домой, точнее, в тот многоэтажный домище, где она снимает комнатку у
какой-то мрачноватого вида старухи. Конечно, Татьяны вполне могло не
оказаться дома, но попытка, как известно, не пытка. Тем более, не пытка в
чеке.
увидеть ее с очередным кавалером, просто подшофе или после понюшки
кокаина, - с позволения сказать, ноблесс оближ. Но она была совершенно
одна, без всяких следов боевой раскраски, а комната имела весьма
заброшенный вид и чуть ли не поросла мохом.
себя вполне прилично. Тогда я поглядел на нее внимательнее и
поитересовался, сколько дней она не ела. Оказалось, что всего день. До
этого она питалась на то, что удавалось продать на местной барахолке.
топиться в Золотом Роге. Правда, пришлось все продать. А вчера это "все"
кончилось. Но, в любом случае, она благодарна мне за добрый совет.
каждого человека есть свой предел. Вот подпоручик Михайлюк не мог есть
конину. Это было зимой 19-го, когда всем нам приходилось подражать
татарам. А подпоручик Михайлюк конину не ел. Один раз поел - и чуть не
помер. Видать, такой предел есть и у Татьяны, Правда, помирать с голоду -
тоже не лучший выход.
купить приличное платье. Она усмехнулась и сказала, что я несколько
опоздал. Раньше мне стоило заплатить две лиры. А теперь и платье ни к
чему. Лучше она и вправду искупается в Босфоре.
Занзибар, и напоследок мне хочется посидеть с дамой в приличном ресторане.
Истанбульских ресторанов, однако, я не знаю, а знакомая дама у меня здесь
одна. Что же касается платья, то после посещения ресторана его можно
продать. Или сжечь, дабы никаких вопросов не возникало.
ресторан. В конце концов, мы остановили свой выбор на "Бристоле",
невдалеке от Британского посольства. Это меня успокоило - господа
островитяне любят чистоту, и по крайней мере, тараканов там не встретишь.
посмотрел на мой френч. Я мысленно возмутился - френч был английский, и
перед поездкой я его специально выгладил. Но блестевшие на нем кресты -
Св. Владимира и Ледяной - убедили цербера, и вскоре мы сидели за столиком,
производя изыскания в меню. Многие не любят британскую кухню, а,
признаться, напрасно. Впрочем, тут был достаточный выбор турецких
деликатесов. А уж тех, кто не приемлет турецкой кухни, я вовсе не понимаю.
фужер. В последний раз пить пришлось месяцев шесть назад, а потом как
отшибло. Господа эскулапы сие как-то объясняли, но уж очень сложно.
Попросту говоря, не тянет.
войны я бывал в ресторанах редко и, конечно, не в военно мундире. Скорее
это напоминало редкие поездки с фронта в Екатеринослав, где мы откисали
после очередной схватки с Упырем.
меня, как всегда, все в порядке. Я чувствую себя превосходно, что вполне
подтвердил один очень-очень ученый профессор, у которого я побывал не
далее как сегодня. В общем, живем - не тужим, только в Занзибар ехать
очень уж не хочется.
попросила прощения за фразу, которую она признесла в нашу первую встречу.
Я весело поинтересовался, какую именно, но взглянул на нее и понял, что
переиграл. Тогда я заставил себя усмехнуться, и в свою очередь еще раз
извинился за все те глуопсти и пакости, что наговорил ей тогда. В общем,
наступило взаимное прощение, я заказал кофе, готовясь покинуть
гостеприимный "Бристоль", как вдруг на наш стол спикировала бутылка
шампанского, причем, куда поприличнее той, которую заказал я сам.
прислали, и был указан столик в отдаленном углу. Как говорится, "от нашего
стола - вашему столу". Аллаверды, одним словом. Только мы были не в
Екатеринославе, а в граде Константинополе, и это становилось уже
интересным.
дамы и два господина явно британского вида. Впрочем, один из них показался
мне чем-то знакомым. Я его определенно видел раньше, но не в Истанбуле, не
в дамской компании и не в штатском.
помахал ручкой. Я решил развеять свои сомнения и встал, чтобы подойти к
нему. Я сделал всего два шага, но тут меня повело, в висках запульсировала
кровь, в ушах загудело, а дышать стало совсем нечем. Я успел подумать, что
лучшего места для обморока не найти, пожалуй, не удастся, схватился за
колонну и начал сползать на мраморный пол. Последнее, что я успел
расслышать, был крик Татьяны: "Помогите! Он не пьяный, он болен!" И,
проваливаясь в какие-то тартарары, я все же мысленно поблагодарил ее.
легкого головокружения. Свой френч я обнаружил на стоящем рядом стуле, а
зажженая спичка объяснила мне остальное. Я пребывал в комнате, которую
снимала Татьяна, нагло оккупировал ее кровать, вытеснив гимназистку
седьмого класса на пол, где она мирно почивала, укрывшись старым пальто.
Бутылка шампанского стояла в углу, слева от двери.
меня вполне пристойным кофе, и глядела на меня так, что мне самому стало
себя жалко. От нее я узнал, что несколько наших соотечественников, спасибо
им, бросились вчера мне на помощь, причем, особенно старался господин
британского вида, приславший нам шампанское. Он помог довезти меня сюда,
не забав оставить все ту же бутылку, и просил передать, что, к сожалению,
очень спешит, но обязательно даст о себе знать.
доброжелатель носил генеральские погоны, и на одной севастопольской
квартире мы пили "Смирновскую" по поводу того, что мы сним тезки. Жаль,
что я грохнулся в обморок, словно институтка при виде мыши. Мне стоило бы
о многом его расспрсить. Оставлось ждать, когда он появится вновь.
поскольку никто, даже поручик Успенский, не стал меня ни очем
расспрашивать. За что я им всем чрезвычайно признателен.
среди "дроздов" подписку на мое лечение. Я не стал возражать, а просто
назвал сумму. Поручик Успенский, в свою очередь, потребовал, чтобы я
перестал портить его бумагу, дабы не растрачивать силы. Историю сорокинцев
он обещает написать сам, после завершения своего великого романа. Он не
преминул добавить, что рассказ о раскаявшейся Магдалине и перепившемся
штабс-капитане не меет никакого отношения к нашей крымской эпопее. Суровый
он человек, поручик Успенский. Сразу видно, бывший химик. Но все-таки
связь между всем этим очевидна: после трагедии в давние времена в театре
ставили специальную пьеску, под разъезд карет.
Вчера, дабы не перепутать что-нибудь существенное, я лишний раз
проконсультировался с Туркулом и Володей Манштейном, а также заглянул в
одну из тех книжек, что мы с поручиком Успенским нелегально купили в
Истанбуле в прошлую нашу поездку. Поскольку поручик опять посмеется над
моей склонностью к мрачным тайнам, рискну назвать ее. Это все та же
строжайше запрещенная на Голом Поле брошюра Якова Александровича "Требую
суда общества и гласности". Мне, честно говоря, плевать на рычание
Фельдфебеля, но не хотелось бы, чтоб у меня ее отобрали, как это здесь
принято. Ну, надеюсь, узкий круг моих читателей меня не выдаст.
она писалась наскоро, в соавторстве с генералом Килениным, который просто
побоялся поставить свою фамилию на обложке. А не нравится мне то, что
брошюра написана глубоко обиженным человеком. Более того, человеком,
лелеющим свою обиду. А ведь речь идет о вещах куда более серьезных - это
первая книга о Белом Крыме. Обида помешала Якову Александровичу увидеть
многое. Хотя бы то, что Барон был не только интриганом и завистником, но и
талантливым организатором нашей обороны. Большего, чем Барон, никто, во
всяком случае, сделать не смог. Это надо признать, хотя в конфликте
Главнокомандующего Русской Армией и командира Крымского корпуса я целиком
на стороне Якова Александровича.
уверен твердо: апрельские бои - это, собственно, даже не заключительный
аккорд крымской обороны, как ранее казалось мне самому. Это было начало
нового этапа борьбы.
Красные облизнулись, и отползли за Перекоп. Вдобавок, в Крым прибыли части
Добрармии, и теперь мы были явно не по зубам XII армии красных. Отныне
господа комиссары имели дело не только с 3-м корпусом, а со всеми, кто еще
хотел сражаться. И таких оставалось еще немало - вместо прежних трех с
половиной тысяч, нас теперь было раз в двенадцать больше.
нагнали в Северную Таврию новые орды, подкрепив их даже частью тех сил,
Афанасьев Роман
Якубенко Николай
Свержин Владимир
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Акунин Борис