмотрела на него почти с ужасом. - От
тебя же... Ты же весь порохом провонял!

- Из горячей точки вернулся, - улыбнулся Евлентьев.

- Ты был на войне?!

- Ну... Вообще-то это был дом отдыха... Немного своеобразный, но я там и
в самом деле отдохнул. Там, понимаешь, разные виды спорта выбирали... Мне
досталась стрельба.

- От тебя несет порохом, в глазах смертная тоска, а под ногтями,
наверное, запекшаяся кровь невинных жертв! - рассмеялась и Анастасия. -
Раздевайся, буду кормить.

Когда Евлентьев, сбросив куртку, заглянул в комнату, то увидел накрытый
белой скатертью стол, в центре которого серебрилась бутылка шампанского, из
узкой вазочки торчали три алые розы - наверняка тысяч по пятьдесят за них
отвалила Анастасия, подумал он и только тогда вспомнил про деньги, которые
дал ему Самохин на вокзале. Он вернулся в прихожую, вынул из куртки деньги,
всмотрелся в них. Тридцать стотысячных купюр были совершенно новыми, они,
похоже, еще не успели побывать в обороте, Евлентьев оказался их первым
хозяином.

- Самохин? - спросила Анастасия, увидев деньги.

- Да.

- Тебе не страшно?

- Немного есть.

- А ты не хочешь вернуть ему эти деньги?

- Нет, не хочу.

- А я бы вернула.

- И я бы вернул... Но что-то мешает, - усмехнулся Евлентьев и бросил
деньги на книжную полку. - Авось обойдется, - сказал он. - Авось. Знаешь,
как Ходжа Насреддин взялся за двадцать лет научить шахского осла грамоте?

- И что же? Научил?

- Когда в этом кто-то усомнился, Ходжа сказал, что за эти двадцать лет
обязательно кто-нибудь сдохнет - шах, осел или он.

- Знаешь, о чем я подумала... Как бы не получилось, что сдохнут все
трое...

И шах, и осел, и ты... И произойти это может не через двадцать лет, а
гораздо раньше.

- Наливай, - сказал Евлентьев, усаживаясь за стол. - Десять дней ни капли
спиртного, представляешь?

- Какой кошмар! - рассмеялась Анастасия. - Ты там к каким-то садистам
попал! - Как обычно высказав свои опасения, Анастасия сразу становилась
легкой и беззаботной. Она как бы выполнила свою обязанность, предупредила,
предостерегла, а дальше уж пускай кто как хочет. Если Евлентьев не пожелал
озадачиться печальными ее предположениями, значит, пусть так.

Пробка с грохотом вырвалась из бутылки, ударилась в потолок, вернулась на
стол, подпрыгнула и с легким звоном успокоилась на пустой тарелке.

Такой была встреча, неплохой она получилась, с шутками и тревожными
опасениями. И легкий хмель был, и любовь средь бела дня, и недолгий сон...

А проснувшись, они допили шампанское и отправились на соседний Бутырский
рынок за продуктами - с некоторых пор у Евлентьева появилась возможность
покупать мясо, овощи, рыбу прямо на рынке, а не с вымороченных магазинных
прилавков.

Тяжелая и неприбыльная торговля в электричках казалась дурным сном. И
десятидневное пребывание в доме отдыха тоже казалось сном, тревожным,
предостерегающим, но все-таки сном. С каждым днем пребывание в рузских лесах
отдалялось, забывались подробности, забывались лица, к которым он привык
там, выветрился запах пороха из одежды.

Как-то встретился Евлентьеву один из отдыхающих, но ни он не сделал
попытки подойти, ни тот, хотя оба узнали друг друга. Прошли мимо,
обменявшись лишь еле заметными кивками. Оба уже вернулись к своим именам, а
если бы и состоялся разговор, они не знали бы даже, как кого зовут.

Самохин позвонил, как и обещал, через неделю.

- Привет, старик! - воскликнул радостно. - Как поживаешь?

- Все лучше и лучше! - тоже с подъемом ответил Евлентьев.

- Повидаться бы, а?

- Всегда готов!

- Ты помнишь, где мы встречались последний раз?

- У меня об этом сохранились самые прекрасные воспоминания! - воскликнул
Евлентьев, но, кроме деланного восторга, была, все-таки была в его голосе
легкая, почти неуловимая нервозность. И ладонь, сжимающая трубку, чуть
увлажнилась, и Анастасия замерла в дверях с широко раскрытыми глазами, и
почувствовал Евлентьев, как сердце его несколько раз тяжело ткнулось в
ребра.

- Увидимся через полчаса, - сказал Самохин и повесил трубку автомата на
железный раздвоенный рычаг в подземном переходе у Савеловского вокзала.