риса, и сбор урожая, прошла церемония в честь осенних богов, начались
зимние дожди, каналы вздулись, и жители столицы прыгали по соломенным
мостовым на высоких деревянных поставках. Вдвое больше стали арестовывать
ночных пьяных, чтобы было кому утром чистить мостовые. Наконец наступила
весна, в государевом саду заволновались поля крокусов, семи цветов и
семидесяти оттенков: много ли, мало взять слов, - красоту этого все равно
не опишешь.
семнадцати лет. У нее были маленькие ручки и ножки, и когда жениху
показали ее брачное стихотворение, Нан сказал, что оно написано без
грамматических ошибок. Больше он ничего не сказал.
Андарза, но ему льстило, что его сыновья будут принадлежать к
императорскому роду. Из-за ее высокого положения Нан пока не брал никаких
других жен. Впрочем, Нан ее нежно любил. В начале весны она принесла Нану
наследника, и министр два дня плакал от счастья, а на третий день подписал
указ, избавляющий от налогов деньги, вложенные в расширение хозяйства.
редко появлялся в зале Ста Полей и никогда не возглавлял церемоний.
Деятельность его была совсем незаметна. Господин Нан любил повторять:
"Самое главное - иметь систему и не иметь ее. Самое важное - иметь
правильных людей в правильных местах. Ибо любая реформа бессильна, если
чиновники недоброжелательны, и любое начинание успешно, если заручиться
поддержкой друзей." В результате незаметной деятельности Шаваша люди,
верные Нану, становились во главе управ и провинций, а люди, неверные
Нану, оказывались втянуты в довольно-таки гнусные истории.
продвигалось скорее медленно, чем быстро, и было заметно, что Чареника
хочет этой женитьбы больше, чем Нан. По совету Нана Шаваш оказался замешан
в нескольких скандальных происшествиях в домах, куда мужчины ходят
изливать свое семя. Стали говорить, что это человек несемейный, а так:
которая под ним лежит, ту он и любит. Чареника, однако, продолжал
свататься.
шестидворки у Синих Ворот, где по утрам был слышен, словно в деревне, стук
подойников и хруст зерна в зернотерке, где пахло парным молоком и где по
столбикам галереи вились, раскрываясь к утру и увядая к вечеру, голубые
незатейливые цветы ипомеи.
совершенно так же, как роса на золотых розах государева сада, - говорил
Шаваш.
пара для вас, сударь! Вы видитесь с государем, а я - дочь преступника.
сам дивился себе в душе. Иногда Шаваш приносил с собой бумаги, из числа
более невинных, и работал с ними в нижней комнате, рядом с жаровней,
кошкой и тремя старыми женщинами, склонившимися над вышивкой и плетеньем.
что-нибудь или пела.
луны принес двух кроликов, и сам зажарил их с капустой и травами так, как
то делали богатые люди в его деревне: и долго смешил всех, рассказывая,
как его однажды позвали готовить такого кролика и как он его украл.
сережки. Вечером, прощаясь, тетка раскланялась с ним не у наружных дверей,
а на пороге нижней залы, и убежала в кухню, где подопревало тесто. Шаваш
осторожно шагнул в сад, схоронился под скамьей в беседке, а ночью залез к
Идари в окно, измяв и оборвав цветы ипомеи, и сделал с ней все то, что
полагается делать мужчине и девушке после свадьбы и что не полагается
делать до свадьбы; и Шавашу это время показалось много лучше, чем то, что
он проводил в домах, где мужчины сажают свою морковку. А Идари заплакала и
сказала:
слез ресницы.
Мы с ней подруги с детства, и шести лет поклялись, что выйдем замуж за
одного человека. Она призналась мне в планах, которые имеет ее отец, и я
сказала: "Вряд ли такой человек, как Шаваш, удовольствуется одной женой".
А она заплакала и ответила: "Ты права, и я думаю, чем брать в дом невесть
кого, лучше взять второй женой верную подругу - меньше будет скандалов.
Вот если бы ты вспомнила наши детские клятвы и согласилась бы стать второй
женой."
соглядатаи, и он не знал, что Шаваш путался с одной из невест до свадьбы.
Совета, и Шаваш вошел в совет одним из младших членов, оставаясь
одновременно секретарем Нана.
пожаловался, что, оказывается, отец его второй жены - государственный
преступник. Еще через две недели Шаваш выехал с особой бумагой от
господина Андарза в исправительное поселение Архадан, в провинции Харайн.
Он ехал с неохотой и тосковал о розовых ипомеях в домике у Синих ворот.
весьма радушно. Сын его, Мелия, сказал Киссуру:
не побрезгуете нашим ничтожным обществом, мы будем счастливы полюбоваться
вашим искусством.
ума и вовсе не было. Он, однако, умел говорить комплименты дамам и делать
бескорыстные гадости.
Киссур, без сомнения, был лучшим из охотников, даже Мелия не мог с ним
тягаться. Мелие было досадно, он думал: ну, конечно, где нашим глупым
горам равняться с раздольями государева парка. Досада его проистекала
оттого, что он сам имел счастие пользоваться вниманием госпожи Архизы
месяц тому назад, а в пакете, который привез Киссур, господин Ханда
написал, как обстоят дела, и тревожился за жену, которая связалась с
врагом первого министра.
хорошо утоптанная тропка, далеко внизу золотились на солнце стога. Киссур
спросил, чей это храм. Мелия скривился и сказал, что вообще-то храм
посвящен местному богу-хранителю тюрем.
после этого одна баба подбирала колоски и присела под горой отдохнуть.
Вдруг навстречу ей из лесу выходит призрак в лазоревом плаще, шитом
переплетенными ветвями и цветами, и говорит: "Я, араван Арфарра, за
верность государю пожалован почетною должностью бога-хранителя Серого
Хребта, а жить мне определили вот здесь" - и показал храм на горе. Баба
заплакала, а призрак в лазоревом плаще сказал: "Не плачь. Настанут
скверные времена, я вернусь на землю и наполню корзины бедняков головами
богачей. Но для этого вы каждый день должны кормить меня и почитать, ибо
даже боги не оказывают благодеяний без подарков". Тут призрак исчез. Баба
очухалась - глядь, а ее корзинка полна колосьями доверху. Перевернула
корзинку, и из нее выпала большая яшмовая печать. Печать носили из дома в
дом, пока не конфисковали, а жители деревни повадились ходить в храм и
оставлять на ночь горшки с едой у околицы.
разбойники, и отшельники водятся. Подойдут к дому, увидят горшок - поедят
и уберутся, а нет - так еще влезут и хозяев с перепугу порежут.
надеясь на встречу с призраком. Но то ли покойника не было дома, то ли он
гнушался Киссуром.
двух месяцев. Тропа заросла травой. И плиту под алтарем разорвало.
сено. Вдруг вышел из лесу оборванец, помог. На следующий день бабы пошли в
храм молиться и увидели вот эту самую разорванную плиту. Этот оборванец
уже третий месяц как шляется по провинции, называет себя воскресшим
Арфаррой, но ничего, к мятежу людей не склоняет.
рассаду; там как раз был этот человек. Накануне у отца украли
церемониальную чашу. Отец позвал крестьян и проповедника, и пригрозил, что
накажет всю общину, а бродяжке сказал, что это из-за его проповедей народ
не доверяет установленным церемониям и велел отыскать вора. Побродяжка
собрал всех крестьян, дал каждому по палке и сказал, что у вора за ночь
палка вырастет на четверть.