девочка будет получать паспорт, напишут "русская".
ление Николь Демилле произвело брожение в умах соседей, знакомых и сос-
луживцев Любаши (она работала лаборанткой в НИИ, мыла химическую посуду
и готовила реактивы для опытов), однако Любаша вела себя с таким досто-
инством, будто дело происходило в Африке. Брат Федор, который тогда
только что стал Шурыгиным, пытался наставить сестру на путь истинный,
указав ей на необходимость твердого национального самосознания. Любаша,
как и следовало ожидать, послала его подальше.
ческую посуду. Как вдруг опять забеременела! Что за напасть! Бывает же
такое, как прицепится что-нибудь к человеку, так и не отвяжешься... - От
кого - и на этот раз было непонятно. Евгений Викторович больше на тополе
не сидел бесполезно. Любаша оставалась такой же таинственной - ни тени
смущения, даже радость я бы отметил, совершенно, впрочем, непостижимую.
В назначенный срок она привезла из роддома мальчика...
глазками, совершенного европейца...
ватерполист, член сборной команды по водному поло -могучий и красивый
молодой человек, оказавшийся в нашем городе на соревнованиях и оставив-
ший Любаше и всей стране столь прекрасный подарок.
Так появился в роду Шандор Александрович Демилле. Было это через три го-
да после рождения Николь.
умерла за год до рождения Шандора - то-то бы обрадовалась), а матушка
смирилась, более того, стала смотреть на жизнь в значительной степени
философски; не стану также пересказывать разговоров вокруг этого события
и кратких энергичных определений, которыми награждали Любашу ближние. А
за что? Какое им, собственно, дело? Любаша попрежнему была выше этого.
Жаль, что отец не понимал... Так и не понял до самой смерти, мучался,
считал дочь девицей легкого поведения - более энергичным словам обучен
не был. А дочь, подождав еще несколько лет, принесла в дом смугленького
мальчика с черными прямыми волосами, чуть раскосого, но не по-азиатски,
а по-индейски. Мальчика назвали Хуаном, а отец у него почему-то оказался
Василием, во всяком случае в графе "отчество" появилось слово "Ва-
сильевич".
куда он - из Никарагуа, Колумбии или Мексики, - остается только гадать.
Впрочем, никто об этом не гадал. Появление Хуана было расценено общест-
венностью как неслыханная дерзость. Стало ясно: Любовь Демилле созна-
тельно расшатывает устои общества; ее действия квалифицировались уже не
как обыкновенное распутство, а гораздо хуже - с явной политической подк-
ладкой. Любу обвинили в отсутствии патриотизма и бдительности (амо-
ральность как-то отошла на второй план) - и это несмотря на то, что нес-
частная женщина практически в одиночку увеличивала столь низкую у нас в
России рождаемость, что она на деле, а не на словах, доказывала свою
верность интернационализму и, наконец, препятствовала вырождению нации,
ибо, как вам известно, милорд, смешение кровей благоприятно действует на
наследственность.
лить, не существует в нашем Кодексе законов о труде, а посему Любаша от-
ветила гордым отказом и продолжала неукоснительно выполнять порученное
ей дело. Посуда для опытов, вымытая ею, отличалась столь восхитительным
блеском, что придраться не было никакой возможности. Вдобавок Люба не
опаздывала, не уклонялась, не склочничала, не возникала, не отлынивала,
не смывалась, не сплетничала, не воображала... словом, вела себя и рабо-
тала исключительно порядочно, так что начальство кусало локти, не в си-
лах расправиться с безнравственной лаборанткой. Притом учтите, что Люба-
ша была матерью-одиночкой троих детей! Пускай каких-никаких -африканс-
ких, мексиканских, венгерских, - но детей, на которых распространялись
все льготы нашего общества, так что Любашу вынуждены были обеспечивать и
пособиями, и дополнительными отпусками, и путевками, и детскими садами и
яслями.
как бы достопримечательностью того НИИ, в котором работала Любовь Демил-
ле. Уже большая часть общественности, удовлетворив любопытство и желание
принять срочные меры, сменила гнев на милость... при встречах шутливо
осведомлялись друг у друга: "Не слышали, как там наши ,,чукчи" поживают?
" (Почему-то троицу прозвали "чукчами" - то ли от "Чука и Гека", то ли
нашли в этом какой-то юмор.) Лишь несколько одиноких и достаточно злоб-
ных институтских женщин не переставали распространять про Любу грязные
сплетни, стараясь сжитъ ее со свету (тщетно!), и вообще посвятили диск-
редитации Любови Викторовны свою скучную, плоскую жизнь.
сил, вовсе не изнемогая под грузом сплетен, а как-то весело и естествен-
но, будто предложенные обстоятельства целиком и полностью входили в ее
планы - какие, никто не знал. И это бесило завистниц еще больше.
родстве... Но как же все-таки быть с моралью?
товарищ и брат, - так что с этой точки зрения действия Любаши вполне ук-
ладывались в моральные нормы.
на нее, когда она в окружении любимых внуков шествовала на рынок: смуг-
локожий Хуанчик в коляске - изо рта торчит соска - бутылочка теплого мо-
лока бережно закутана в одеяльце -рядом черненькая, как маслина, Николь
с хозяйственной сумкой, а за ними на самокате - Шандор, обрусевший стре-
мительнее всех, благодаря голубым глазам и имени Саня, которое пристало
к нему с пеленок.
раз в квартал (даже премии лишить ни разу не смогли!), пенсия Анастасии
Федоровны, кое-какие сбережения, оставшиеся после смерти Виктора Ев-
геньевича (остатки Государственной премии, полученной профессором Демил-
ле за год до смерти), незначительная помощь родственников, в частности,
обоих братьев, и средства социального обеспечения... в общем, жили, не
унывали.
ледние два года проживавший с семьею в Триполи, ограничивался поздрави-
тельными открытками и посылками на имя матери; в них, надо сказать, было
и немало детских вещей, несмотря на принципиальное осуждение им Любаши-
ного поведения. Евгений же и Люба друг к другу относились со снисхожде-
нием, именно потому, что ощущали каждый в себе неутоленную потребность в
любви, принявшую у Любаши формы, только что описанные, а у брата - более
привычные и пошловатые, в виде скоротечных романов, сомнительных побед и
беспрестанных угрызений совести. Брат и сестра будто болели одной бо-
лезнью и жалели один другого. И странно: болезнь была одна, а симптомы
давала разные. Любаша в жизни никому не отдалась без любви - их было
всего-то три: Жан-Пьер, ватерполист Шандор и неизвестный мексиканец (ко-
лумбиец?). От каждого не просто хотела ребенка, а родила вполне созна-
тельно. Евгений же Викторович, напротив, загорался быстро, как сухая бе-
реста, влюблялся, летел, спешил... а потом - пшик! - убеждался в ошибке,
маялся... В итоге получалось, что сходился не по любви, а так, по дурос-
ти. Себе и другим говорил, что любит жену, и вправду любил, но как-то не
так... В семье Демилле невестку недолюбливали, считали холодной и замк-
нутой, излишне принципиальной. Любаша догадывалась, что Ирина ее в глу-
бине души осуждает, хотя внешне это не проявлялось. Неутоленность и в
Ирине была сильна, но она прятала ее внутрь, комкала и лишь изливала
обиды на мужа (впрочем, справедливые), будто надеясь, что смирное его
поведение поможет вернуть бывшую когда-то любовь.
вич все чаще являлся глубокой ночью, хандрил, был нервен. Ирина спрята-
лась глубоко внутрь, выжидая. Нужен был толчок - и толчок произошел. Да
такой внушительный! Посему и случились последующие печальные события в
жизни Евгения Викторовича.
скачет на одной ножке, перепрыгивая через зеркальные лужи, затянутые
хрупким, как вафля, ледком; звенят трамваи, перекатываясь, точно копилки
на колесиках; воздух пахнет первыми почками; ветер врывается в открытые
форточки, производя замешательство в головах юных существ женского пола
и на писательских двухтумбовых столах.
мана. Милорд, вы проснулись?
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Мурич Виктор
Херберт Фрэнк
Суворов Виктор