Чтение 22–й страницы книги ~Лезвие бритвы~

ограда балкона.

Рамамурти сделал шаг к недвижно застывшей Тиллоттаме.

- Вчера... - И художник разразился потоком несвязных слов,
пытаясь выразить всю глубину своих переживаний при виде живого образа
многолетних грез об Анупамсундарте. О приливе героической силы, зове
подвига, о стремлении пасть на колени и молить сделаться моделью,
неприкосновенной небесной апсарой.

Даярам, и в самом деле пораженный необычайной силой чувств,
опустился на колени и поднял взгляд вверх, к огромным глазам
Тиллоттамы, еще более расширившимся на побледневшем лице.

- Было ли когда-нибудь, что модель художника не становилась его
возлюбленной? Было? Отвечайте! - спросила танцовщица.

Даярам молчал, судорожно стараясь припомнить.

- Вот видите! И даже апсары, спускаясь с неба, отдавались
мудрецам и героям. Есть тому глубокая причина, и мне кажется, что
чувство красоты накрепко сплетено с чувством любви и страсти.

- Это так, но я клянусь...

Тиллоттама положила концы пальцев на губы Даярама.

- Не надо твердить то, что невозможно! И поднимитесь, прошу вас.
Я не богиня, не апсара, не дочь магараджи, как вам показалось. Всего
лишь танцовщица, играющая в скверных западных фильмах об Индии.
Слушайте же мою историю!

Тиллоттама лишь смутно помнила городок на каменистом уступе
отрогов Кардамоновых гор, потом ряды пальм на берегу океана, заросли
тростника вдоль лагун, когда ее везли по тихой воде в большой лодке с
навесом. Она выросла в доме матери. Пяти лет мать отвезла ее в Мадрас,
где жил старший дядя, вечно занятый, суровый человек. Два года провела
маленькая Амрита в закрытой танцевальной школе где-то на окраине
северной части большого города и научилась говорить по-тамильски.

- Малаялам, тамиль, хинди, урду - неплохой запас языков для
артистки, - улыбнулся Даярам. - Вы вроде нашей южноиндийской звезды
Ревати. Та играет на пяти языках - малаялам, каннада, тамиль, телугу и
сингалезском.

- Мне вы можете добавить еще английский - тоже будет пять, -
спокойно сказала Тиллоттама.

...Амрите было семь лет, когда мать ее сильно заболела. Что-то
произошло в доме дяди, что именно - девочка не могла понять. За ней
приехала родственница (мать называла ее сестрой, но она не была похожа
на найярку) - совсем юная женщина, жившая с мужем где-то в Бенгалии.
Она увезла маленькую Амриту к себе. Но судьба все разрушила. Девочка
не знала, что, собственно, произошло, и лишь позднее поняла, что обе -
"сестра" матери и она - попали в самый разгар чудовищных беспорядков,
убийств, грабежей и фанатического изуверства, охвативших Индию при
разделе между мусульманами и индийцами в 1947 году.

Амрита до сих пор помнит горящую станцию, крики убиваемых
пассажиров-индийцев и яростные вопли мусульман, паническое бегство под
покровом ночи, знойную дорогу следующего дня с вонью разлагающихся
трупов, с встречными людьми, озверело мечущимися, чтобы отомстить
убийцам их близких.

- Какая у нас короткая память, - горько сказала Тиллоттама, -
совершилось чудовищное злодеяние. Оно не могло возникнуть само по
себе. Кто в этом виноват? Странно, но до сих пор никто не расследовал
это до конца. Кто-то старается заглушить в нашей памяти последствия.

- Вот вы тоже были последствием. - И художник нежно коснулся
кисти ее руки, лежавшей на выступе камня.

Тиллоттама вздрогнула, будто весенняя ночь, жаркая и сухая,
наполнилась холодным зимним ветром.

- Не "была", а "есть". Вы не знаете, какие последствия. Так
слушайте, - и она продолжала рассказ.

"Сестра" матери Шакила, сама очень молодая, совершенно потерялась
в беде. Амрита помнит, что их посадили в поезд, бешено летевший на
запад, в направлении, противоположном тому, куда они ехали вначале.
Снова была длительная остановка, и снова они бежали, пока не нашли
приюта в богатом доме, где прожили несколько дней. Потом дом
разграбила банда, в качестве добычи захватившая наиболее
приглянувшихся женщин. Шакила вместе с Амритой в конце концов
оказались в Пакистане, вместе с сотнями других молодых и красивых
женщин, похищенных и проданных бандитами в публичные дома.

- До сих пор ведутся переговоры о выдаче девушек с той и с другой
сторон, - закончила Тиллоттама. - Я знаю, что вернули в Индию около
сорока женщин.

- Так их больше?

- Гораздо больше! Но многие молчат: зачем они вернутся, как будут
жить?

- А Шакила?

- Отравилась в пятьдесят втором году.

- А вы?

- Я не видела ее с тех пор, как меня отдали на воспитание к
бывшей девадаси. Из тех, кого звали Лакшми Калиюги, с именем
Венкатешвары, выжженным на бедре. Она была не злая женщина и много
знала. Учила меня танцам, искусству обольщения, умению украшать себя.
Рассказывала наизусть целые страницы Махабхараты. Ну и, конечно, учила
всему, что сама почерпнула из Камасутры, Рати Рахасьи и Ананги
Ранги...

- Словом, из всех древних сочинений по науке любви... А что же
потом? - нетерпеливо подогнал рассказ художник.

- А потом я стала старше, и меня учила другая - мусульманка
откуда-то из Северной Африки. Тоже танцам - только другим...
арабским...

- А потом?

- Я вернулась к старой хозяйке.

- В этот дом?

- Да, но после полученного образования я стала слишком ценной. Не
прошло и двух месяцев, как хозяйка продала меня одному богачу. Он
заплатил много!

- Сколько вам было лет?

- Семнадцать. Я совсем выросла по южноиндийскому понятию. В
Лахоре считали, что мне больше.

- Как же вы попали в кино?

- Мой повелитель был уже стар и счел более выгодным, чтобы я
танцевала в ночном клубе. Меня увидел режиссер Хазруд и привел
продюсера. Тот решил, что я очень пригожусь для "специальных" фильмов,
уплатил еще более крупную сумму, чем та, которую отдали за меня
хозяйке, и вот я здесь. Звезда специальных фильмов, безыменная и
несвободная, фактически - рабыня...

- Специальных - это значит, простите меня, порнографических?

- Что ж, это правда!

- О боги, о боги! Как же так! В наше время! - Даярам заметался в
отчаянье. - Но почему же вы... можно бежать, вернуться к своим?

- После того как пятнадцать лет была неизвестно где? Да нет,
хуже, известно где, без документов, без родных. Семилетняя девочка не
знала ничего, только одно свое имя! Куда бежать? И как бежать?
Купившая меня кинокомпания не лучше гангстерской шайки. Везде свои
люди, везде взятки, по пятам за мной ходят провожатые, одного из них
вы видели. Это здесь, а в большом городе меня вообще никуда не пускают
одну.

- Но ведь вы же знаете языки, даже английский. Как?

- Продюсер - глава фирмы - американец португальского
происхождения. Он нанимал учителей... он хочет сделать меня главной
звездой.

- Таких фильмов? А вы?

- Что угодно, только не туда, где погибла Шакила! У них есть
способы крепко держать меня.

- Какие?

- Лучше не говорить!

Взошедшая луна осветила ее поднятую голову и полные слез глаза,
смотревшие так глубоко и пристально, будто вся душа Тиллоттамы
пыталась перелиться в душу художника. Рамамурти схватил ее руку.

- Тама, я готов сделать все. Пойдемте со мной. Я не богач, не
родич влиятельных лиц, а только бедный интеллигент. Все, что я могу, -
это увезти вас, вы обретете вновь родину и положение человека... Бежим
скорее!

Она вздохнула глубоко, несколько раз, стараясь подавить
охватившую ее дрожь, и покачала головой.

- Не сейчас, Даярам! Надо выбрать время, иначе вы подвергнетесь
большой опасности, а меня увезут, и мы больше никогда не встретимся.

- Когда же?

- Через два дня мы закончим здесь с(r)емки. Потом мы должны ехать к
магарадже Рева, его княжество недалеко отсюда. Ночью послезавтра - вот
когда. Надо исчезнуть так, чтобы они не смогли сразу напасть на след и
мы бы успели скрыться в глубь Индии.

- В Траванкор?

- О-о! - И опять волна нетерпеливой дрожи прошла по ее телу.

- Значит, на вторую ночь после этой, в час ночи, здесь.

- Нет, лучше в развалинах часовни, сразу за гостиницей. Там рядом
дорога.

- Условлено! Если что-нибудь изменится - почтовый ящик в пасти
льва.

- О боги! Боюсь подумать! А теперь пора!