Чтение 22–й страницы книги ~Небеса ликуют~

...Посыл первый - все обожают тайны. Посыл второй - маленькие начальнички в особенности...

Я не ошибся. Удивленное хмыканье, здоровенная лапища потянулась к затылку.

- Ин ладно, пан зацный! То прошу, поговорим! Дю Бартас тревожно заворчал, но я легко хлопнул его по плечу.

- Прорвемся, шевалье!

Между тем брат Азиний, воспользовавшись моментом, бухнулся на четвереньки и резво пополз в нашу сторону. Ему не мешали.

- А вы, Панове молодцы, за этими смотрите! А за девкой - особливо!

Панове молодцы согласно закивали, не отводя глаз от панны Ружинской. Грязная Сорочка облизнулся.

Мы поднялись чуть выше, на невысокий песчаный горб, откуда хорошо был виден берег. Я быстро оглянулся, надеясь заметить сьера Гарсиласио, но того и след простыл.

Кажется, запас храбрости у него кончился еще на переправе!

- Ну, говорите, пан добродий!

Вблизи он смотрелся не таким страшным. Чуть старше меня, такой же загорелый, костистый. Усы черные, зубы крепкие, взгляд - хитрый.

Даже не хитрый - хитрющий.

Я открыл захваченный с собой мешок, встряхнул, достал небольшой свиток.

- То дозвольте отрекомендоваться, пане значковый. Адам Гуаира, гидравликус. Строю плотины, запруды, каналы, мельницы водяные. Прибыл сюда по приглашению воеводы киевского моцного пана Адама Кисиля для возведения мельниц в его местностях, о чем писал он в миланский торговый дом Барди год назад. Меня же направили, потому как в деле своем весьма я искусен и русинскую речь ведаю. О чем и грамота имеется, самим паном воеводой подписанная.

Этот свиток - все, что удалось достать в Риме. Приглашение было настоящим - и печать, и подпись. Почти настоящим...

* * *

Я понадеялся, что пан значковый не силен в грамоте, но ошибся. Читал он долго, внимательно, еще дольше разглядывал печать.

- То пан Адам с воеводой нашим тезки? Так-так! А ведает ли пан Адам, что владетельный пан Кисиль еще в прошлом году к ляхам клятым перебежал? А как мы того пана воеводу изловим, то меж тарпанами дикими привяжем и на четыре стороны по ковылю разнесем. И будет пан Гуаира в райских садочках пану Кисилю мельницы строить!

...Подправленные дату и имя он не заметил. Приглашение было написано десять лет назад.

Оставалось пожать плечами. Я - человек маленький.

- На все воля Божья, пане значковый! Надо будет, и в раю мельницы выстроим. Рек там много, с четырех концов Эдем окружают.

...Имя одной - Фисон, второй - Гихон, третьей реки - Хиддекель, четвертая же река Евфрат. Дернет сейчас этот усач рукой - и строить мне там запруды до Страшного Суда...

- Мельницы, значит? Так то и есть химерия, про которую мне пан гидравликус говорил?

Он уже ухмылялся, скаля белые зубы, словно волк, исповедующий ягненка. Волк еще не знал, что встретил ягуара.

- То не химерия, - улыбнулся я, пряча бесполезный свиток. - Химерию пан значковый уже видел. Пан думает, что то девка?

- А может, и молодица, - охотно согласился значковый. - Моим хлопцам - все одно. Соскучились по бабьему мясу!

- То не девка. То четыре тысячи цехинов.

...Посыл третий и главный - все любят золото. И бандерайты, и кастильские идальго, и днепровские черкасы...

Ухмылка исчезла. Медвежья Шкура обратился в слух.

- Знатно! - молвил он наконец. - Я и гляжу - панна не из простых! Вот,
значит, отчего у Кичкас веремия учинилась! Знатно, знатно!..

С минуту я раздумывал. Сейчас он предложит честно поделиться: нам - жизнь, им - цехины. Ради мешка с золотыми панове молодцы отвезут "девку" хоть в далекий Гомель, хоть в Бэйпин. Оно и лучше - не надо будет тащить панну Ружинску с собой. Хлопцы, конечно, по бабьему мясу соскучились, но не беда. Жива останется.

Это, конечно, выход. Но Самарка рядом, совсем рядом!

- То пан значковый видел еще не всю химерию, - усмехнулся я, доставая карту. - В Риме я познакомился с одним человеком...

У берега все оставалось по-прежнему. Возле границы нашего маленького полуострова возвышался грозный дю Бартас со шпагой в руке. Панна Ружинска присела рядом, глядя куда-то в сторону, на ровную гладь реки. Брат Азиний врос коленями в песок, сунув прыщавый нос в молитвенник.

Трое панов молодцов расселись по кругу, не выпуская оружия из рук.

Волки!

Увидев нас. Грязная Сорочка неторопливо встал, скривился:

- То что-то вы долго, пане значковый! Ну как, пластать латинщиков будем али откуп дадут? Да только чтоб сперва девка...

- Тут и разложим! - хохотнул владелец мушкета. - А пручаться станет, на реку отвезем и покрестим! Как тех баб в Трабзоне! А не захочет, ядро к ногам привяжем!

Краем глаза я заметил, что наша гостья встала и вновь скрылась за могучей спиной дю Бартаса. Шевалье, ничего не поняв, на всякий случай повел плечами.

- Цыть! - Медвежья Шкура окинул взглядом всю нашу "кумпанию" и хмыкнул. - Все будет, хлопцы! И путря, и борщ, и к борщу пампушки! А сейчас меня слухай!

* * *

Он поступил умно - как и я бы на его месте. Лошадей - и наших, и своих - брали с собой. Грязная Сорочка, получив мушкет вкупе с пороховницей, оставался на берегу с приказом глаз не спускать и держать нос по ветру.

Последнее было даже лишним. В степи пешим далеко не уйти, а камышовые плавни "Панове молодцы" знали, как свой карман.

Оставался Днепр, но несколько точных ударов топорика-келепа превратили наш паром в бесполезные дрова.

Не убежишь, не уплывешь, не спрячешься.

Оставалось ждать к борщу пампушек.

Плавни остались за спиной, в лицо пахнуло свежим ветром. Знакомый ковыль, невысокие холмы у горизонта, яркое весеннее солнце над головой...

Степь! Оказывается, я уже успел соскучиться!

Из густой травы выглянула неосторожная дрофа, округлила желтые глаза, отпрянула назад, в зеленое море.

Страшно серой! И не только ей. Мне, признаться, тоже.

Медвежью Шкуру звали Васылем Челобитько, владельца жупана и высокой шапки - Пилипом Щуром, а рябой и безносый в татарском халате отзывался на Мыколу Горбатько.

Имя и прозвище Грязной Сорочки мне не сообщили, а я и спрашивать не стал.

Все четверо - с Микитиного Рога, где среди густых плавней затаилась Сичь, степной Порт-Ройял удалых днепровских корсаров. Пан значковый со своей ватагой "шарил" по днепровским берегам, высматривая татар и неосторожных путников. Им не везло: за месяц мы были первыми. Значит, теперь не повезет нам.

* * *

От смотрите, пане Адам! За той могилой - Самарка.

То смотрю, пан значковый.

"Могилой" они называли курган. Все-таки я здорово подзабыл русинский! А может, и не совсем забыл, просто здесь, на полдне, говорят по-иному, чем в Белой Руси или в Галичине.

- Так выходит, пане зацный, товарищ ваш сам ту мапу вам подарил?

- Так и было, пан Васыль.

- То добре!

"Мапа" - карта. В моем рассказе ее подарил мне дальний родич, чье добро пропало в Киеве во время погрома. Верный приказчик спрятал золото у Самарки.

Родич доживал последние дни. "Мала" - его завещание.

Поверили? Да какая разница!

- А почему добре, пан Васыль?

Он хмыкнул, огладил пышные усы, но отвечать не стал. Отозвался хлопец в жупане - Щур.

- А потому добре, пан Адам, что мала купленная неверной бывает. Уйдет клад сквозь землю, в чужие руки не дастся. А то и чего хуже будет!

Остальные двое согласно закивали. Я уже понял - дело затевалось нешуточное. А я-то думал просто предложить панам молодцам за близким золотом съездить!

- Или пан зацный не ведает, что клад - то самое химерное дело? Добре, когда на нем только заговор наложен - от глаза чужого да от рук жадных. А если, к примеру, он на головы заговорен?

Я взглянул в голубое бездонное небо, глубоко вздохнул. Ветер, степь, острый ковыльный дух, смерть, скачущая рядом на крепких кровных конях.

Хорошо!

- А как это - на головы, пан Пилип?

- Да разве пан зацный не ведает? Откуда же пан Адам приехал?

* * *

Наивный пан Адам приехал из Рима, где все действительно представляется несколько иначе. И не только проблема изъятия заговоренного клада из точки, обозначенной литерой "N".

Например, пан Адам, как и иные неглупые люди, был уверен, что днепровские черкасы, именуемые также запорожцами, сейчас спешат через весеннюю степь к сapitano Хмельницкому, чтобы грудью стать против клятых ляхов.

АН нет! Стоило заикнуться об этом, как мне со смешком сообщили, что гетьман - он лишь на полночь от порогов гетьман, а у них, на Сичи, всем вершит Семен Лутай, отаман кошевой, вольными голосами выбранный. А у кошевого - своя голова и свой интерес. Хмельницкий же лишь в первый год хорош был, когда ляхов да жидов дуванить разрешал. Теперь же он сам вроде короля, а им, черкасам низовым, любой король - кость в горле.

Кость в горле?

Так-так!

- А на головы клад так заговаривается: режется петух черный да козел с бородою седою. Кровь мешается да со словами на землю льется...

Запахло чем-то знакомым. Заклинания, ворожба, инкубы с суккубами. Ай, химерники!

- ...А слова те, пан Адам, непростые, и повторять их даром не след. Вот и лежит клад в земле, ждет. Заговорили его, к примеру, на семь голов. А как сунется кто без спросу, тут ему и конец, только эхо пойдет: "Первый! Первый!" И так, пока все головы в землю не лягут, не успокоится клад!

Я покосился на парня - тот был серьезен.

- Клад еще обернуться может, - прогудел Мыкола Гор-батько. - Когда волком, когда псом, когда и молодицей. А особливо, ежели души заложные, неприкаянные, его стерегут. Обернется - да к тебе бросится...

- А ну, цыть! - Пан значковый нахмурился, качнул чубатой головой. - Доболтаетесь, даром ясный день на дворе! Поглядим - тогда и думать будем!

* * *

Трава все выше, все гуще, запах все сильнее. Из зеленого моря выглянула большая черная голова, всмотрелась, качнула кривыми рогами. Неужели тур? Кажется, мессер Боплан писал о чем-то подобном.

А вот и "могила"! На вершине, как водится, идол. Усатый, с чубом, при сабле - ну, точно "пан молодец"! И рожа - не отличить!

Перекрестились. Я не стал. Нагляделся такого на парагвайских берегах - и у кадувеев, и у чимакоки, и, конечно, у колду-нов-тумрагами. Только идолы там пострашнее, клыкастые, многоглавые. У каких и черепа человеческие ожерельем на шее желтеют. А у людоедов-тапанюма, которые из этих черепов чаши делают...

Стоп! И вправду, этак и доболтаться можно! Неужели это и есть таинственная Каллапка?

С вершины кургана река казалась тонкой синей полоской, неровной линией, разрубившей зеленый степной ковер. Невелика речка, летом, поди, пересохнет...

- От вам, пан зацный, и Самарка! Там дальше зимовник ваш, да бурдюги, да иное хозяйство. Кодацкая паланка это, наш Луг-батько. А не достанет ли пан Адам мапу?

...Речной изгиб, компас-паучок в левом верхнем углу, линейка масштаба в правом нижнем с маленькой буквой "М", три кружка, в центре среднего - буква "N"...

Поехали!

Почему-то мне все это представлялось иначе. Как - даже не Знаю. Может, болтовня про химерию да про заговоренное золото повлияла. Почему бы не выйти в чисто поле, не зажечь свечу восковую перед иконой Черной Божьей Матери из Ченс-тохова, не заорать во всю дурь: "Клад, клад, никто тебе не рад, покажись люду, глядеть не буду, месяц уходит, мертвец землю роет, он найдет клад, а я не виноват"?

А вместо этого - ветер в ушах.

Скачем!

* * *

Рассыпались лавой - слева Щур на своем караковом жеребце, справа безносый пан Мыкола на тонконогой белой кобыле, в центре мы с Медвежьей Шкурой, между нами - заводные кони под седлами. Небольшие холмы брали с разбегу, на тех, что повыше, останавливались, бросали быстрый взгляд вокруг.

Два холма. Слева - река, как стрела ровная...

Дальше!

Изгиб! Самарка отступает на запад, среди зеленой травы - белый песок обмелевшей старицы, высокая "могила" с усатым

ИДОЛОМ...

Дальше!

Снова ковыль с набухшими метелками, испуганные крики птиц, взлетающих из-под самой конской морды. Солнце перевалило за полдень, горячие лучи обжигают кожу, "цукеркомпф" давно снят, ветер полощет волосы...

...А вокруг - холмистая степь, покрытая зелеными пятнами кустов, проклятые бандерайты уходят на север к подножию Высоких Кордильер, и отец Хозе торопит, скалит белые зубы. Впереди - бой, самый первый, мне только что исполнилось шестнадцать...

* * *

- А ну, стой, Панове молодцы!

Заморенные кони тяжело дышат, мы спрыгиваем прямо в высокую траву. Я смотрю наверх, надеясь увидеть кондора. Кондор - добрая примета в пути.

Голубое небо, легкие перистые облака, мелкие глупые пичуги чертят след в горячем воздухе. Здесь не встретишь кондора. Моя добрая примета осталась там, за океаном.

- То как пан Адам себе думает? Отчего той приказчик к Са-марке свернул?

Ага! "Думает"! Кажется, пан Васыль сообразил, что конским наскоком дела не решить. Этак можно всю Самарку объехать - милю за милей.

- Думаю так, пане значковый. Было их двое, ехали они из Киева в Крым самой короткой дорогой... Усачи переглядываются, чешут затылки.

- То значит Черным шляхом...

- Где-то южнее порогов... Или южнее Сичи, не знаю, один из них заболел. Тогда они, наверно, и свернули к Самарке. Пан значковый переглядывается с Щуром, тот кивает.

- Ну, тогда, пане Адам, считай, приехали. У Трех Братьев это. Там Черный шлях до Самарки всего ближе. Да и на полдень таких могил нет, сами видели.

Три Брата. Три холма?

- Что, не слыхали, пане зацный? Сказывают, бежали три брата, три бедных невольника, из земли турецкой, из веры басурманской. Бежали, да в города христианские не попали. Там и лежат. То поехали?

Теперь кони идут шагом. "Панове молодцы" ухмыляются в густые усы, словно ловчие, затравившие зверя. Впрочем, не все. Пан Щур явно не в духе, хмурится, по сторонам смотрит, будто беду ждет.

- У Трех Братьев? Ой, то не добре, паи Адам, родич ваш учинил!

- Что так, пан Пилип? Остальные только усмехаются, слушая наш разговор, но пан Щур серьезен.

- Ведь с чего те братья погинули, пане Адам? Добра турецкого набрали на чересседельники, да так, что кони еле шли. А потом у младшего конь оступился да ногу сломал. Тут им бы вьюки да тороки снять и брата подобрать, да, видать, дидько им очи золотом замазал. Бросили брата у Самарки. А как одумались, назад повернули, так уже поздно было. Волки-сиромахи возле бедолаги пируют, а за могилой засада янычарская ждет. Не отдадут они нам тот клад!

- А мы их попросим! - гудит безносый Мыкола. - Крепко попросим! Свои же, черкасы! Поделятся!

Кажется, не только неведомым братьям залепило золотом очи!

-Не спорю. Увидим!

* * *

Сначала река резко ушла влево, на запад, затем впереди взбугрилась трава, накатом пошла вверх...

- То приехали, пане зацный!

Уже? Кони легко взбегают на вершину кургана - громадного, словно гора. Оглядываюсь. Всюду - знакомый ковыль под самое конское брюхо. Слева - еще одна "могила", справа - тоже.

Три Брата?

- Пускай коней! Побьем ножки, панове молодцы!

В первый миг я растерялся. Почему-то казалось, что холм будет маленьким, голым. Буква "N" нарисована прямо в середине, но как найти эту середину в море травы?

- Ну вот, пане Адам, все как на мапе. Вон Самарка, вот и могила.

- Да как же тут искать, пане значковый? Пан Пилип, кажется, тоже недоумевает. Но Медвежья Шкура лишь ухмыляется в пышные усы.

- Кто же клад так ищет? Иконку на ночь поставим, он и сам свечкой объявится. А не свечой, так заревом.

- А как заговоренный?

- Хм-м-м... И вправду! Чего скажете, пан зацный? Ваш же клад, вам его и отворять.

Вновь оглядываюсь. Трава, трава, трава, серый камень, утонувший среди зелени...

- То подумать бы, пан Васыль!

- Ага! То вы себе думайте, а мы пока костер запалим. А ну, Панове молодцы, за дело!

Карта молчала. Она уже сказала все, что могла. Значит, теперь дело за мной. Илочечонк, сын ягуара, легко отыщет след в сельве. Но здесь не лес, не знакомые парагвайские болота...

Интересно все же, сколько я проживу после того, как клад "отворится"? Едва ли долго!

По вершине можно было ходить целый день. Или месяц - это уж как повезет. Когда я впервые увидел карту, то отчего-то решил, что найти место очень просто. Например, по осевшей земле. Как ни утаптывай, земля за два года обязательно уйдет вниз. Я не учел, что весной тут море - зеленое травяное море. И осенью тоже, только желтое. А зимой все покроет снег.

Вот и склон - противоположный, такой же пологий, почти незаметный. Самарка осталась за спиной, значит, именно отсюда, со стороны Черного шляха, взбирался на холм неведомый русин. Сам - или с братом Алессо. Нострадамуса из Флоренции к тому времени свалила хворь, поэтому он мог остаться внизу...

Что сделал бы я?