Чтение 22–й страницы книги ~Хождение за три мира~

А лобастый наш дельфин тем временем пересек бульвар, пролетел столь же
неузнаваемую улицу Чехова и подрулил по Садовой к небоскребу "Софии". Ни
площади, ни ресторана я не узнал. Маяковский, будто изваянный из
бронзового стекла, так и блистал на солнце, вздымаясь над площадью выше
лондонской колонны Нельсона. Сверкал и параллелепипед ресторана "София",
играя отраженным солнечным светом, как сплав хрусталя с золотом.
Ресторанный зал поражал и внутри. Привычно белые столики под старомодно
крахмальными скатертями соседствовали со странными геометрическими
фигурами, похожими на шатры из дождя и аргоновых нитей.

- Что это? - оторопел я.

Заргарьян улыбнулся, как фокусник, предвкушая еще больший эффект.

- Сейчас увидите. Сядем.

Мы сели за один из привычно крахмальных столиков.

- Хотите стать невидимым и неслышимым для окружающих?

Он что-то тронул, подняв уголок скатерти, и зал исчез. Нас отделял от
него шатер из дождя, без влаги и сырости. В дождь вплетались светящиеся
нити без стекла и проводки. Нас окружала благоговейная тишина пустого
собора.

- А выйти можно?

- Так это же воздух, только непрозрачный. Светозвукопротектор. У нас в
лаборатории мы применяем черный. Абсолютная темнота.

- Я знаю, - сказал я.

Теперь удивился он, подслушав в моем ответе что-то для себя новое.

Мне надоело играть в загадки.

- Вы Заргарьян? Рубен Захарович? - спросил я, уже совершенно уверенный
в том, что не ошибаюсь.

- Узнали, - усмехнулся он. - Значит, и борода не помогла?

- Я по глазам вас узнал.

- По глазам? - опять удивился он. - На газетных и журнальных портретах
глаза хорошо не выходят. А где же вы меня еще видели? В кино?

- Вы по-прежнему занимаетесь физикой биополя? - начал я осторожно. -
Тогда не удивляйтесь тому, что сейчас услышите. Я вам сказал неправду о
том, что двадцать лет не был в Москве. Я вообще не был в этой Москве.
Никогда. - Я помедлил немного, ожидая его реакции, но он молчал, продолжая
рассматривать меня с возрастающим интересом. - Мало того, я не то лицо,
которое вы сейчас видите. Я фантом в его оболочке, гость из другого мира.
Явление вам, вероятно, хорошо знакомое.

- Вы читали мои работы? - спросил он недоверчиво.

- Нет, конечно. У нас вы их еще не опубликовали. Ведь наше время
отстает от вашего лет на двадцать.

Заргарьян вскочил:

- Позвольте, только теперь я вас понял. Значит, вы из другой фазы. Вы
это хотите сказать?

- Именно.

Он помолчал, поморгал глазами, отступил на шаг. Светящаяся пелена дождя
наполовину скрыла его, комически срезав часть затылка, спины и ног. Потом
он снова вынырнул и сел против меня, с трудом сдерживая волнение. Лицо его
словно засветилось изнутри, и в этом свечении были и сокрушающее удивление
человека, впервые увидевшего чудо, и радость ученого, что это чудо
совершается в его присутствии, и счастье ученого, могущего управлять
такими чудесами.

- Кто вы? - наконец спросил он. - Имя, специальность?

Я засмеялся.

- Чудно как-то говорить от имени двух человек, но приходится. Имя одно
и здесь и там. Звание: профессор - это здесь, а там без званий, можно
сказать, рядовая личность. И специальности разные: здесь - медик, хирург,
видимо, а там - журналист, газетчик. Да еще там я моложе на двадцать лет.
Как и вы.

- Любопытно, - сказал Заргарьян, все еще оглядывая меня с интересом. -
Все мог ожидать, только не это. Сам отправлял людей за пределы нашего
мира, но чтобы здесь такого гостя встретить - об этом и не мечтал. И
дурак, конечно. Ведь материя едина по всей фазовой траектории. Я здесь, и
я там, вот и засылаем друг к другу гостей. - Он засмеялся и вдруг спросил
совсем с другой интонацией: - А кто ставил опыт?

- Никодимов и Заргарьян, - лукаво ответил я, готовый к новому взрыву
удивления.

Но он только спросил:

- Какой Никодимов?

Теперь удивился я:

- Павел Никитич. Разве это не его открытие? Разве вы не с ним
работаете?

- Павел умер одиннадцать лет назад, так и не добившись признания при
жизни. Фактически это его открытие. Я пришел к нему другими путями, как
психофизиолог. (Мне послышалась затаенная горечь в его словах.) К
сожалению, первые удачи с биополем пришли уже после. Мы ставили опыты с
его сыном.

Я даже не знал, что у Никодимова был сын. Впрочем, возможно, он был
только здесь.

- А вы счастливее нас, - задумчиво произнес Заргарьян, - начали-то
раньше. Через двадцать лет вы добьетесь гораздо большего. Это ваш первый
опыт?

- Третий. Сперва я побывал рядом, совсем в подобных мирах. Потом
подальше - в прошлом. А сейчас еще дальше - у вас.

- Что значит "ближе" или "дальше"? "Рядом", - саркастически повторил
он. - Какая-то наивная терминология!

- Я полагаю, - замялся я, - что миры, или, как вы говорите, фазы, с
иным течением времени находятся... дальше от нас, чем совпадающие...

Он откровенно рассмеялся:

- "Ближе, дальше"!.. Это они вам так объясняют? Дети.

Я обиделся за моих друзей. И вообще мой Заргарьян мне нравился больше.

- А разве четвертое измерение не имеет своей протяженности? - спросил
я. - Разве теория бесконечной множественности его фаз ошибочна?

- Почему четвертое? - знакомо закипел Заргарьян. - А вдруг пятое? Или
шестое? Наша теория не определяет его очередности или направления в
пространстве. И кто вам сказал, что она ошибочна? Она ограничена, и
только. Слова "бесконечная множественность" просто нельзя понимать
буквально. Так же, как и бесконечность пространства. Уже вашим
современникам это было известно. Уже тогда релятивистская космология
исключала абсолютное противопоставление конечности и бесконечности
пространства. Поймите простую вещь: _конечное_ и _бесконечное_ не
исключают друг друга, а внутренне связаны. Свя-за-ны! - скандируя,
повторил он и усмехнулся, заглянув в мои пустые глаза. - Что, сложно? Вот
так же сложно объяснить вам, что здесь "ближе" и что "дальше". Я могу
переместить ваше биополе в смежный мир, опередивший нас на столетие, но
где он находится, близко или далеко, геометрически определить не смогу. -
Он вдруг дернулся и замер, словно его веселый бег мысли что-то оборвало
или остановило.

Секунду-другую мы оба молчали.

- А ведь это идея! - воскликнул он.

- Вы о чем?

- О вас. Хотите прыгнуть в будущее еще дальше?

- Не понимаю.

- Сейчас поймете. Я усложняю ваш опыт. Вы едете со мной в лабораторию,
я отключаю ваше биополе и перевожу его в другую фазу. Что скажете?

- Пока ничего. Обдумываю.

- Боитесь? А риск все тот же. И там вам сорок, а не шестьдесят, сердце
в порядке, иначе бы не рисковали. Я бы с наслаждением поменялся с вами, да
не гожусь. Знаете, как трудно найти мозг-индуктор с таким напряжением
поля?

- Вы же нашли.

- Троих за десять лет. Вы четвертый. И считайте, что вам повезло.
Обещаю экскурсию поинтереснее полета на Марс. Подыщу вам потомка в пятом
колене с таким же полем. Скачок лет на сто, а? Ну что... Что вас смущает?

- Мое биополе. Вдруг они его потеряют?

- Не потеряют. Я сначала верну вас обратно. Минуточку даже
поприсутствуете в своем времени и пространстве, а потом очнетесь в другом.
Не бойтесь, ни взрыва не будет, ни извержения, ни излучения. А ваша
аппаратура зафиксирует все, что надо. Ну как, летим?

Он поднялся.

- А обед?

- Потом пообедаем. Мы - здесь, вы - в будущем.

Я подумал, что терять мне, в сущности, нечего.

- Летим, - сказал я и тоже встал.

ЦЕЙТНОТ

Я, повторив слова Заргарьяна, даже не подозревал, что мы именно
полетим. Сначала мы поднялись на скоростном лифте на крышу, где
приземлялись маршрутные такси-вертолеты, а через две-три минуты уже парили
над Москвой, направляясь на Юго-Запад.

Панораму Москвы конца века я не забуду до самой смерти. Я все время
твердил себе, что это не моя Москва, не та, в которой я родился и вырос и
которую отделяют от этой незримые границы пространства - времени и
двадцать лет великой преобразующей стройки. Я упрямо внушал себе это, а
глаза убеждали в другом. Ведь и у нас, в моем мире, шла та же стройка в
том же темпе и направлении, те же силы ее вдохновляли, ту же цель
преследовали. Значит, и у нас к концу третьей пятилетки подымется такой же
красавец город, может быть, даже еще красивее.