Чтение 22–й страницы книги ~Рукописи не возвращаются~

предлагают воинам своих жен, которые в томительном экстазе... я разрушаю
тебя, Жеггларда-а-а... издают любовный крик... па-па-па...

Чикинниту Каело стало легче... Прочь, Жеггларда! Нашла время
будоражить Чикиннита Каело! Позор какой!.. Жара...

Пот градом лил с Чикиннита Каело... издают любовный крик, который
кое-кем из маловеров принимается за призывный клич обезумевшего
животного...

Чикиннит Каело обрел прежнюю поступь... тем более что нет никакого
Ферруго, потому что он просто не существует... пе-пе-пе... Но даже если бы
и возник такой сумасброд, то каждый честный горожанин его выследит,
схватит и бросит к ногам мадранта, за что будет произведен в ревзоды, о
чем великий мадрант уже издал соответствующий указ, ибо стать ревзодом
мечтает любой простой горожанин... па-па-па... Успокойся, Карраско! Умерь
свой гнев! Завтра все горожане как один устремятся к твоей пылающей от
жажды вершине и в горстях принесут тебе драгоценную живительную воду,
чтобы напоить и умилостивить тебя, Священная Карраско, и обратить твой
гнев на несуществующего Ферруго, который накликал на нас небывалую
временную жару и тем вызвал твое справедливое негодование!.. Па-па-па...
Напоим же завтра Карраско, которая есть! Отловим сегодня Ферруго, которого
нет! И ждут нас прохлада и счастье, которые нам подарит за это высокий и
славный мадрант!..

И, довольный созданным, Чикиннит Каело в изнеможении откинулся на
спинку кресла.

Бритоголовый возник перед ним неожиданно, как из воздуха, значительно
раньше условленного срока... Па-па-па... У Чикиннита Каело так
заколотилось сердце, что стало казаться, будто бритоголовый слышит этот
звук. Но бритоголовый, так же бесстрастно глядя на Чикиннита Каело своими
зелеными глазами, протянул ему свернутый в трубочку лист дорогой бумаги.
Ферруго благодарит хозяина "Альманаха" за желтый камень и, ободренный,
предлагает Чикинниту Каело новое творение, рассчитывая на удачу и доброе
расположение... Пе-пе-пе... Несомненно, любезный посетитель, несомненно...
Чикиннит Каело, тяжело дыша, с трудом подавляя волнение, поднялся и,
подойдя к оконному проему, раздвинул вьющиеся живые занавеси, что являлось
знаком для четырех представителей службы молчаливого наблюдения...
Па-па-па... Конечно, любезный посетитель... Вот только душно сегодня, не
правда ли?..

А четыре представителя службы молчаливого наблюдения уже вышли из
своих укрытий.

Чикиннит Каело дрожащей рукой взял у бритоголового листок дорогой
бумаги и, еле передвигая ставшие вдруг свинцовыми ноги, вернулся на свое
место... Пе-пе-пе... Сейчас, сейчас, любезный посетитель. О небо,
па-па-па... как же трудно дышать старому Чикинниту Каело!

Но ему не стало легче даже после того, как на бритоголового набросили
черный мешок и, перевязав цепями, выволокли на улицу.

Душно! Нет спасения от духоты!.. Пе-пе-пе.. Чем-то тяжелым бьют
Чикиннита Каело по затылку и по вискам. А написанное на дорогом листке
бумаги расплывается, и буквы становятся красными и затевают какую-то
невероятную пляску... Па-па-па...

Раб свою жизнь проживает по-рабски

в тоске по свободе.

Хвалит _в_ч_е_р_а_, проклинает _с_е_г_о_д_н_я_,

надеясь на _з_а_в_т_р_а_.

Но наступает его долгожданное _з_а_в_т_р а_...

И что же!

Он уже хвалит все то, что _в_ч_е_р_а

предавалось проклятью...

Он проклинает все то, что _в_ч_е_р_а

ему было надеждой,

Снова надеясь на _з_а_в_т_р_а_,

и _з_а_в_т_р_а_ опять наступает...

Только раба уже нет - он _в_ч_е_р_а

перебрался в могилу,

Детям своим завещая надежду

на новое завтра...

Что же рабу в его жизни проклятой тогда

остается,

Если _в_ч_е_р_а_ш_н_е_е_ он никогда

возвратить не сумеет,

Если извечное _з_а_в_т_р_а

несчастный увидеть не сможет!

Только одно - утолить свою жажду свободы

_с_е_г_о_д_н_я_!..

Па-па-па... Пе-пе-пе... Кто же этот Ферруго?

Но Чикиннит Каело уже не узнает, кто такой Ферруго, он даже не
поднимет голову, когда к нему войдет новый, взамен казненного, старший
переписчик и увидит сидящего на своем месте Чикиннита Каело с листком
дорогой бумаги в руках. На его лице застынет вопрос, на который он уже не
получит ответа. И не услышит Чикиннит Каело нового мощного рыка Священной
Карраско, и даже заметить не успеет Чикиннит Каело, что он уже умер".

Но странное дело. Ничего похожего на то, что говорил этот
взбесившийся Индей, Н.Р. не испытал. В его воображении прошли все
заслуживающие внимания женщины, но ни одна не затронула его больше, чем
обычно... Ариадна Викторовна на пляже, грудью деформирующая лицо Демиса
Руссоса на майке. Длинноногая мулатка с острова Фиджи, затанцевавшая его
до сердечного приступа, до потери сознания, до падения с ушибом носа об ее
крутое бедро. И все. И лишь высказывание капитана пассажирского лайнера:
"Чай вприкуску, мулатка - вприглядку". И только...

Ни даже товарищ Анчутикова из мордовского облсовпрофа со своими
зазывными песнями и оленьими шкурами. Ноль. Пустой звук...

Раздался телефонный звонок, и Пельземуха Сергеевна бесстрастно
произнесла: "Соединяю".

Н.Р. опять втиснулся в туфли и превратился во внимание...

Бестиев появляется в редакции, как всегда, неожиданно. Никто никогда
не может сказать в какой момент он явился. Не было, не было - и вдруг
есть. Поправляет волосы, смотрится в зеркало. "Красив! Дьявольски красив!"
Гладит ручку Ольге Владимировне.

- Ну, что там?

- Где?

- Там. - Смотрится в зеркало. - С рукописью. - Украдкой нюхает
собственные подмышки.

- По-моему, собираются печатать.

- Да? - Поправляет волосы, шумно затягивается. - А тебе нравится? -
Пускает дым в Ольгу Владимировну.

- Нравится. - Ольга Владимировна отмахивается от дыма.

Бестиев выходит от Ольги Владимировны.

- А что нравится? Скажи, что нравится? - спрашивает Бестиев у
Зверцева, который все еще правит Сартра.

- Не знаю. Я правлю Сартра.

- Сартра? - Бестиев дымит в лицо Зверцеву. - А кто это? - Смотрится в
зеркало. - Что-то я такого не слышал. Олдриджа знаю... Как ты говоришь?
Сартра? - Грызет орехи. - Он кто?.. Философ?.. - Записывает Сартра в
записную книжку. - А что это за стихи, если в них нет рифмы? - Это Бестиев
отрывает пуговицу у Свища.

- Белые стихи. Гекзаметр.

- Как ты говоришь? Гекзаметр? - Записывает "гекзаметр" в записную
книжку. - А про что? Скажи, про что?

- Не знаю. Ритмика... Пластика.

- Никто не знает! - Бестиев теребит Сверхщенского. - Про рабов? А кто
такие рабы? - Бестиев смотрится в зеркало. Садится напротив Дамменлибена.
- Смысл-то в чем?

- Б-б-бардак совсем зашиваюсь ты с Катюхой помирился? Она х-х-хорошая
деваха слушай дай пятерку тещу на дачу перевезти.

- Вот вы умный человек. - Бестиев угощает Индея Гордеевича фирменными
сигаретами. - Чего вы в нем нашли?

- Между нами говоря, я тоже против. Но это строго между нами.

- Я со всеми говорил. - Бестиев входит к Алеко Никитичу. - Никому не
нравится, - Бестиев успевает посмотреться в зеркало. - Свищ плюется,
Зверцев морщится. - Алеко Никитич втягивает носом воздух. Бестиев
принюхивается к своим подмышкам. - Сверхщенский не понимает, Индей
Гордеевич против! - Бестиев грызет орехи. - Одной Оле нравится, но она
известная дурочка!..

- Слушайте, Бестиев, произведение спорное, но, безусловно, стоящее.

- Будут у вас неприятности! Вспомните меня! - Бестиев обкусывает
яблоко. - Вместо того чтобы своих печатать...

У Бестиева высокоразвитое чувство опасности. Он боится публикации
этого проклятого произведения. Он чувствует, что будет шум. Всплывет новое
имя. Зашебуршат критики. И о нем забудут... "Но мы еще посмотрим..."

Анонимное письмо, полученное Н.Р.