об интимной жизни этих кумиров, поданные с таким убийственным сарказмом,
словно речь идет о мелких жуликах.
Николаевна, откладывая журнал, - бедный Илюша, сколько ему приходится
потреблять всякой информационной дряни.
Лидия Николаевна не упускала случая осторожно заглянуть в таинственный и
жутковатый лабиринт очередного расследования. Сама она всю жизнь занималась
изобразительным искусством, была доктором искусствоведения, иногда ей
приходилось разгадывать авторство безымянных полотен, проводить экспертизу,
разоблачать подделку под руку какого-нибудь гениального мастера, и в этом
было определенное сходство ее работы с работой сына. Она любила логические
головоломки, и не было для нее большей радости, чем уловить внимательный,
сосредоточенный взгляд сына, когда она за ужином, как бы между прочим,
выдавала ему какой-нибудь очень дельный совет.
рассказывал, не делился, только сообщил о восемнадцати ножевых ранениях и
единственном фигуранте, дебильной девочке-сироте, которая к тому же
оказалась беременной. Гаденький журнал попал к нему в связи с
расследованием. Лидия Николаевна принялась заново листать его, просматривать
страницы более внимательно и наконец, дойдя до последней, заметила маленький
крестик против одной из фамилий в списке сотрудников журнала. Карандаш Ильи
Никитича аккуратно выделил из списка заместителя главного редактора
Солодкина Олега Васильевича.
кремовом переплете из натуральной мягкой кожи. Лидия Николаевна машинально
отметила про себя, что такая вещица может принадлежать даме с хорошим вкусом
и довольно высокими запросами. Она стала не спеша листать книжку и, дойдя до
странички с буквой "С", наткнулась на ту же фамилию. Солодкин Олег. И семь
цифр телефонного номера.
В голове пульсировало: "Солодкин... Солодкин..." Это своего рода мучение,
когда какое-то имя кажется знакомым и никак не можешь нащупать, о оно
взялось. Вспомнить было необходим могло серьезно помочь Илюше, Лидия
Николаевна нервничала, напрягала память, наконец вскочила, кинулась в свою
комнату. Извлекла из ящика полдюжины старых телефонных книг и принялась
просматривать их, открывая дую на букве "С". Но никаких Солодкины старых
книжках не числилось. Лидия Нике на чуть не заплакала от досады.
что Илья тупике. И мне ужасно хочется хоть чем-то помочь, - подумала она. -
Совсем не обязательно, что я когда-то знала человека с такой фамилией. Могла
услышать в каком-нибудь разговоре. По радио, по телевизору, могла вcтpeтить
книге, в газете, мало ли где! Теперь ни за вспомню. Да и вовсе не факт, что
в голове моей не крутится привидение, тень случайного однофамильца этого
самого Олега Васильевича, заместителя главного редактора идиотского
журнала."
проклятое, навязчивое сочетание звуков.
следователя Бородина на лавочке в сквере неподалеку от института. Ничего
нового о состоянии Люси Коломеец она не могла ему сообщить, все было уже
сказано по телефону, но Бородин настаивал на встрече, и она не возражала,
прежде всего потому, что отлично понимала его беспокойство. Если Люся не
убивала, то где-то бродит настоящий убийца, и не просто убийца, а
маньяк-серийник, умный, хитрый, неуловимый, как призрак. У Евгении
Михайловны, которая на своем веку вдоволь нагляделась на монстров и
моральных уродов, при мысли о нем становилось холодно в желудке. Она
чувствовала, что это только начало и будут еще жертвы.
страшно, если бы следствию удалось установить, что восемнадцать ножевых
ранений нанесла психически больная девочка и нет никакого маньяка. Девочку
надо изолировать, поместить в спецлечебницу тюремного типа, и там она сгинет
вместе с памятью о жутком убийстве.
слабоумием, довольно часто наблюдаются приступы немотивированной ярости.
Критический возраст обостряет все беды умственной неполноценности,
получается взрывоопасная смесь. Дебилка зверски убила единственного близкого
человека. Если тетя брала ее на время, она могла накопить злобу, что не
берет к себе навсегда, ведь неизвестно, как ей жилось в лесной школе,
которую, кстати, до сих пор не удалось найти и при любом упоминании о
которой Люся замолкала надолго, прекращала отвечать на вопросы. Возможно,
Люсе было там очень плохо, ее дразнили, над ней издевались более здоровые и
сильные дети, и тетя была для нее единственным человеком, способным изменить
это. Не исключено, что поводом к агрессии послужил какой-нибудь резкий
разговор. Люся требовала забрать ее совсем, не хотела возвращаться в
казенное заведение, но тетя отказала ей, и девочка впала в ярость. Но могла
и просто так убить, без предварительного разговора, без повода и внутренних
мотиваций. Что-то там сдвинулось в ее больном мозгу, и она схватила нож, а
потом испугалась и легко призналась в убийстве. Она дебилка, от нее всего
можно ожидать.
вынуждая Люсю взять вину на себя.
имела возможности ознакомиться с историей болезни Люси, и ребенок,
подозреваемый в зверском убийстве, предстал перед врачами как бы голышом,
без сопроводительных документов. Не нашлось пока ни одной бумажки, кроме
свидетельства о рождении, и не было ни одного взрослого, который мог бы
сообщить о Люсе Коломеец хоть что-то внятное. Опытные подростковые психиатры
пребывали в некоторой растерянности. Они не имели анамнеза, то есть не могли
опереться на мнение коллег, наблюдавших девочку с рождения, и должны были
начинать с нуля.
спелых прыщиках. Бросалась в глаза общая нескладность, некрасивость,
связанная с переходным возрастом, но никаких явных физических уродств
обнаружено не было. Нормальная форма и размер черепа, пропорциональное
телосложение, внятная, осмысленная речь. То есть без анамнеза, что
называется, на глазок, трудно было с уверенностью утверждать, что девочка
страдает врожденным слабоумием. Диагноз "олигофрения в стадии де-бильности",
возникший сам по себе, брошенный врачом психиатрической "скорой", вдруг стал
таять, испаряться, вызывать серьезные сомнения. Нет изначального
медицинского приговора, значит, и болезни, возможно, нет. Люсю проверяли по
специально разработанной системе тестов, и картина получалась довольно
странная. По результатам тестирования выходило, что Люся нормальный ребенок,
способный мыслить абстрактно и образно. Для олигофренов это исключено.
медленно, по слогам, как первоклашка, однако это могло быть результатом
педагогической запущенности, плохого, недобросовестного обучения. На вопрос,
кто учил ее читать, она ответила не задумываясь: "Тетя Лиля".
что-то, но вместо слов звучало только частое, хриплое дыхание.
просьбе следователя Бородина осторожно повернуть разговор в сторону
загадочной "мамы Зои", но эти два слова вызывали у Люси эмоциональный
ступор. Она замолкала, принималась что-нибудь нервно теребить в руках, низко
опускала голову, избегала взглядов. Разговаривать дальше было бесполезно.
запуталось еще больше, и путаница казалась Евгении Михайловне чрезвычайно
опасной.
Солнце еще не село но спряталось за высокие дома, и в бархатном закатном
свете женский силуэт выглядел загадочно, романтично, замечательно выглядел.
Илья Никитич отрепетировал про себя первую фразу которую скажет, когда
подойдет ближе: "Вы замечательно выглядите, Евгения Михайловна", и тут же
огорчился, потому что прозвучит это как пошлейший, глупейший, никому не
нужный комплимент.
Добрый вечер, Евгения Михайловна. Извините, я опоздал немного... Нет,
ерунда, я совершенно не опоздал. Я вообще никогда не опаздываю. Это она
пришла раньше. Интересно, почему? Да потому, старый идиот, что ей идти от
своего института до этого сквера десять минут, рабочий день у нее кончился
час назад, и вместо того, чтобы оставаться лишние пятьдесят минут в своем
печальном заведении, она вышла пораньше, посидеть в сквере, отдохнуть,
подышать воздухом. Такой чудесный вечер, ну как же не подышать? А ты что
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Ковальчук Вера
Орлов Алекс