Чтение 22–й страницы книги ~Печать на сердце твоем~

Лица не было. Вместо него кривила рот деревянная личина, грубо размалеванная черной охрой. Те, что собирались здесь, не спешили быть узнанными.

Поперечный коридор был еще уже, вдобавок исчезли окна. Темнота казалась густой, словно холодный речной

омут. Згур недоуменно замер. Куда теперь - налево, направо?

- Слышь! - шепот венета прозвучал над самым ухом. - Гуторят вроде!

Згур прислушался и почти сразу же понял - голоса. Они доносились откуда-то сзади. Он оглянулся и заметил вдалеке серое пятно. Выход! Наверно, еще один зал.

Это оказался не зал - двор. Серые громады стен уходили куда-то вдаль, теряясь во мгле, а прямо перед входом, загораживая его, застыл огромный каменный блок, в давние годы рухнувший сверху. Голоса слышались совсем рядом - мужские, женские. Внезапно уши резанул плач.Ребенок! Згур бросился вперед, но рука венета схватила за плечо, сжала, не пуская.Згур нетерпеливо скривился. Ругаться не хотелось, но в таких делах нянька ему не требовалась. Он резко обернулся - Ярчук дернул губой, что должно было означать улыбку, и кивнул, показывая на лежавшую поперек прохода глыбу. Згур понял: ему советовали не спешить, оглядеться. Он вздохнул - ладно!Камень дышал ледяным холодом. Згур поморщился, прижимаясь к неровной громадине, затем подался вправо. Есть! Вот они!

Посреди двора горел огромный костер. Неровный свет падал на тех, кто собрался вокруг. Мужчины, женщины - не менее двух десятков. Что-то было во всем этом странное, уже знакомое. Кто-то шагнул ближе к огню, и Згур зло усмехнулся: личина! Хоронятся, чаклуны!

Рядом тяжело задышал Ярчук. Згур, не оглядываясь, принялся подсчитывать, но, дойдя до двадцати трех, сбился и махнул рукой. Бить надо, а не пальцы загибать!

- Два десятка да еще восемь, - шепнул венет. - Два меча, да копье, да секира. Ножи, почитай, у всех.

У Ярчука оказался зоркий глаз. Впрочем, толпа не испугала. Будь это кметы - дело иное. Разве что со спины подберутся... Где же ребенок?

Внезапно у костра все стихло. Мужчины начали отходить в сторону, образуя широкий круг. Женщины, оставшись внутри, сбросили полушубки, затем на снег упали

платья...

Где-то совсем рядом пискнул Жигша, но уже совсем по-другому. Згур и сам еле удержался, чтобы не хмыкнуть. И не холодно им! Почти все, оставшиеся у огня, были молоды. Нагие тела отсвечивали матовым блеском, распущенные волосы закрывали плечи, и нелепо кривились деревянные черноротые личины.

- Ровно на Купала! - дохнул Ярчук. - Так ведь не лето!

Слово было незнакомым, но Згур тут же вспомнил. Летом, когда справляют день Небесного Всадника, девки да парни так же у костра собираются да через огонь прыгают. Правда, не у волотичей, а у сиверов. Самому видеть не доводилось, но слухом земля полнится.

Внезапно вновь послышался плач. Згур повернулся.

Кажется, там! Один из мужчин, стоявших во внешнем круге, держал на руках какой-то запахнутый в тряпки сверток.

- Обождать надо, боярин! - шепнул венет. - Пущай починают!

Згур нетерпеливо дернул плечом, но вновь решил не спорить. Ладно, подождем. Лишь бы малыша не тронули!

Одна из женщин - высокая, статная, с ожерельем из звериных клыков на груди, медленно подняла вверх тонкую руку. Люди у костра замерли.

- Все ли здесь собрались, сестры? Всех ли нас пустила ночь?

Она обернулась, словно пытаясь сосчитать, но чей-то голос поспешил ответить:

- Нету с нами больше Старшей. Не прийти ей никогда!

- Кто же нами править будет? Кто теперь костер зажжет?

- Не решить, сестра, нам это! Пусть Хозяин скажет сам! Згур понял - обряд. Затем и личины, потому и говорят, словно поют. Но зачем наузницам ребенок?

- Как же нам Хозяин скажет? Ведь жалеет он слова!

- Смерть пошлет он вместо слова. Смерть укажет, как нам быть!

Женщина с ожерельем вновь махнула рукой. Человек с ребенком выступил вперед, поднял плачущий сверток к черному небу.

- Коровяк! - послышался испуганный голосок Жиг-ши. - Коровяк! Узнал я его!

Згур между тем пытался сообразить. Этих не напугаешь! Парни во внешнем кругу - не бойцы, зато задавят скопом. И близко не подойти - заметят.

Женщина взяла из рук чаклуна ребенка, подержала на весу, затем резко вскинула голову:

- Пусть Хозяин нас услышит! Пусть поможет, сестры, нам! Знак пошлет, чтоб догадались, кто из нас достойней всех. Смерть пусть станет этим знаком, смерть сомненья разрешит! А душа, грехов не зная, пусть к Хозяину спешит!

Ответом был дружный крик. Женщины протягивали руки, личины радостно скалились...

- Лук! - негромко скомандовал Згур. - Прикроешь!

- Боярин... - начал было венет, но Згур не стал слушать. Еще чуть-чуть - и будет поздно.

В тот же миг руки, державшие ребенка дрогнули. Плачущий сверток полетел прямо через костер. Одна из женщин подхватила, подняла вверх:

-Жив!

Мгновение - и уже другие руки держат ребенка:

-Жив!

- Аригэ!

Згур нарочно крикнул по-румски. Пусть растеряются! Чужая речь всегда сбивает с толку.

- Аригэ! - повторил он. - Ни с места! Кто двинется - зарублю!

Меч был уже в руке. Мужчины, стоявшие во внешнем гругу, попятились. Згур быстро шагнул к костру. Только бы не ударили в спину!

Ребенок плакал - значит, действительно жив. Женщина, что держала его в руках, попятилась, прижала малыша к голой груди.

Первым опомнилась та, что носила ожерелье. Рука вновь взметнулась вверх.

- Кто послал тебя? Хозяин? Говори, а то умрешь! Згур вспомнил Ярчука с его "вершами". Не попробовать ли?

- Это ты просила смерти? Ты просила - Смерть пришла!

Из-под маски донесся негромкий грудной смех.

- Да, пришла! Сейчас увидишь - ни к чему теперь слова!

Дальнейшее произошло так быстро, что Згур еле успел поднять меч. Двое мужчин, стоявшие рядом, молча кинулись вперед. Еще один (Згур узнал Коровяка) взмахнул коротким дротиком.

Вж-ж-жиг! - пропела стрела, и один из нападавших начал медленно оседать на снег, пытаясь перехватить слабеющей рукой страшный гостинец, пробивший горло.

Вж-ж-жиг! Вж-ж-жиг!

Второй схватился за живот - стрела попала точно в середину. Коровяк увернулся, вновь вскинул руку с дротиком, но Згур успел первым. Меч вошел в грудь. Чаклун захрипел и начал валиться на спину.

- Стойте! - та, что носила ожерелье, обернулась,

вскинула руки вверх. - Стойте! Кровь пролилась! Души в Ирий собрались!

- Если кровь пролилась, значит, выбор сделан, госпожа! - негромко ответили ей.

Згур, не опуская меч, отошел к стене. Теперь Ярчук мог выбирать мишень по вкусу - враги стояли как раз между ним и волотичем. Но нападать никто не спешил. Женщина, державшая ребенка, оглянулась и неуверенно проговорила:

- Выбор сделан? Кто же выбран? Разве кончился обряд? Из-под деревянной маски вновь донесся смех.

- Чужеземец смерть принес нам! Пусть он выберет из нас! Нет в нем жалости и страха - он Хозяина гонец!

По толпе пронесся легкий шум. Женщины сбились в кучу, одна из них бросилась к Згуру, упала на колени:

- Я Хозяину невеста! Кровью наш скреплен союз! Голоса стихли. На Згура смотрели мертвые личины. Нарисованные губы кривились, сквозь узкие отверстия глядели глаза - настороженно, ожидающе. Згур заколебался. Выбрать? Кого? Ту, что держит ребенка? "Невесту"? Нет, не они тут главные. Эта, с ожерельем! Недаром ее "госпожой" назвали. Если она станет Старшей...

Он улыбнулся, поднял окровавленный меч. Как бы сказать половчее?

- Ты, что всех сюда собрала, станешь Старшей в этот час!

Клинок рассек воздух, задержавшись у самого ожерелья. Женщина не дрогнула. Деревянная личина медленно поднялась, запрокинулась. Глаза смотрели в небо.

- Духи ночи, вы слыхали? Смерть сказала: это я! Несколько мгновений стояла гулкая, мертвая тишина, но вот одна из женщин, та, что назвала себя "невестой", дико закричала, поднимая руки к небу. За ней завопили другие, кто-то упал на землю, пытаясь собрать руками окровавленный снег. Ярко вспыхнули смоляные факелы, разгоняя ночь.

- Выбор сделан! Выбор сделан! Снова Старшая средь нас!

Згур понял - пора! Спрятав меч, он поспешил к той, что держала ребенка, взял тихо плачущего Белька на руки и начал медленно отступать, стараясь не оказаться между личинами и глыбой, за которой ждал Ярчук. Наконец лопатки коснулись холодного камня. Згур резко повернулся - и тут же рука венета потащила его в темноту.

- Бежим, боярин!

Згур еле успел передать ребенка ополоумевшему от радости Жигше и схватить прислоненные к камню лыжи. Крики во дворе перешли в единый, слитный вой. Кажется, те, у костра, сейчас опомнятся...

- Бежим!

...Остановились только у выхода, и то на пару мгновений - дух перевести. Згур щелкнул счастливо улыбавшегося Жигшу по веснушчатому носу, хлопнул по плечу невозмутимого венета:

- Хорошо стреляешь!

Тот пожал плечами, затем по мрачному лицу промелькнуло что-то, напоминающее усмешку:

- Отож! А тебе, боярин молодой, лучше б верши скла-дать!

Венет шутил, но Згур почему-то обиделся. И то - стоило с двенадцати лет в Вейске служить, чтобы до каких-то "вершей" докатиться! Чем бы "чугастра" пронять?

- Ну что, Ярчук, хороши женки? Женки - это свято, да? Венет задумался, затем ответил серьезно, без улыбки:

- То - не женки!

Гуляли весь день. В избу набилось столько народу, что только домовой ведал, как не лопнули стены да не рухнула крыша. Белька вместе с матерью увели к соседям - реветь да в себя приходить, отец с перевязанной головой лежал у знахарки, и всем заправляла мужняя сестра - веселая тридцатилетняя вдова со странным именем Телла. Имя оказалось румским, и муж у Теллы был из румийцев: плавал на лодье да сгинул в осенний шторм. Но если и горевала вдова, то горе давно забылось. Телла первая поднимала братину, заразительно смеялась, заводила веселые застольные песни, то и дело косясь на слегка очумелого от такого наворота Згура.

За столом он оказался один. Ярчук лишь пригубил из первой братины и ушел, попросившись даже не в избу, а в старую баньку, стоявшую на подворье. Вначале Згур подивился, а потом рукой махнул. "Чугастр"! Что с него взять?

...Еще в пути, возвращаясь через молчаливый ночной лес, они договорились ничего не рассказывать ни о Хоромах, ни о тайном обряде. Хватит и того, что Белек жив. Жигша, глядевший на спасителей малыша открыв рот, твердо обещал молчать, даже если его начнут щекотать перышком по пятке. Теперь малец сидел рядом со Згуром, не сводя с него глаз. Кажется, "дяденька Згур" был тоже произведен им в "альбиры".

Обычно Згур почти не пьянел, разве что от румского, и то после третьего кубка. Но теперь вино ударило в голову, и вскоре ему стало все равно. Так ли важно, что будет завтра? Слишком давно не приходилось просто сидеть за столом, не думая, ударят ли ножом в спину, подносить ко рту кусок, не боясь, что отравят, шутить, за каждым словом не следя, и, конечно, пить от души. Веселие Ории есть пити, как без того жити?

Пили за все. За спасителей-альбиров, за храброго Жиг-шу, за родителей Белька - чтоб поправлялись да не болели, за весеннюю жатку и осенние обжинки. Одноглазый войт разошелся до того, что предложил выпить за Великого Палатина Ивора - лучшего друга народа Нистрии да за румско-вентскую дружбу. Хлебнули и за это - отдельно за Палатина, отдельно за дружбу, ну а затем, тоже по очереди - за Орию, за Нистрию да за румского Кей-Сара. Когда подошла очередь Згура слово говорить, он хотел было разъяснить неясный вопрос по поводу державных интересов Ории в нистрийском "предполье", но, взглянув на улыбающуюся Теллу, внезапно предложил выпить за прекрасных нистрийских женщин. Ответом был довольный рев мужчин и многообещающий взгляд веселой вдовушки.

А потом горница куда-то исчезла, потолок стал ниже, окошки меньше, и Згур сообразил, что уже не сидит, а лежит прямо на полу, на теплом покрывале, причем не в кафтане, а в одной рубахе, и ту с него так и норовят снять. Он протянул руку - ладонь легла на мягкое женское плечо. Телла! И когда только успела? Вдовушка негромко рассмеялась, теплые полные губы скользнули по его лицу, коснулись глаз, легко пощекотали шею. Смех почему-то показался знакомым, но думать совсем не хотелось, и Згур, закрыв глаза, крепко прижал к себе горячее женское тело. Внезапно рука скользнула по чему-то острому. От боли глаза сами собой раскрылись. Ожерелье! Видать, вдовушка за поспехом снять позабыла! Странное ожерелье - не из бусин, не из золотых румских кругляшей, а почему-то из...

звериных клыков!

Хмель словно ветром сдуло. Згур дернулся, рывком сел. Вот почему ее смех таким приметным показался!

- Узнал? - Телла подсела ближе, неспешно, словно смакуя каждое движение, сняла полотняную рубаху, так же медленно огладила высокие груди. - Что, красивый мальчишка? Страшно?

Мальчишка? Страшно? Она что, с Ярчуком сговорилась?

Наузница мягко скользнула на покрывало, теплые руки нырнули под рубаху, острые ногти впились в кожу.

- Если страшно, травку дам. Она для первой ночи, чтоб перед невестой не осрамиться. Ты только скажи!

Вот как? Згур рывком сбросил рубаху, сжал Теллу за круглые смуглые плечи, притянул к себе. Она вновь рассмеялась знакомым грудным смехом и проговорила мед ленно, нараспев:

- Не уйдешь теперь, мальчонка! Выпью я тебя до дна!

Похоже, знакомство с венетом не прошло даром. Згур . ответил тут же, будто всю жизнь "верши" писал:

- Выпей реку ты сначала! А потом поговорим! Светильник, мигнув, погас, и Згуру тут же стало не до "вершей".

Вокруг снова был лес, такой же густой, молчаливый. ; Лыжи легко скользили по насту, хотя мешок за плечами ' стал много тяжелее. Подарков было не счесть, пришлось выбирать только необходимое в пути. Для Згура самой нужной оказалась рубаха. Старая, после острых ногтей Теллы, больше походила на лохмотья. Наузница и подарила Згуру обновку - вышиванку с красным воротом и витыми шнурами. Рубаха была чудо как хороша, но надевал ее Згур не без опаски. Кто их, наузниц, знает-ведает? Телла, догадавшись о его мыслях, весело смеялась, приговаривая, что она ту рубаху в двенадцати травах варила, а что за травы, Згур сам поймет - поймет, да уже поздно будет. Оставалось надеяться, что веселая вдовушка шутила.

Ни Ярчуку, ни остальным Згур решил ничего не говорить. Что толку? Из намеков Теллы он понял, что наузниц в Нистрии не дюжина, и не две, и власть их в этих местах давняя, исконная. Коровяк же, чаклун пришлый, больно ретив был - вот и попался, и жалеть о нем нечего.

Згур вздохнул и оглянулся. Ярчук вновь отставал. Он шел тяжело, то и дело останавливаясь, пытаясь справиться с приступами хвори. Наверно, из-за этого и без того угрюмый венет был в это утро как-то особенно мрачен. Странное дело - косички в бороде исчезли, да и волосы, обычно торчавшие во все стороны, оказались зачесаны на ровный пробор. За весь день "чугастр" не сказал ни слова. Згур не навязывался, хотя становилось скучновато. Правда, можно - было думать без всяких помех: пустая дорога, тихий лес, молчаливый спутник...

...Когда они расставались, Телла, внезапно став серьезной, наклонилась к самому уху и проговорила медленно, строго, будто с покойником прощалась:

- Ты назвался Смертью, парень! Станешь Смертью ты теперь!

Згур так растерялся, что даже не смог отшутиться. Да наузница и не думала шутить. "Станешь Смертью!" Там, у горящего костра, Згур и в самом деле ляпнул что-то похожее. Но не всерьез же! И теперь на душе было муторно. Опять чаклуны! Нет, не зря мама их боится! Скорее бы домой, там все ясно и просто, ни Костяных Девок, ни игрищ в деревянных личинах. Да, не зря Рыжий шлях Кобницким назвали! И ведь куда ведет? Прямиком к бабке Гаузе! Не из огня ли в полымя?

Сзади послышался надрывный стон. Згур остановился, развернулся. Ярчук уже не стоял - сидел, прижимая руку к пояснице. Кажется, хворь взялась за венета всерьез.

Надо было что-то делать. До вечера еще далеко, но тащить "дикуна" дальше означало попросту его убить. Згур огляделся, приметив вдали небольшую поляну, на которой чернела одинокая избушка. Туда! Вон и дрова, снегом присыпаны, а вот и труба торчит. Значит, и тут повезло, печь растопить можно.

В избушке, ветхой, давно брошенной, было пусто и холодно, но Згур быстро разжег печку, поплотнее закрыв дверь, чтобы ветер с дороги не задувал, и поставил на огонь котелок. Ярчук молча мотал головой, показывая всем видом, что вовсе не болен и готов идти дальше, но Згур решил подождать. Если Ярчуковы боги смилуются, завтра можно будет идти дальше. А если венет сляжет всерьез, то Згур сам сходит за Гаузой.Из мешка был извлечен пахучий узелок - еще один подарок веселой вдовушки. Травы - густая непонятная смесь с таким запахом, что хотелось немедленно чихнуть и зажевать калачом. Згур по неопытности принялся расспрашивать наузницу, от каких болячек духмяный сбор помогает, как его заварить, да по скольку давать. Телла вначале посмеялась, а потом пояснила, что только у ворожей-неумех одна трава от застуды, а иная - от сглаза. Настоящие травы - это те, что "от всего", ну а чем гуще заваришь - тем лучше.

Пока котелок закипал, Ярчук, постелив полушубок прямо на полу, прилег, буркнув что-то малопонятное о закате да о стальном ноже, что над дверью торчит. Згур, взглянув на дверь, убедился, что никакого ножа ни над нею, ни поблизости нет, и еще раз уверился, что венеты - странное племя.

От настоя шел густой лесной дух. Згур не выдержал, отхлебнул - горько! Напоить венета оказалось труднее. Ярчук отмахивался, что-то бурчал, и Згуру еле удалось уговорить его сделать несколько глотков, после чего "чугастр" повернулся на бок и немедленно заснул. Теперь оставалось одно - ждать.

К вечеру сон сменился бредом. Ярчук бормотал бессвязные слова, пытался привстать, хрипел, то и дело заходясь стоном. Потом он принялся объяснять, что такое "тык. левицей", и даже попытался показать - но не Згуру, а кому-то другому. Згур уже успел пожалеть, что в первые дни заставил "чугастра" выложиться и тем разбудил хворобу. А все Ивор! Вот ведь угадал - дал ему в охранники больного, которого впору самого на горбу волочь! А может, всезнающий Ивор потому и навязал ему хворого венета? Всем ведомо, что воин Края никогда не бросит товарища, даже если не товарищ это, а пугало болотное. Вот и возись теперь с "дяденькой альбиром"!

За маленьким, затянутым бычьим пузырем окошком уже начало смеркаться. Ярчук наконец затих, бред кончился, перейдя в глубокий сон. Згур приоткрыл дверь и быстро выглянул, стараясь не напустить в избу мороза. На поляне тихо, вокруг - ни души, даже птиц не видать. Можно спать спокойно, никто не тронет.

- Приходили?!

Згур дернулся, открыл глаза. Ночь, от остывающей печки приятно тянет теплом, дверь засовом закрыта да поленом привалена. А вот и Ярчук - черная тень, почему-то с топором в руке.

- Приходили, говорю? Чего молчишь, боярин? Кажется, травы не помогли. Згур поморщился - вылезать из-под нагретого полушубка не хотелось. Связать его,

что ли?

- Нож в притолоку втнул? Опять нож! Как бы не дошло до "тыка левицей"! Пришлось вставать. Згур нашарил на лавке связку лучин, зажег одну, огляделся.

Ярчук был уже у двери. Бородища дыбом, в правой руке - топор, в левой - узкий засапожный нож. Згур поежился, на всякий случай отодвигаясь подальше.

Нож с треском вонзился в старое дерево. Венет резко обернулся:

- Так приходили?

Згур покосился на топор, выпрямился, вылупил глаза:

- Никак нет! Осмелюсь доложить, господин Ярчук роду Бешеной Ласки! За время дневания...

- Ты чего, боярин?

- А ты чего?

Топор с грохотом упал на лавку. Згур, облегченно вздохнув, мысленно помянул Мать Болот. Уберегла!

- Аль не понимаешь? Третья ж ночь седни! Третья ночь? Згур быстро подсчитал. Да, верно, третья ночь после той, в Хоромине.

- Придут ведь! Те, кого мы в Ирий отправили! Убиенные! И к тебе придут, и ко мне! Я уж и бороду расчесал, и власы...

Бредит? Вроде нет! Неужели "чугастр" в такое верить может?

- И нож не втнули, и кругом избу не обвели! Я ж, боярин, на тебя понадеялся!

Згуру представилось, как на пороге появляется убитый

им Коровяк - посиневший, со сведенными судорогой пальцами...

- Оно ж у нас и дитям ведомо! Ежли боги попустили кого в Ирий отправить, то должно бороду расчесать, да власы, да подале от прочей люди хорониться...

Ах вот почему "чугастр" пировать не пошел!

- А на третью ночь - приходят! Особливо те, что злобу имели да перед богами неправду творили. А мы с тобой, боярин молодой, самых супостатов жизни лишили. Колдун аль кобник сам в Ирий не уйдет, нас с собой прихватить захочет!

Згур пожал плечами. Мертвые мертвы...

- Ярчук! Год назад наша сотня была на Четырех Полях. Тогда погибли тысячи - и правых и неправых. Я был там на третью ночь...

В третью ночь они справляли тризну. Похоронили только своих. Тысячи трупов в меховых личинах лежали там же, где погибли. Згур вспомнил то, что случилось в таборе. Если бы они все пришли за ним!.. Нет, лучше не думать!

Ярчук почесал бороду, вздохнул:

- То битва была! А вот ныне - дело другое. Эх, был у меня амулет-змеевик, да отобрали! От мертвяков, которы попроще, черными словами оборониться можно. АН тут не поможет. Кощуна нужна, боярин!

Ко всему еще и кощуна! Слово звучало дико, но показалось почему-то знакомым. Точно! Один парень-сполот, что в Ольмине служил, рассказывал...

- Кощуна - это песня? Про всякие гадости? Венет кивнул:

- Кощуна для того и складается - чтоб нежить всяку не пускать. Эх, не ведаю ни одной! Может, вспомянешь, боярин? А то придут! Чую! Чую! Вона, холодом несет!

В иное время Згур просто посмеялся бы над "дикуном". Но грех смеяться над хворым! И вправду, может, спеть чего? А то "дикун" вновь за топор схватится!

- Я вроде знаю одну...

- Так чего молчишь? - вскинулся венет. - Скорее, боярин! Пой! Утянут ведь нас! Бона, уже шелест пошел! Идут они, идут!

Кощун Згур никогда не слыхал - негде было. Зато вспомнилась песенка, даже не песенка - попевки. Такое у них в Буселе мальчишки поют, особенно когда взрослыми хотят показаться. А уж если доведется хлебнуть глоток-другой браги...

Згур откашлялся, радуясь, что никого, .кроме "чуга-стра", поблизости нет. Итак...

- Кощуна страховидная. Премерзкая. Про мертвяков! Он вновь кашлянул, набрал побольше воздуха. Ну, держись, нежить!

Моя милка в домовине, Домовина на рябине. Ничего, что холодна, Мне по гроб верна она! Эх ма!

Краем глаза он покосился на венета. Тот слушал серьезно, кивая в такт немудреному напеву. Згур нахмурил брови:

Ты - мертвячка, я - мертвяк, Мертвяками станет всяк! Покладу на ложе я Мертву, но пригожую! Эхма!