Чтение 22–й страницы книги ~Любимец~

Не обращая внимания на мечи, он кинулся сквозь строй учеников, поднял
руку с хлыстом.

- Кто тебе разрешил останавливаться? - кричал он. - Я тебе покажу,
как останавливаться без команды!

Я в страхе отступил назад, и когда он, добежав до меня, хотел
стегнуть меня хлыстом, я отбил удар мечом, нечаянно задел острием хлыст, и
его конец, как разрубленная змея, упал в пыль.

Все замерли от неожиданности и ждали, что он сделает со мной.

Прупис долго молчал - наверное, целую минуту. И все молчали.

Потом сказал:

- Дурак! За такой хлыст троих, как ты, дают.

- Простите, - сказал я. - Я не люблю, когда меня бьют.

- Втрое дурак, - сказал Прупис, - я в жизни ни одного человека
хлыстом не ударил. Замахнуться я могу, изматерить - тоже. Но человека,
настоящего, никогда...

- Я же не знал, - сказал я.

Все повторялось как в заколдованном сне: ведь только вчера я сломал
хлыст Хенрику, который был главнее меня. И вот - снова такое же
преступление!

Прупис нагнулся, поднял конец хлыста и стал приставлять его, словно
надеялся, что тот прирастет. Он был искренне расстроен.

- Я починю, - сказал я.

Прупис посмотрел на меня, как будто что-то в моей интонации его
удивило и заинтересовало. Он был ниже меня на голову, и ладонь левой
беспалой руки была расщеплена так, что получалась клешня.

- И как же ты намерен это сделать? - спросил он.

- Если мне дадут кожу, я нарежу полосок, - сказал я, - я раньше умел
плести из кожи.

Я не лгал. И хоть любимцам строго запрещено что-нибудь изготовлять и
таким образом уподоблять себя спонсорам, госпожа Яйблочко сама меня
научила - она обожала плести. У нас дома было много плетеных вещей,
особенно она любила таким образом утилизировать вышедшие из обихода
предметы - сапоги господина Яйблочко, собственную сумку, старые шапки
(теперь-то я знал, что они сшиты из шкур гусениц).

- Ладно, разберемся, - сказал Прупис. - А ну, по местам! Работать,
мальчики, работать.

Мы разошлись по парам, и сначала я фехтовал с Гургеном, стараясь не
задеть его меч, а потом нас переставили, и моим соперником стал Вова
Батый. Батый, в отличие от Гургена, подсказывал мне некоторые приемы и не
издевался над моей неловкостью и неумением. Гурген тоже не издевался, но
молчал с каким-то немым осуждением.

Я несколько раз уставал так, что опускал меч, но заметил, что и
другие тоже устали. Часа через два Прупис велел всем разойтись и отдыхать.
Мы уселись в тень стены, потому что стало припекать. И тут я впервые
увидел, как люди открыто курят. Мне об этом рассказывали в комнате отдыха
любимцев, и Вик даже уверял, что сам пробовал, но одно дело слышать, а
другое увидеть, как у человека изо рта валит вонючий дым, а он совершенно
спокойно продолжает разговаривать и не умирает, и никто не кричит от
страха и возмущения, так как человек этот нарушил самый страшный
экологический запрет.

- Чего уставился? - спросил Батый, который сидел рядом со мной,
вытянув ноги. - Сам-то не курил никогда?

- Нет, - сказал я, и видно на моем лице отразилось такое отвращение,
что Батый хмыкнул и сказал:

- Ну и правильно - только здоровье свое губить.

Как будто речь шла только о здоровье! Нарушался великий принцип:
самое страшное преступление - это преступление перед природой. Оно ужаснее
даже преступления против спонсора. Курение относится к страшным
преступлениям. А Батый делал вид, что ему это неизвестно.

Мне было трудно. Во мне накапливались сведения, наблюдения и события,
немыслимые для моей старой жизни. И случилось это всего за три дня. Как
будто я прожил всю жизнь, ни разу не увидев воды, а тут неожиданно мне
пришлось нырнуть в воду и остаться под ее поверхностью навсегда.

Я узнал, что некоторые люди ходят в одежде, и более того - я сам уже
начал ее носить. Я видел грамотных людей и людей вооруженных, я видел, как
люди работают на фабриках, курят и даже обманывают спонсоров... Мир с
такой скоростью рушился вокруг, словно все, что было раньше, оказалось
сном. А, может быть, и я сейчас проснусь на своей подстилке?

- Я и сам не курю, - сказал Батый. - Мне нужно в форме быть.

- Зачем? - спросил я.

- Живым остаться подольше, - сказал Батый. - Может, стану мастером,
как Прупис, или даже хозяином, как господин Ахмет, - я жить хочу, такое у
меня настроение.

Я тоже хотел жить и потому воспользовался моментом, чтобы
порасспросить расположенного ко мне Батыя.

- А зачем мы тренируемся? - спросил я.

Батый лениво скосил на меня черный глаз и ответил вопросом:

- А ты как думаешь?

- Не знаю, ты сказал - рыцари, но не сказал, что они делают.

- Ты в самом деле так думаешь?

- А что бы ты на моем месте подумал?

- Откуда ты такой взялся! - в сердцах воскликнул Батый.

Гурген, сидевший неподалеку, обернулся к нам и улыбнулся. Перехватив
мой взгляд, он отвел глаза и принялся не спеша перематывать изоляционную
ленту на рукояти меча.

- Откуда все, - сказал я. - Из питомника.

- Ты меня не понимаешь, Тим, - сказал Батый. - Я тебя обидеть не
хочу. Я тебя понять хочу. Ты хороший парень и Добрыню не испугался. Но
какой-то ты странный. Некоторые ребята даже думают, что ты, может, и не
человек?

- А кто же?

- Жабы много опытов делали над людьми - это точно известно. И
говорят, они специальных людей вывели, чтобы они были послушные, чистые и
без всяких недостатков.

- А зачем? - спросил я. - Им что, нас мало?

- А нас, отсталых, они тогда ликвидируют. Были и не стало.

- Но зачем, зачем? - настаивал я, словно на самом деле был
искусственным человеком и старался понять, зачем я нужен.

- Чтобы им не беспокоиться, чтобы мы им не мешали, чтобы они,
наконец, вздохнули спокойно!

Мне было непонятно, жалеет он спонсоров или издевается.

- Но ты же видел, из меня кровь текла, когда я с Добрыней дрался, -
сказал я.

- Это, считай, тебя и спасло - а то бы мы тебя обязательно ночью
развинтили, чтобы посмотреть, как ты тикаешь.

Я не сразу ответил ему - то, о чем он говорил, мне было непонятно, но
непонятность была многослойной и тревожной, словно луковица: ты снимаешь
слой, а там другой, похожий, но другой.

- Ты прости, - сказал я, решив, что лучше показаться глупым, чем
рисковать жизнью. - Но мне не все понятно. Ведь спонсоры прилетели к нам,
чтобы навести порядок. Раньше мы жили отвратительно: мы губили нашу
природу, не осталось чистой воды и воздуха, люди воевали друг с другом,
голодали, болели спидом и холерой. Мы были обречены на гибель, но тут, на
наше счастье, к нам прилетели спонсоры, которые нас спасли.

- От чего? - спросил Батый.

- От гибели.

- Я это уже слышал, - сказал Батый. - Знаешь, где? В колонии, куда
угодил мальчишкой. Там у нас был такой Проводник, он нас учил про
спонсоров. Только никто ему не верил - мы все уже успели пожить и знали
этим жабам цену.

- В колонии? Что это такое?

- Это тюрьма, тебя держат там, пока ты подрастешь, а потом
распределяют - кого на фабрику, кого на живодерню, а меня вот - на шахту.

- Я всегда думал, что живодерня - это шутка. Это шутка?

Батый рассмеялся, показывая неровные зубы.

- Попадешь - узнаешь, какая шутка.

- Ты рассказывай, - попросил я. - Про колонию.

- Про колонию я забыл, - сказал Батый. - Про колонию нечего
рассказывать.

- Расскажи про господ спонсоров. Ведь правда, что они наши братья по
разуму?

- Ты и это выучил?

- Нет, ты скажи! Мне это очень важно знать!

- Это только пустая фраза! Братья по классу, братья по духу, братья
по разуму. Я думаю, им у себя тесно, вот они к нам и забрались.

- Скажи, зачем они прилетели?

- Для искусственного человека ты слишком настырный, - сказал Батый и
поднялся.

На площадку вышел Прупис и сказал:

- На позицию! Сейчас будем отрабатывать выпад с последующим колющим
ударом в печень. Встали! Ланселот, ты что отстаешь? Я этого не люблю.

Вечером Прупис пришел к нам в комнату, сел на край кровати, на
которой я лежал, вымотанный тренировкой так, что мог шевелить только
языком, да и то с трудом.

Он протянул мне несколько разной формы кусков кожи.

- Такие подойдут? - спросил он.

Я сразу понял, что это значит, и стал рассматривать куски. Два вернул
ему обратно, а про остальные сказал:

- Подойдут. Мне еще будет нужен острый нож.

- Сам наточишь, - сказал Прупис и добавил, обращаясь к лежавшему на