уркам любые "несексуальные" услуги, включая стирку носков; Припадочный
только бегал по поручениям; Китаец, кроме поручений, регулярно убирал за
урок их постели; а вот здоровенный заключенный по прозвищу Бугай не делал
ничего.
однако далось ему это дорогой ценой -- ибо он "провалил" ритуал стаскивания
сапог. Не поняв тогда почти ничего из обращенной к нему Моджахедом фразы,
Франц лишь уловил, что его просят помочь, -- что и сделал, подумав еще, что
этот заключенный с нездоровым цветом лица, похоже, болен. В оба последующих
дня Франц так и так получал свою порцию как "невыполненец", а вот вечером
третьего дня, к нему подошел Чирий и, ткнув в лицо пару грязных носков,
приказал постирать. Франц, однако, уже насмотрелся местных обычаев -- и
молча оттолкнул уркину руку. "Ах ты падла, -- весело вскричал Чирий, -- я ж
тебя сейчас ..." -- и влепил Францу пощечину. Стараясь оставаться
спокойным, тот медленно встал -- наконец-то враг стоял прямо перед ним, а
главное, остальные урки на помощь не поспевали! И тогда Франц ударил
подонка в лицо -- в глазах Чирия пролетела гамма чувств от удивления к
испугу, он попятился назад. Франц ударил его еще раз -- тот упал,
грохнувшись затылком о табурет, скорчился на полу и замер. Из под головы
его начала растекаться темная жидкость -- кровь! Стоя над уркой, Франц не
понимал, что надо делать: "Господи, неужто я его убил?" -- подумал он. Он
наклонился над Чирием, чтобы проверить биение сердца, как вдруг его самого
ударили сзади по затылку (видимо, другой табуреткой), и он рухнул без
памяти поверх лежавшего на полу урки.
свесился вниз, чтобы посмотреть на Чирия (чья койка располагалась
неподалеку). Тот, слава Богу, был жив -- и ответил ему злобным взглядом.
Хотя нет, помимо злобы, в этом взгляде просвечивал еще и страх, и Франц
понял, что одержал здесь свою первую победу.
обоих случаях Франц успевал ударить кого-нибудь из них первым: один раз
Моджахеда (который сладостно покатился по полу), другой раз -- Чмона
(который покачнулся, а потом дал такой сдачи, что у Франца подкосились
ноги). После этого его оставили в покое, и Франц стал полноправным мужиком.
араз ... араз-два-три-и-и ... Раз ... араз ... араз-два-три-и-и ...
коридорам вокрух камеры гоняють? Какая ж это, на хер, прогулка?
удивляешься ...
араз-два-три-и-и ...
возможности "второй смерти" (смерти в загробном мире) -- он ее попросту
увидел. Как-то раз, в химическом цеху он стал свидетелем несчастного
случая: один из заключенных 22-го Потока, работавшего по-соседству,
поскользнулся на ступеньках ректификационной колонны и упал вниз с высоты
пятнадцати метров. Франц подбежал к нему одним из первых, однако сделать
ничего не смог: череп несчастного был расколот, и после короткой агонии тот
умер.
лишь посмотреть на окружавший Франца мир унижения и страданий. Что могло
заставить заключенных повиноваться своим мучителям, как не страх смерти?
Страх боли, сопряженной со смертью, был конечно важен, но не принципиален:
самоубийство могло б избавить от мучений быстрым и безболезненным образом.
Однако мысль об отнятии собственной жизни казалась Францу неприемлемой --
да и остальным заключенным, видимо, тоже. Что это было -- оставшийся от
прошлой жизни, ненужный здесь инстинкт самосохранения? Или же замысел того,
кто все это придумал? Так или иначе, но загадка человеческой смерти
оказалась не разрешена, а отодвинута, -- причем всего лишь на один шаг.
исправлении заключенного?
работают?
... крепче? ... нет, не то ... сейчас ... секундочку ... ЭФФЕКТИВНЕЕ!
первые дни, когда урки избивали его каждый день и никто не помогал ему --
ни словом, ни делом. То, что он будет здесь один, стало очевидно, как
только он пригляделся к окружающим; однако обдумав ситуацию, Франц решил,
что это не составит серьезной проблемы. Одиночество страшно нарушением
естественного "проветривания" мозга, ибо выкинуть из головы додуманную до
конца мысль можно лишь, высказав ее. И вовсе не обязательно, чтобы
собеседник согласился с тобой, достаточно того, чтобы он понял.
Невысказанные же мысли роятся в мозгу, и, не находя выхода, человек
"зацикливается" -- что может явиться началом душевного расстройства.
реакцией на внешние раздражители, так что времени на собственные мысли
попросту не оставалось. А в редкие свободные минуты Франц составлял и
тщательно соблюдал своеобразное "расписание мышления", никогда не
возвращаясь к одной и той же мысли дважды и отводя более половины времени
на бездумно-интеллектуальные развлечения, типа придумывания шарад, ребусов
и шахматных этюдов.
почти ко всему: он перестал замечать жару и грязь; потеряв шесть
килограммов веса, притерпелся к местной еде; он привык к бессмысленной
работе, к безликой жестокости охраны и персонифицированной жестокости урок.
Он даже нашел компромисс с попыткой Системы лишить его собственных мыслей,
отведя на них вторую половину воскресенья, когда остальные заключенные
готовили домашнее задание (Франц мог запомнить всю необходимую ерунду за
один час вместо отведенных на это пяти). Единственным, к чему он привыкнуть
не смог, была невозможность хоть на минуту остаться одному.
состоял из
разделительные перегородки в туалете доходили только пояса, а кабинки не
имели запоров и закрывались качающимися, как иногда в барах, дверями ...
продуманность деталей поражала воображение! Ко всему этому Франц оказался
не готов, ибо никогда в жизни не делил ни с кем комнату дольше месяца, даже
с женой (та спала очень беспокойно и будила его по три раза за ночь).
стало казаться, что окружающие постоянно следят за ним, вступают в
разговоры, ждут от него ответов на свои вопросы ... словом, не оставляют ни
на минуту в покое! Чтобы защитить свое "я" от постороннего внимания, он
стал агрессивен. С урками, конечно, Франц на рожон не лез, однако стал
огрызаться на замечания Вонючки или Огузка. К последнему он испытывал
физическое отвращение, и кончилось это дракой, после которой оба ходили с
разукрашенными синяками физиономиями.
Франц смог лучше контролировать себя, и после драки с Огузком срывов у него
более не случалось.
удовольствием отлынивал от работы, мог с легкостью соврать или даже
украсть. Может, ослабление моральных устоев явилось следствием усердной
работы на теоретических ... нет, кроме шуток, а? Он стал вставлять в свою
речь множество ругательств (чего не делал со времен студенчества), а
чувство жалости у него притупилось почти до нуля. По своему собственному
сравнению, Франц превратился в интернациональный вариант Ивана Денисовича
из одноименной повести русского писателя Солженицына.
перекличкой, формально отведенного на прослушивание вечернего обращения
Администрации. Громкоговорители принудительного вещания висели во всех
комнатах, включая туалет, однако слушать заключенных никто не заставлял, и
все разбредались кто куда: курящие шли в курилку, некурящие --
разговаривали в центральном зале или спальной камере. Разговоры велись
предельно бессмысленные ("Эх, послали б нас с послезавтрева на папайю, вот
бы накушались ..."), так что Франц в общей беседе не участвовал. Деться
ему, однако, было некуда, ибо выйти за пределы Потока он уже не мог --
Земляной Андрей
Роллинс Джеймс
Куликов Роман
Русанов Владислав
Елманов Валерий
Шилова Юлия