Чтение 22–й страницы книги ~Разборка (Пропавшие без вести)~

на свободе. Очень рад. Буду откровенным. Все эти два года ваше дело не
выходило у меня из головы. Я вам больше скажу: меня почему-то мучила
совесть. Не понимаю почему. Это трудно объяснить.

- Это легко объяснить, - бесстрастно возразил Калмыков. - Это значит,
что у вас есть совесть.

- Надеюсь, что есть, - с веселой иронией подтвердил судья, пытаясь
перевести разговор в тон легкой светской беседы. - Сам я в этом не
сомневался. Но услышать от других все равно приятно. Ваши слова облегчат мне
жизнь.

- Нет, - сказал Калмыков.

- Нет? Что значит "нет"?

- Не облегчат.

Не получалось светской беседы. Правильнее всего было дать Калмыкову
разрешение на допуск в судебный архив и закончить этот тягостный разговор.
Но что-то мешало Сорокину это сделать.

- Константин Игнатьевич, я не думаю, что вы можете быть на меня в
обиде, - серьезно, доверительно проговорил он. - Приговор не мог быть иным.
Такой же приговор вынес бы любой судья. Против вас было все. И главное -
ваше признание.

- Я не в обиде на вас. Вы делали свое дело.

- Рад, что вы это понимаете. Вы были офицером и знаете, что это такое.
Человек в мундире обязан делать то, что ему может не нравиться как человеку.
Я судья. Мой мундир - мантия. В сущности, каждый человек всю жизнь носит
мундир. Тот или другой. Без мундира он бывает всего один раз - когда
приходит в этот мир.

- Два, - поправил Калмыков.

- Какой второй?

- Когда уходит.

- Да, конечно, - согласился судья. - Вы правы. Мне хотелось бы задать
вам один вопрос. Можете не отвечать. Но если решите ответить, ответьте
честно. Вы знали, что от вашего имени куплена квартира вашей жене?

- Нет.

- Нет?

- Нет.

- А тогда зачем вы признали себя виновным?

- Посоветовал адвокат.

- Вот как? - насторожился Сорокин. - Это вам посоветовал Кучеренов?

- Да. Он сказал, что иначе дело вернут на доследование, я просижу в
Лефортово еще год, а потом получу на всю катушку.

- Могло быть и так, - подтвердил судья.

- Он сказал, что Галину будут таскать на допросы.

- Ей пришлось бы через это пройти.

- Еще он сказал: ее квартиру могут конфисковать.

- Так вам сказал Кучеренов?

- Да. Если будет доказано, что это мой гонорар за убийство Мамаева. Он
сказал, что они могут это доказать. Что они могут доказать все.

- Не в моих правилах плохо говорить о коллегах, - заметил Сорокин. - Но
иногда хочется изменить этим правилам.

- Вы изменили. Я понял.

- Да, изменил. И не жалею об этом. Очень хочется верить, что за этот
совет он получит гонорар полной мерой. Там, куда мы приходим без мундиров.

- Раньше, - сказал Калмыков.

- Что вы имеете в виду?

- Он получит гонорар раньше.

- Полагаете, его замучает совесть? Не рассчитывайте, Константин
Игнатьевич. Он из той породы людей, которые плохо спят только после слишком
плотного ужина. Оставим это. Чем вы намерены заняться?

- Пока не знаю. Сначала нужно кое в чем разобраться. И сделать одно
дело.

- Могу я чем-нибудь вам помочь?

- Можете. Мне нужен телефон следователя, который вел мое дело. Я
спрашивал в прокуратуре, они не дали.

- Они и не могли дать. Следователя застрелили. Недели через две после
суда над вами.

- Кто?

- Неизвестно.

- Почему?

- Неизвестно.

- Как это произошло?

- Ночью, на Рязанском шоссе, километрах в пятидесяти от Москвы. Его
нашли мертвым в салоне его "БМВ".

- Ограбление?

- Нет.

- Это связано с моим делом?

- Может быть. В этой истории много вопросов и нет ответов. Откуда у
него появилась новая "бээмвуха"? При его-то зарплате. Прокурор говорил мне,
что следователь вроде бы вышел на след того, кто вас нанял. "БМВ" - это
могло быть платой за старание. Или за молчание. А убийство? Не знаю.
Гарантией молчания? Все может быть. Но это всего лишь мои предположения, -
предупредил Сорокин. - Преступление не раскрыто. "Висяк". И мне почему-то
кажется, что оно так и останется "висяком".

Калмыков немного помолчал и встал.

- Спасибо, что приняли меня, - вежливо произнес он.

- Не стоит благодарности, - отозвался судья. - Я позвоню в архив.
Скажу, чтобы вам разрешили ознакомиться с вашим делом.

- Не нужно. Это был предлог. Я хотел поговорить с вами.

- Помог вам разговор?

- Да. Все, что я хотел узнать, я узнал.

- Ну и прекрасно. - Судья Сорокин поднялся из-за стола, чтобы проводить
посетителя до двери. - Я рад, что все это для вас уже позади. Поверьте,
искренне рад. У меня осталось очень тяжелое чувство от того суда. В детстве
бабка мне говорила: не делай этого или того, рука отсохнет. Я, конечно,
делал. А потом смотрел на руку: неужели отсохнет? Такое же чувство у меня
было, когда я подписывал вам обвинительный приговор. Желаю удачи, Константин
Игнатьевич.

Судья протянул руку, но она повисла в воздухе.

- Вы не хотите пожать мне руку? - удивленно спросил Сорокин.

Калмыков немного помедлил и ответил на рукопожание. Так, как это делают
на Востоке: взял руку судьи обеими руками, подержал и выпустил. Ладони у
него были сухие и точно бы заряженные электричеством.

- Вот вы и отпустили мне мои грехи, - с усмешкой констатировал Сорокин.
- Может быть, теперь меня перестанет мучить бессонница.

- Перестанет, - без улыбки ответил Калмыков. - Скоро.

Он вышел. Судья Сорокин остановился у окна. Асфальтовая площадка под
окном была засыпана желтыми и красными листьями кленов. Листья были и на
крыше белой "Тойоты Короллы", одиноко стоявшей перед судом. К машине подошел
Калмыков, сел в нее и выехал в переулок. Тотчас тронулась с места
припаркованная на другой стороне переулка темно-вишневая "Вольво-940" и
скользнула за "Тойотой".

Сорокин вернулся к прерванным приходом Калмыкова делам. Почему-то он
чувствовал себя обессиленным, как будто перекидал кубометры снега. Но прежде
чем взяться за ожидающие его подписи бумаги, вызвал секретаршу:

- Пригласите инженера, мой компьютер завис.

- Он ушел, - сказала она.

- Кто? Инженер?

- Нет, этот человек. Мой компьютер заработал. Ваш тоже должен работать.

Сорокин щелкнул мышью. Картинка на мониторе сменилась.

- В самом деле, - отметил он. - Надо же, какое совпадение.

- Это не совпадение, Алексей Николаевич, - возразила секретарша.

- А что?

- Я не знаю. Но мне почему-то страшно. С вами все в порядке?

- Спасибо за беспокойство. Со мной все в порядке. Идите работайте.

Секретарша ушла. Сорокин внимательно прочитал очередной документ, взял
"паркер", но поставить подпись не смог. "Паркер" выскользнул из пальцев. Он
помассировал руку и повторил попытку. Пальцы не сжимались.

На следующее утро он уже не мог держать ложку. Вечером не смог сжать
правую руку в кулак.

- Это нервы, голубчик, нервы, - успокоил его главврач ведомственной
поликлиники. - Все болезни от нервов, только триппер от удовольствия.
Назначим вам физиотерапию, массаж. И будете, как огурчик. А пока посидите на
бюллетенчике, отдохните. И на всякий случай обследуйтесь в институте
неврологии. Просто так, на всякий пожарный.

Вернувшись из поликлиники, Сорокин неожиданно для себя решил позвонить
адвокату Кучеренову. В коллегии сказали, что он болен. Домашний телефон
долго не отвечал, потом трубку взяла жена. Сорокин представился и попросил
пригласить адвоката к телефону.

- Он не может подойти к телефону, - ответила она.

- Вы не будете возражать, если я подъеду? Мне очень нужно поговорить с
ним.

- Он не сможет поговорить с вами. Он не может говорить.

- Почему? - спросил Сорокин, холодея от жуткого предчувствия.

- Потому что он вообще не может говорить! Я вам русским языком сказала!
Он не может говорить! Он может только мычать!

Сорокин осторожно положил трубку. Он держал ее левой рукой. Правая
висела плетью. Мышцы на ней обмякли, превратились в тряпочки.

Рука отсыхала.