Чтение 22–й страницы книги ~Банкир~

Физический дискомфорт на время перестал занимать мои мысли, но в результате в голову полезли воспоминания и вопросы, и среди них самый важный и самый безотлагательный: что будет делать Кальдер, когда вернется и обнаружит, что я жив.

Он этого не ожидает. В самом деле, нельзя же ожидать, что кто-нибудь может выжить, будучи заперт со взбесившейся лошадью. Фактически я оказался баловнем судьбы.

Я припомнил, как Кальдер угостил коня яблоком, пока я боролся с падающими стенами, пытаясь подняться. Дал яблоко таким привычным жестом и потрепал коня по шее.

Я припомнил, как Кальдер говорил в мое первое посещение, что дает лошадям лекарства в яблоках с удаленной сердцевиной. Но на сей раз там было не лекарство, а что-то совсем другое, на этот раз снадобье вызвало безумие, превратило обыкновенного подкованного коня в машину для убийства.

Что он сказал, когда увидел, что я пришел в чувство? Эти странные слова: "Я думал, ты отключился... Я думал, ты не узнаешь..." И потом еще: "Хотел бы я стукнуть тебя посильнее, но, похоже, хватит и этого".

А еще он сказал, что сожалеет и лучше бы я не приходил... Ему не требовалось, чтобы я сознавал, как лошадь убивает меня. Ему совершенно не требовалось, чтобы я видел, и слышал, и страдал перед смертью. Но все-таки, когда он увидел, что я пришел в себя, это его не остановило и он дал коню яблоко, хотя знал теперь, что я буду видеть, буду слышать... буду страдать.

Жеребец не выполнил задачу. Когда Кальдер вернется, ему предстоит восполнить упущенное. Ясно, как день.

При этой мысли я вновь попытался высвободить ноги, хотя вряд ли это особенно помогло бы, даже если бы получилось. Но это было лишь повторением прежней пытки, поскольку нечувствительность оказалась временной. Я печально констатировал, что выволакивать сломанную ногу из-под дохлой лошади -- развлечение отнюдь не приятное и фактически, учитывая состояние прочих частей тела, неосуществимое.

Я прежде никогда не ломал костей, даже катаясь на горных лыжах. Я никогда не получал ушибов, кроме быстропроходящих детских синяков. Никогда не лежал в больнице, никогда не попадал на операционный стол, никогда не засыпал под анестезией. Все тридцать четыре года я был совершенно здоров и, не считая ветрянки и тому подобного, ничем не болел. У меня даже зубы никогда не болели.

Я никак не был подготовлен к стремительному натиску такой боли, я не был уверен вообще, смогу ли ее перенести. Я знал одно: когда я пытаюсь освободить лодыжку, протестует все тело, до того, что из глаз брызжут настоящие слезы; и не имеет значения моя теоретическая решимость, все равно никакая сила не заставит меня продолжать. Я подумал: а может, я трус? Даже если так, меня это не заботило. Я лежал, постепенно коченея, мне становилось все холодней, все хуже, и я уже начал завидовать лошади, которая не испытывала ничего.

Где-то вверху начали светлеть очертания окна, знаменуя приближение нового дня. Суббота, второе июня. Кальдер вернется и закончит начатое, и самый мудрый патологоанатом не сможет поклясться, что последний удар был нанесен через несколько часов после первого. Кальдер будет растерянно бормотать: "Но я и не предполагал, что Тим приедет ко мне... Я был в Лондоне, на телевидении... Я понятия не имею, как он закрылся в стойле... только это очень просто сделать, если быть неосторожным, понимаете... Я понятия не имею, почему конь на него набросился, это совершенно мирная кляча, сами убедитесь... такой ужасный несчастный случай, я совершенно разбит... страшно расстроен..." -- и все посмотрят на лошадь, из которой кровообращение должно было вымыть затуманившее сознание снадобье, и решат, что я поступил, мягко говоря, неразумно, и мне не повезло. Что ж, очень жаль!

Дело Яна Паргеттера, ветеринара, давно упрятано в сейф или уничтожено, и есть лишь мизерный шанс доказать, что его убил Кальдер. С какой стороны ни подойти, перспектива удручающая.

Я не мог исхитриться и вывернуть запястье так, чтобы посмотреть на часы. Солнце взошло, оно косо светило сквозь прутья, и бледное сияние рассвета становилось все ярче. Было около пяти или чуть больше.

Время тянулось. Солнце поднималось. Мы с конем лежали в глубоком молчании, мертвец и полумертвец, и ждали.

Снаружи подъехала машина, провизжали тормоза, хлопнули дверцы.

Вот сейчас это случится, подумал я. Сейчас. Очень скоро.

Зазвучали, переговариваясь, отдаленные голоса: женский и мужской. Чужие.

Не Кальдеров характерный, громкий, резкий, актерский голос. Никакого сходства.

Огромная волна надежды захлестнула меня, и я позвал:

-- Сюда... Идите сюда... -- Но мое хриплое карканье за дверью не услышали.

Наверное, они ищут Кальдера; не найдут и уедут... Я набрал сколько мог воздуху в грудь и завопил:

-- Помогите!.. Сюда...

Никакой реакции. Мой голос отразился от стен и передразнил меня, и я сделал второй усердный вдох, и крикнул еще раз... и еще раз... и еще...

Верхняя половина двери распахнулась и впустила ослепительный свет, и кто-то, не веря себе, завопил:

-- Он здесь... Он здесь!

Задвижка на нижней половине двери загремела, и дневной свет озарил проем, и против света появились три фигуры, встревоженно ступили вперед, заговорили с беспокойством и радостью и вернули мне жизнь.

Джудит, Гордон и Пен. Джудит всхлипнула. Я, наверное, тоже.

-- Слава Богу, -- сказал Гордон. -- Слава Богу.

-- Вы не вернулись домой, -- сказала Пен. -- Мы волновавшись.

-- С вами все в порядке? -- спросила Джудит.

-- Не сказать чтобы... но все относительно. Что ни говорите, я никогда не был счастливее, чем сейчас.

-- Если мы подсунем руки вам под мышки, -- сказал Гордон, оценив ситуацию, -- мы сможем вас вытащить.

-- Не советую, -- сказал я.

-- Почему?

-- Плечо, похоже, сломано. Нужен живодер.

-- Что вы говорите, Тим! -- смутился Гордон.

-- У них есть платформа... и лебедка. Это их работа -- дохлые лошади.

-- Да, понимаю.

-- И скорая помощь нужна, -- сказала Пен. -- Мне так кажется.

Я улыбнулся им с огромной любовью, моим таким неумелым спасателям. Они спросили, как я оказался там, где нахожусь, и к их ужасу я вкратце объяснил. И я в свою очередь спросил, почему они приехали, и они объяснили, что заволновались, потому что телепрограмму Кальдера отменили.

-- Микки Бонвит заболел, -- сказала Пен. -- Объявили об этом только вечером. Так что шоу в прямом эфире не было, пустили какую-то старую запись, извинились, пообещали Кальдера Джексона позже.

-- Пен позвонила и сообщила нам, куда вы собрались и почему, -- сказала Джудит. -- И мы заволновались, -- добавил Гордон.

-- Вы не вернулись домой... не позвонили, -- сказала Пен.

-- Мы всю ночь глаз не смыкали, -- прервал Гордон. -- Девочки все больше и больше тревожились... так что мы поехали.

Поехали за сотню миль. Попробуйте найти лучших друзей.

Гордон отправился на поиски телефона-автомата, а Пен поинтересовалась, нашел ли я то, что искал.

-- Не знаю, -- сказал я. -- Половина не имеет этикеток.

-- Больше ничего не говорите, -- попросила Джудит. -- Хорошего помаленьку.

-- Да мне нетрудно.

-- Забудьте пока об этом, -- согласилась с ней Пен.

-- Сколько времени? -- спросил я.

Джудит взглянула на часы.

-- Десять минут восьмого.

Кальдер вернется... И работники тоже, подумал я. Он должен вернуться, когда они приступят к работе. Примерно в это время. Ему понадобятся свидетели, когда он меня найдет.

-- Тим, -- решилась Пен. -- Если он вернется... Вы достали образцы? Вам удалось?..

Я слабо кивнул.

-- Наверное, вы не вспомните, как они выглядят.

-- Я их припрятал.

-- Разве он их не нашел? -- Она говорила ласково; она приготовилась к разочарованию и не хотела меня упрекать. Я улыбнулся ей.

-- Он их не нашел. Они здесь.

Пен недоверчиво осмотрела стойло и перевела взгляд на мое лицо.

-- Разве он не обыскал тебя? -- удивилась она. -- Карманы... конечно, обыскал.

-- Этого не знаю... но таблеток он не нашел.

-- Так где же они?

-- Я научился у Джинни оставлять руки свободными, -- сказал я. -- Они в пластиковой сумочке... у меня за поясом... в трусах.

Она недоверчиво уставилась на меня, а потом они обе расхохотались, и Джудит, вытирая слезы, переспросила:

-- Так значит... все это время?..

-- Все это время, -- подтвердил я. -- И достать их нетрудно.

Некоторые события лучше бы забыть, но они незабываемы: смело могу занести следующие полчаса в эту категорию. Но в конце концов меня уложили на носилки на колесиках, вывезли на открытый воздух, и мой дохлый грузный товарищ был наполовину втащен по пандусу в фургон живодера, с которым Гордон, применив незаурядный дар убеждения, сговорился в этот утренний час,

Три работника, наконец прибывшие на место службы, неловко переминались поодаль, и двое из "скорой помощи", которые не были даже фельдшерами, точно в каком-то фарсе, пытались сквозь помехи добиться ответа по радио, куда меня везти.

Гордон говорил людям из живодерни, что я потребовал взять у лошади пробу крови, настаивал, чтобы непременно, и до тех пор не обрабатывать тушу. Измотанные Джудит и Пен зевали. Я обессиленно наблюдал за какими-то птичками, порхающими высоко в чистом синем небе, и представлял, что я там, наверху, с ними, легкий, как воздух; и в эту идиллическую картинку въехал Кальдер.

Невозможно узнать, что он подумал, увидев всю эту суету, но когда он большими шагами приблизился от машины, челюсть его отвисла от потрясения и дурных предчувствий.

Сперва он, казалось, сосредоточил внимание на Гордоне, потом повернулся к человеку с живодерни, который громко говорил:

-- Если вы хотите анализ крови, дайте нам письменное подтверждение, что заплатите за вызов ветеринара.

Кальдер посмотрел через его голову на дохлую лошадь, которая еще наполовину лежала на пандусе, потом перевел взгляд на денник, откуда ее вытащили и где еще дверь была настежь открыта.

Потом он озадаченно повернулся к Джудит и тут с ужасом разглядел сумочку, которую крепко сжимала Пен. Прозрачную пластиковую сумочку, набитую капсулами, таблетками и прочими старательно собранными сокровищами, ясно просвечивающими изнутри.

Пен к ее чести обрела голос, и ее слова, должно быть, прозвучали для Кальдера роковым приговором:

-- Я не говорила вам раньше... Я фармацевт.

-- Где вы это взяли? -- Кальдер уставился на сумочку, словно пытаясь прожечь ее взглядом. -- Где...

-- У Тима.

Его взгляд метнулся ко мне. и, похоже, он наконец осознал, что моя несомненная неподвижность не означает, что я мертв. Он сделал два шага к носилкам и взглянул мне в лицо; и увидел, что я жив, бодрствую, настороже.

Никто из нас не заговорил. Его глаза, казалось, запали в орбитах, и под кожей резко проступили очертания верхней челюсти. Он увидел во мне, так сказать, разрушительные следы ночи, а я увидел в нем осознание, ставшее уверенностью: то, что я выжил, означает, что он погиб.

Я подумал: тебе определенно надо было ударить покрепче; наверное, он подумал о том же. Он взглянул на меня с обжигающей силой, которая не поддавалась определению, потом повернулся спиной и прыжком бросился к машине.

Гордон сделал два или три неуверенных шага к нему, возможно, чтобы остановить, но Кальдер не оглядываясь запустил мотор, надавил педаль акселератора, под протестующий визг шин развернулся на месте на 180 градусов и направился к воротам.

-- Надо вызвать полицию, -- вдогонку сказал Гордон.

Джудит и Пен не выказали особого энтузиазма, а я не отреагировал вообще. Я полагал, что нам все равно никуда не деться от вызова полиции, но с моей точки зрения, чем дольше удастся оттянуть нудные ритуалы, тем лучше. Британия -- остров маленький, а Кальдер слишком хорошо известен, чтобы скрыться.

Пен опустила взгляд на пластиковый кладезь, который держала в руках, без единого комментария открыла свою сумку и запихнула его туда. Она мельком покосилась на меня и бледно усмехнулась, и я кивнул, облегченно понимая, что она и ее друзья возьмут разгадку капсул на себя.

В ту же субботу около двух пополудни семья, отдыхающая на пикнике, наткнулась на машину, спрятанную за густой порослью кустов можжевельника. Мотор автомобиля работал, и дети отдыхающих, заглянув в окно, увидели человека, развалившегося на заднем сиденье с трубкой во рту. Они узнали его по кудрям и бородке. Дети, как сообщалось, пребывали в состоянии истерического шока, а родители гневались, как будто какая угодно власть где угодно способна позаботиться о том, чтобы самоубийства не портили окружающий пейзаж.

Дань Кальдерову чудодейству появилась по телевизору в тот же вечер, и я подивился иронии, по которой мастер, знавший так много обо всяких снадобьях, выбрал газ, чтобы уйти из жизни.

Он отъехал едва тридцать миль от своего поместья. Он не оставил записки. Люди, которые готовили вместе с ним отложенное шоу Микки Бонвита, сказали, что ничего не понимают, а Дисдэйл позвонил Оливеру и сообщил, что в связи с трагической смертью Кальдера он отказывается от покупки Сэнд-Кастла.

Я, когда об этом услышал, был наполовину закован в бесконечно раздражающий меня гипсовый доспех, а внутри меня скрипели осколки костей, и их было больше, чем я хотел бы знать, а еще была уйма малиновых кровоподтеков, оставленных подкованными копытами.

Мне довольно неохотно выделили отдельную палату -- уединение в болезни рассматривалось национальной службой здоровья как греховная роскошь, -- и в понедельник вечером Пен вновь проделала весь путь от Лондона, чтобы доложить о лабораторных находках. Она поцеловала меня и насупилась.

-- У вас изнуренный вид, -- заявила она.

-- Больница -- утомительное место.

-- Наверное, ничего другого ожидать не приходилось. Вот уж не думала...

Она поставила в кувшин для питьевой воды букет роз и пояснила, что они из сада Гордона и Джудит.

-- Они передают, что любят вас, -- легко сказала она. -- И сад у них прекрасный.

-- Пен...

-- Да. Ладно. -- Она пододвинула стул для посетителей поближе к кровати, на которой я полусидел, полулежал в гипсе, прикрытый халатом с чужого плеча, накинутым поверх байковых одеял. -- Вы в самом деле, как говорят, сорвали банк.

-- Вы правду говорите? -- воскликнул я.

Она бодро усмехнулась.

-- Нет сомнения, что Кальдер покончил с собой не только потому, что увидел вас живым и услышал, что вы хотите сделать анализы крови у мертвой лошади. Прежде всего он узнал, что вы успели взять все эти штуки из приемной. Лучше уж так, чем многие годы в тюрьме и полный позор.

-- Многие люди предпочли бы позор.

-- Только не Кальдер.

-- Да.

Она открыла плоский черный портфель, который держала на коленях, и извлекла оттуда несколько отпечатанных страниц.

-- Мы вчера целый день работали и сегодня утром тоже, -- сказала она. -- Но сперва вот что: Гордон немедленно сдал на анализ кровь мертвой лошади в Исследовательский центр, и ему сегодня утром сообщили по телефону, что лошади дали изобутразин этила, что противоречит обычной ветеринарной практике.

-- Да что вы говорите.

Ее глаза блеснули.

-- Господа из Центра сказали Гордону, что любая лошадь, которой дали изобутразин этила, становится неуправляемой и буквально лезет на стену.

-- Именно это она и делала, -- сдержанно заметил я.

-- Это средство всегда используется как транквилизатор, чтобы собака не лаяла или ее не тошнило в автомобиле, но лошадей оно совершенно сводит с ума. Одно из его фабричных обозначений -- Дикель, если вам интересно. Все ветеринарные справочники предостерегают, чтоб не давали его лошадям.

-- Но обычно... лошадь... его переносит?

-- Да, примерно часов шесть бесится, потом ни следа.

Шесть часов, уныло подумал я. Шесть часов...

-- В той кошелке с товарами, -- сказала Пен, -- догадайтесь, что мы нашли? Три таблетки Дикеля.

-- Серьезно?

Пен кивнула.

-- Серьезно. А теперь навострите уши, милейший Тим, потому что, когда мы поняли, чем занимался Кальдер, у нас просто дух захватило.

Кажется, это вновь с ней случилось, потому что она сидела и с отсутствующим выражением смотрела на листки.

-- Помните, -- сказала она наконец, -- когда мы ездили к Кальдеру на Пасху, мы видели лошадь, у которой была кровь в моче... кристаллурия, как он это назвал... и антибиотики не помогали?

-- Да, -- сказал я. -- Случалось, он лечил лошадей от этого.

-- Угу. И этих пациентов предварительно пользовал Ян Паргеттер, пока был жив, не так ли?

Я стал припоминать.

-- По крайней мере некоторых.

-- Так... Помните, вы говорили мне в субботу, до того как вас погрузили в "скорую", что в шкафах некоторые баночки с капсулами были помечены только буквами типа а+в, б+в, с+с?

Я подтвердил.

-- Три капсулы с одной прозрачной и одной синей половинкой содержали с+с. Витамин С и сульфаниламид. -- Она взглянула на меня, ожидая реакции, но витамин С и сульфаниламид звучали безвредно, и так я и сказал.

-- Да, -- согласилась она, -- по отдельности в них ничего плохого, но вместе они могут спровоцировать кристаллурию.

Я застыл.

-- Кальдер сделал эти капсулы намеренно, с целью спровоцировать болезнь лошади, а уж потом он смог бы ее "исцелить". И единственное чудо, которое от него требовалось, -- просто прекратить давать капсулы.

-- Боже, -- сказал я.

Она кивнула.

-- Мы и сами с трудом поверили. Поймите, это означает, что Ян Паргеттер почти наверняка все знал. Потому что, видите ли, кто еще может всучить тренеру, или хозяину лошади, или кому там еще бутылочку с капсулами с надписью "антибиотик", с наказом давать ежедневно. А эти капсулы -- именно то, что причиняет недомогание.

-- Пен!

-- Я лучше немного поясню, если вы потерпите. Если дать сульфопрепарат тому, кто в нем не нуждается, -- безразлично, лошади или человеку, -- ничего особо страшного не произойдет, потому что моча обычно слегка щелочная или только слегка кислая, и препарат благополучно выводится из организма. Но витамин С -- это аскорбиновая кислота, она делает мочу гораздо кислее, и кислота взаимодействует с сульфопрепаратом и образует кристаллы, а кристаллы вызывают боль и кровотечение... как растертое в порошок стекло.

Последовало довольно долгое молчание, потом я сказал:

-- Дьявольщина.

Она кивнула.

-- Когда Кальдер заполучит лошадь к себе в конюшню, он может ускорить лечение, дав ей бикарбонат соды, который сделает мочу вновь щелочной и растворит кристаллы, и при большом количестве питья лошадь придет в норму практически сразу. С волшебной быстротой, так сказать. -- Она остановилась, потом улыбнулась и продолжила: -- Мы проверили и другие штучки, которые оказались совершенно безвредными травяными снадобьями, а потом опять напасти на три самодельные капсулы, на этот раз в бледно-зеленой оболочке, и мы определили, что в них были ваши а+в.

-- Ну-ка, объясните, -- потребовал я. -- Что такое "а", что такое "в"?

-- "А" -- антибиотик, "в" -- варфарин. Пока вы не спросили: варфарин -- средство, понижающее свертываемость крови.

-- Та розовая пилюля, которую вы нашли на полу в приемной, -- вспомнил я. -- Вы уже рассказывали.

-- Ах, да. -- Она удивилась. -- Правда, рассказывала. Я забыла. Ну... если вы дадите определенный антибиотик вместе с варфарином, вы можете усилить эффект варфарина до того, что кровь почти совсем не будет свертываться... и получите жестокое кровотечение в желудке, во рту, везде, где нарушены мельчайшие кровеносные сосуды... которые обычно тут же затягиваются и не причиняют беспокойства.

Я шумно вздохнул.

-- Каждый раз, когда я приезжал, у него были больные с кровотечением.

Она кивнула.

-- Действие варфарина радикально снижает действие витамина К, который необходим для нормального свертывания, так что Кальдеру, чтобы дать событиям обратный ход, всего лишь требовалось скормить лошадям побольше витамина

К... который в большом количестве содержится в люцерне.

-- А "б+в"? -- тупо спросил я.