Петрограда. Кто-то из таких же, как и мы, бездомных преподавателей раздобыл
два вагона, и наш институт добрался до Киева. Там пожили, то получая
милостыню неизвестно от кого, то подрабатывая сами - старшие научились
торговать собой - а почему нет? Меня они не взяли, слишком была худая и
некрасивая, а то бы взяли. Они не себе зарабатывали - они для всех
зарабатывали - вы не представляете, какие мы бывали счастливые, потому что в
том аду мы были вместе и заботились друг o дружке. Уже осень кончалась -
красные опять в Киев пришли, и нашей Аварии Осиповне Загряжской,
даме-директорше, стало ясно - надо бежать в Екатеринослав - на что она
надеялась, я не знаю. Мы радовались, что будет тепло, говорили, вот поживем
в Екатеринославе, нас там ждут, уже квартиры подготовлены и жизнь сытая - а
там дальше, к морю, в Новороссийск. Мы немного до Екатеринослава не доехали.
Вы курите?
Я проснулась от ужаса - еще ничего, только голоса снаружи, кто-то проходит
мимо нашего состава. Потом тихо. Понятно, что мы на станции стоим. Я на
второй полке лежала, на животе, смотрела в окно. Увидела, как рядом с нами
другой состав остановился - темно было, снег с дождем, двадцать девятое
декабря 1919 года - как раз под Новый год...
потом поняла - окна. В нем все окна горели электрическим светом и были
прикрыты шторами - как до революции. Спереди и сзади платформы с пушками, а
в центре новые пульмановские вагоны. Из поезда стали выскакивать солдаты -
без погонов, большей частью в кожаных куртках. Я не разобрала, что это
красные, - у них фуражки были кожаные, а звездочки маленькие. Некоторые
вдоль состава побежали, кто-то в нашу сторону. И тут я слышу, как по
коридору быстро идут - это те, в куртках. Мне бы хоть тогда испугаться, а я
и тогда не испугалась. Я же не знала, что мы встретились с поездом, самого
вождя Троцкого, а люди в коже были его охраной.
потому что имя это было запретным, смертельно опасным..
делу пришли - проверяли состав, - ведь на соседнем пути с самим командующим
- а вдруг мы диверсию устроим? Они к нам в купе заглянули, посветили
фонариком и дальше пошли. А я тут совсем проснулась и чувствую, какая я
голодная. Я и говорю Тане - не помню уж, как ее фамилия - она старше меня
была, - пойдем к господам военным, попросим чего поесть. Мы с ней уже так
делали и другие девочки тоже. Надо было сиротками казаться... А что
казаться, мы и были сиротками. Нас жалели и не трогали. Девочек не так часто
трогали, как теперь говорят... Тебе скучно?
них ваш Матя стоял. Матвей Ипполитович.
спать не велят?
двадцать лет узнать не может. А в жизни ты никого не забываешь. Да он и не
изменился особенно - тогда ему лет двадцать было. Только без усиков. Мы к
ним подошли и говорим, нет ли чего покушать. С ними Татьяна разговаривала -
она постарше. Тогда твой Матя засмеялся и говорит, чтобы мы через полчаса к
пакгаузу приходили - и показал, куда. Они нам вынесут.
отказывает... Приходите, говорят, через полчаса, ваш поезд никуда не уйдет,
мы уже Екатеринослав берем, сейчас у себя чего поесть сообразим и вам
принесем. Через полчаса мы пришли, с нами Ирка третьей пошла. Мне бы не надо
связываться с девицами, они же почти что взрослые, лет по шестнадцать, а я
еще ребенком была, но, конечно, увязалась, потому что была голодная и не
боялась. Мы пошли с ними в этот пакгауз, а там какие-то тюки были и стол, а
на столе они поставили бутыль самогона, сало и хлеб - все без обмана. Мы
вместе с ними ели, они только велели, чтобы мы не шумели, потому что у них
начальник строгий, если что, он их выгонит или расстреляет, итальянская
фамилия, я точно не помню. Троцкого они не называли, он для них был вроде
бога, где-то далеко, но они сказали, что если мы будем кричать, то они нас
зарежут. А когда выпили, то полезли нас насиловать, но не дико. Моим
подругам было легче, они уже не девочки, а мне всего четырнадцать и очень
больно было, но когда я хотела кричать, твой физик стал мне саблю
показывать. Я плачу, мне больно, а он смеялся, нервничал, очереди ждет...
Дождался! Они нам потом с собой сала дали, для девочек. Мы дальше
Екатеринослава не пробрались тогда, я только следующим летом в Бердянск
попала, когда там уже Врангель был.
теперь обвинять этих молодцов - они же не знали, что хорошо, а что плохо,
они даже девочек накормили... Что я говорю? Я могла бы очутиться там на
пыльных мешках, в пакгаузе, а любимый ученик Ферми грозил бы сабелькой -
"Молчи!".
помнит!
поможет мне выбраться живой отсюда.
наказание: девушка говорит, что он изнасиловал ее на фронте Гражданской
войны. А вам скажут - ничего особенного.
нужно, но не зря он вокруг гэпэушника вертится. А что, если завтра станет
известно, что твой Шавло был охранником Троцкого? И неважно - насиловал, не
насиловал - главное Троцкий.
но Полина метнулась - прыгнула к кабинке - рванула дверь - крючок в сторону
- а там, внутри, съезжившись, сидела на стульчаке Альбиночка, глаза
нараспашку.
натягивая штанишки, повторяла:
мне выйти было неудобно, вот я и терпела, извините, я здесь нечаянно.
китайский с драконами, такие за большие деньги привозили с КВЖД, - и, уже не
оглядываясь, побежала к двери.
Матвея Ипполитовича.
Альбины сверкнул возле лестницы.
случае!
этом, наверное, должна знать милиция.
тенью у приоткрытой двери умывальни. Лидочка махнула ей рукой - уходи!
представить про Матвея Ипполитовича?
местах.
приятным человеком, а он окажется насильником.
некоторое время стояла неподвижно, потому что не могла разобраться в своих
мыслях. Ей хотелось поверить Альбине, и она даже надеялась, что Альбина
искренне говорила с ней. Ведь никто, кроме Лидочки, не знал, кто такая
Альбина на самом деле и как она страдает от своего унизительного положения.
немного и подождать. Тем более когда Альбина знает о кастрюле, спрятанной в
комнате у Лиды. Если остается хоть маленькая опасность, что Альбина вольно
или невольно проговорится Алмазову, то Лидочка окажется в опасности.
Выбросить бы эту кастрюлю...
нет. Пойти спать? Совершенно не хочется - ни в одном глазу. Снизу доносилась
тихая музыка - неужели еще кто-то танцует?