Чтение 22–й страницы книги ~Князь Рус~

Он умолк, смотрел на дорогу. От кучки скифов отделился мальчишка, Рус узнал Буську, тот вскочил на коня, понесся в их сторону. Конь мчался как птица, но когда взлетел на холм, дышал тяжело, поводил по сторонам налитыми кровью глазами. Буська закричал возбужденно:

-- Княже! Пленный иудей молит отпустить его попрощаться с родней. У него куча детей, семья, престарелые родители. Он клянется, что вернется!

Рус засмеялся, сзади захохотал Сова.

-- А мешок золота он не запросил?

-- Нет, -- ответил Буська растерянно.

-- Зря, -- сказал Рус серьезно. -- Мог бы запросить. Почему нет? Обманул доверчивых дураков, сам ушел да еще и золото унес. Ха-ха! Передай, чтобы распяли повыше. Пусть собаки только пальцы отгрызут, ежели допрыгнут. А для них можно ему пузо распороть и кишки выпустить, как Сова советует. Но не все, а по одной! Чтоб псы дрались, вытаскивая все больше и больше...

Буська повернул коня, но Сова неожиданно крикнул:

-- Погоди!.. Княже, а что, если в самом деле отпустить?

-- Ты рехнулся?

-- А ты послушай. Отпустить с условием, что кого-то доставит на свое место. Другого иудейчика. Нам же все одно, кого распять. Одним иудеем меньше: хоть мелочь, а приятно. Но тут нам будет над чем посмеяться. Все наше войско помрет от хохота!

Рус поинтересовался настороженно:

-- Что придумал?

-- А ты подумай, как он будет искать себе замену! Все иудеи ведь понимают, что он не вернется. Кто ж из них вернулся бы на верную смерть? Да еще на такую?

-- Это понятно, -- сказал Рус. -- Но в чем твоя хитрость?

Сказал, и тут же понимание пришло в голову. Сова, наблюдая за князем, сказал довольно:

-- Дошло? Он не сможет найти замену, а наши лишний раз увидят, какой это подлейший народ. Без чести и совести, без дружбы. У них в самом деле своя жалкая жизнь -- это самое ценное. Ты можешь себе представить иудея, чтобы тот покончил с собой, смывая пятно на чести, или даже для того, чтобы не попасть в плен? Нет, каждый цепляется за свою жалкую жизнь! Идут в плен, готовы дерьмо наше есть, но только бы уцелеть!

Рус в задумчивости покачал головой. После паузы сказал Буське, который в растерянности смотрел то на него, то на грозного воеводу:

-- Так и передай. Ежели до заката солнца отыщет человека, который постоит у столба заместо него, то он волен идти в град и быть там до рассвета. На рассвете, когда вернется, мы того отпустим, а его казним.

Сова заметил:

-- На рассвете?

-- На закате, -- поправился Рус. -- Пусть для прощанья ночь и целый день. Вернуться должен до заката. В тот момент, когда погаснет последний луч солнца, разопнут того, кто окажется у столба.

Буська повернул коня, гикнул и вихрем понесся вниз по склону холма. Сова смотрел вслед одобрительно, мальчишка растет молодым орленком. Рус покачивал головой, но Сова показал ему оттопыренный кверху палец. Рус нахмурился, но выглядел польщенным. Буська доводился ему дальней родней, Рус даже не помнил кем.

Всадник подскакал к группке, окружившей пленника. Тот упал на колени, воздел руки к небу. Рано молишься, подумал Рус злорадно. Посмотрим, как будешь искать себе замену. Жалкий народ, который так цепляется за жизнь! Когда эта жизнь была ценнее для мужчины, чем честь?

Съезжая с холма, он видел, как пленнику связали руки и надели на шею веревку. Так и повели к стене, а там иудей что-то выкрикивал, вздымал руки, потрясал, указывал на солнце.

Рус тоже поглядел на склоняющееся к закату светило. До захода еще далеко, но ежели не отыщет до захода, его разопнут с последним лучом. Кричи, иудей, кричи!

-- Что-то случилось, -- сказал Сова встревоженно.

Он поспешно начал спускаться с холма. На Руса не смотрел, спина сгорбилась. Рус рассерженно хлестнул Ракшана, и оскорбленный жеребец понес так, что во мгновение ока обогнал коня Совы.

Возле иудея стояли еще двое, спорили между собой. На конский топот в испуге оглянулись, попятились. Лица были бледные, губы дрожали от ужаса. Рус крикнул зло:

-- Что случилось?

Исайя упал на колени:

-- Смилуйся, великий царь! Ты обещал отпустить меня попрощаться с моими детьми и престарелыми родителями, ежели я найду себе замену.

-- И ты нашел? -- спросил Рус грозно, хотя уже догадывался, глядя на двух перепуганных насмерть иудеев.

-- Да, великий царь!

-- Кто из них?

-- Выбери сам. Они спорят.

Рус не ответил, оглянулся на Сову. Тот подъехал, но приближаться не стал, держался среди своих дружинников, прятался от княжеского гнева.

-- Вы оба готовы его заменить? -- спросил Рус.

Иудеи упали на колени, залопотали. Корнило перевел:

-- Они считают, что делают богоугодное дело. Помочь соплеменнику -- их долг.

-- А вы знаете, -- сказал Рус с нажимом, -- что ежели он не вернется вовремя... до завтрашнего захода солнца, то вас казнят?

Иудеи оба часто закивали. Сова попятился. Рус покачал головой:

-- Вы поступаете благородно. И с моей стороны будет неблагородно не поверить Исайе просто на слово. Итак, ты даешь слово, что вернешься сюда завтра вечером до захода солнца, чтобы быть распятым на этом кресте?.. Тогда я отпущу тебя без залога.

Наступило мертвое молчание. Скифы окружили иудеев плотной толпой, ловили каждое слово князя и его пленника. Исайя смотрел недоверчиво. Надежда, сомнение и страх попеременно сменялись на его изумленном лице с запекшейся коркой крови.

-- Я даю... слово, -- сказал он с запинкой.

-- Что вернешься вечером? -- переспросил князь.

-- Да, -- ответил Исайя через Корнила, -- я вернусь до захода солнца, чтобы быть распятым на этом кресте.

Рус вскинул руки. Голос его был зычным, как раскаты грома:

-- Все слышали?

В ответ прогремело мощное:

-- Все...

-- Слышали!..

-- Каждое слово!

Рус кивнул Исайе и двум иудеям:

-- Идите. И помните, что он сказал.

Скифы расступились, трое иудеев медленно, все еще не веря варварам, ожидая неведомый подвох, пошли по направлению к воротам. Рус знаком велел скифам отстать, и когда трое подошли к воротам, там чуть-чуть приоткрыли створку, впустили и тут же захлопнули. Слышно было, как торопливо стучат запоры, в землю вбивают колья, подпирая ворота.

Рус погрозил Сове:

-- Понял?

Сова сказал виновато:

-- Но теперь уж точно не вернется.

-- Да.

Сова покачал головой:

-- Ты этого и хотел?

-- Догадайся сам. Что нам потеря одного пленника? Зато мы разом опозорим все их племя. Пусть иудеи считают это своей доблестью, но наши воины станут презирать их еще больше. И убивать будут без жалости, будь это мужчина, женщина, старик или ребенок.

Сова сказал уважительно:

-- Ты быстро понял, как лучше. Я соображаю медленнее.

-- Быстрее еще не значит -- лучше, -- проворчал Рус, но Сова видел, что молодой князь польщен похвалой опытного воеводы.

В Новом Иерусалиме возвращение Исайи было встречено как чудо. Не так дивно, что Иона вышел цел и невредим из пасти левиафана, как избавление иудея, убившего могучего скифа, из рук разъяренных варваров. Прямо от ворот его подхватили на руки, понесли, выкрикивая боевые кличи, которые странно перемешивались с хвалой Господу за чудесное избавление из рук страшного народа Гога.

Соломон вышел на крыльцо, когда ликующая толпа приблизилась к его дому. Он поднял руки, кличи стали стихать. Исайю с рук на руки передали ближе, поставили на крыльцо.

Избитый, с засохшей коркой крови на шее, он счастливо улыбался. Глаза блестели жизнью, он стал словно бы выше ростом, на лице была уверенность и, что опечалило Соломона, готовность снова взяться за так оправдавшее себя оружие.

-- Заходи, сын мой, -- сказал Соломон тепло, -- твоим родным сейчас скажут, что ты жив и здоров. Ты скоро с ними увидишься, а сейчас для города жизненно важно знать, что делается у скифов.

Исайя, посерьезнел, но поднялся на крыльцо все с теми же победно расправленными плечами. Обернулся к толпе, помахал рукой, та взорвалась радостным ревом, воплями радости и слез. Еще раз поклонился, вслед за Соломоном вошел в темный коридор.

Служанка быстро поставила на стол снедь, Соломон кивнул Исайе приглашающе, молча и терпеливо ждал, пока изголодавшийся охотник насыщался.

-- Прости, -- пробубнил Исайя с набитым ртом, -- но у меня в самом деле крошки во рту не было!

-- Я понимаю, сын мой. Ешь, не смущайся. Потом поговорим.

Исайя ел быстро, движения были отточенные, верные, в нем жила и действовала сила хищного зверя. Кто с кем общается, подумал Соломон печально, тот от того и набирается.

-- Поведай неспешно, -- сказал он, когда Исайя отодвинул пустое блюдо и взялся за кувшин с молоком, -- как тебе удалось уцелеть? Я слышал, тебя захватили в плен прямо над телом убитого тобой скифа?

Исайя зябко передернул плечами:

-- То был настоящий сын Гога!.. Другим говорить не следует, но тебе скажу правду: я просто чудом с ним справился. Он был впятеро сильнее меня, так же быстр, намного выносливее и к тому же умелее в схватках.

-- Но как же победил ты, а не он?

-- Скиф не ожидал вообще отпора. Он привык побивать наших десятками... или привык, что другие побивают. Также мне показалось, что он давно не брал в руки оружие.

Соломон побледнел:

-- Ты убил служителя культа?

-- Нет, -- ответил Исайя. Он покачал головой. -- Нет. Но его назвали при мне певцом. Возможно, он давно сменил боевой топор на бубен или что у них там, потому я и одолел. Другим я этого не выказываю, но тебе признаюсь: я испуган и сейчас. Когда вспомню, как я был близок к смерти, колени подгибаются.

Соломон сказал успокаивающе:

-- Разве дикие кабаны не опасны? Но ты их убивал.

-- Это другое дело, -- возразил Исайя нервно. -- Кабаны не обучены воинским ударам. Они все бросаются одинаково. Мне достаточно было выучить три движения, хорошо выучить, и я всякий раз убивал кабанов наверняка, хотя их страшные клыки проносились на расстоянии волоска от моей груди. Но этот скиф...

Он снова передернул плечами, жадно пил теплое парное молоко. Кадык часто дергался, капли побежали по подбородку. Соломон выждал, спросил тихо:

-- Они отпустили тебя на каких-то условиях?

Исайя отмахнулся:

-- Дурни. Взяли клятву.

-- Какую?

-- Что я вернусь завтра вечером, -- он засмеялся, -- и они меня разопнут перед воротами нашего града.

Соломон вздрогнул, покачал головой. Конечно же возвращение к скифам немыслимо. К счастью, Господь освободил свой народ от верности клятвам перед неиудеями. Глава 31

Жена и дети с радостным воплем бросились на шею. Исайя распахнул руки, стараясь обхватить их разом, дети повисли на нем, верещали и лезли как на дерево, а он хватал, жадно целовал в макушки, тискал, снова целовал, наслаждаясь детскими запахами, самыми чистыми на свете.

Жена с мокрым от слез лицом несмело улыбнулась:

-- Я слышала, что тебя схватили... Мы чуть не умерли!

-- Все прошло, -- сказал он торопливо, -- все кончилось.

Она прижалась к нему, теплая и покорная, беззащитная, как овца, которой он был всегда опорой и поддержкой. У него защемило сердце от жалости. Как ребенка поцеловал в голову, обнял и повел внутрь дома.

-- Все кончилось, -- повторил он снова. -- Забудь эти страхи, эти ужасы.

В раскрытое окно донесся едва слышный треск. В черноте ночи далеко за стенами града зловеще разгоралось зарево. Это был не закат, и у Исайи тоскливо сжалось сердце.

Дети еще висли на нем, цеплялись за руки, за одежду. Из соседних домов собралась многочисленная родня, приковыляли даже древние старики. Он заметил, что смотрят как на вырвавшегося прямо из ада.

-- Исайя, -- попросил кто-то, -- неужто не расскажешь, как это было?

-- Исайя, -- поддержал другой, -- расскажи нам!

-- Расскажи!

Жена исчезла, вместе с другими женщинами в соседней комнате быстро приготовили на стол, принесли на широких блюдах, поставили перед гостями. Исайя некоторое время насыщался, у Соломона только перекусил, живот за это время короткого плена подвело, а горло пересохло, как песок в стране предков под жарким солнцем.

-- Их можно побеждать, -- сказал он наконец, -- но только если застать врасплох... Я победил потому, что громадный рус не ожидал от меня отпора. Запомните, пока это единственное их слабое место.

Гости зашумели:

-- Найдем и другие!

-- Гои -- тупые как скот. Но и скот бывает опасен, как тот же разъяренный бык! Однако даже дети наши управляют быками.

-- Исайя, ты первый, кто оказал им отпор! Но не последний.

И лишь старый мудрый Иешуа спросил старческим скрипучим голосом:

-- Как тебе удалось уйти?

-- Разве не знаете? -- удивился Исайя. -- Я выпросил у русов сутки, чтобы попрощаться с семьей и детьми, привести дела в порядок, раздать долги. Вместо меня в залог явились мои друзья Борух и Ламех, но русы по дурости лишь взяли с меня клятву, что я вернусь завтра до захода солнца, и они тогда меня разопнут!

За столом раздался хохот. Смеялись все, толкали друг друга и показывали знаками, какие тупые эти гои, от смеха говорить не могли, тряслись как кисель, в бессилии сползали под стол, даже Иешуа зашелся старчески дробным смешком, лицо жалобно кривилось, взглядом умолял не смешить его, а то помрет от хохота, весь покраснел, наконец тоже откинулся на резную спинку стула и медленно сполз под стол.

-- Верне..шь...ся? -- простонал весь багровый от хохота его двоюродный брат Каин. -- Прямо так прямо в их руки?.. Ха-ха! Сам?

-- А они там стоят, -- надрывался от смеха другой, -- с тупыми мордами, ждут!

-- Ха-ха! Так бы им до конца света стоять, гоям проклятым!

Исайя поднял руки, с улыбкой призывая к тишине. Он видел по счастливым лицам, что за долгие дни войны это был едва ли не первый день, который обошелся для иудеев благополучно. Но было ощущение, что отныне этих благополучных дней будет больше.

-- Спасибо вам, -- поблагодарил он, -- спасибо, что пришли, что рады мне!

Гости постепенно покидали места за столом, расходились, ласково касаясь его на прощание. Когда Исайя остался за столом один, он позвал жену:

-- Мария! Мне кажется, что я не видел тебя вечность.

Она села рядышком, прижалась теплым мягким плечом.

-- Говорят, что в такие моменты вспоминается вся жизнь...

Он вздрогнул:

-- Да уж... Но я ни о чем таком не думал. Мне только страшно было, что никогда-никогда больше не увижу тебя, не увижу детей. И такая печаль овладела моим сердцем!

Она поцеловала его, выскользнула в другую половину дома. Он слышал, как она стелила постели, взбивала подушки. Дети пришли пожелать доброй ночи, поцеловали сонными губами, ушли, смешные в длинных детских рубашках.

Исайя, счастливо улыбаясь, поднялся, раскинул руки. Он дома! И никакие силы не заставят его покинуть родные стены.

Она слышала, как он бормочет во сне, дергается, на лице появляется то страх, то безмерное удивление. Она потихоньку дула в лицо, отгоняя плохие сны, и выражение лица менялось, складки на лбу разглаживались.

А Исайя, крохотный и трепещущий, боязливо внимал огромному огненному облаку, что внезапно воспламенилось в небе. От него пошел яркий оранжевый свет, но вокруг была черная страшная ночь без звезд, и Исайя с ужасом понимал, что еще не наступил день творения. И Великий Творец говорил с ним, Исайей, но слова его были столь велики и значимы, что он не мог их понять, а только ужасался их огромности и величию, а душа стискивалась тоской, ибо только Моисею было дано понять и записать Откровение...

А затем он куда-то брел во тьме, а внезапно воспламенился куст, и Исайя понял, что стоит на дороге, странно знакомой дороге, а куст освещает эту дорогу и часть городской стены с воротами. А впереди на границе света и тьмы виднеется свежеотесанный столб с перекладиной наверху.

Рано утром Исайя с оружием в руках поспешил на городскую стену. Там его брат, Иисус, руководит обороной, умело расставляет людей, готовит молодежь к жестоким боям. Они двое были лучшими охотниками на вепрей, и, когда пришли скифы, как-то само собой получилось, что оборону возглавили они. А когда убедились, что скифам с налету город не взять, Исайя с двумя своими родственниками решился на вылазку...

Он поморщился как от боли, только он уцелел, но Господь примет их души ласково, они погибли достойно, защищали его избранный народ.

Мужчины на стене поздравляли, ибо двое убитых за одного скифа -- уже победа. Если бы так сражались и другие, то скифов бы истребили начисто, а народа израильского осталось бы почти половина.

Обходя на стене наскоро обученных воинов, Исайя добрался до городских ворот, взглянул в сторону дороги, содрогнулся. По телу прошла ледяная волна, словно упал в прорубь.

Проклятый столб, где надеются его распять, вкопали на обочине дороги к воротам Нового Иерусалима. Любой проезжающий скиф прямо с коня может потыкать его копьем, убедиться, что проклятый иудей еще жив, корчится как червяк, боится боли, нет мужества в иудеях!

Сбоку зашелестели шаги. Подошел Соломон, еще больше исхудавший, с темными кругами под глазами. Исайя чувствовал, как тот встал рядом. Тяжелое дыхание старейшины на миг оборвалось, затем послышался вздох:

-- Дети... Жестокие дети!

-- Дети? -- сказал Исайя нервно. -- Ничего себе дети! Я сам видел, как такой ребенок слез в ров, раненого коня взвалил на плечи и отнес в свой стан! А конь -- не наша рабочая лошадка. Огромный, тяжелый, как бык, жеребец!

-- Вот видишь, -- сказал Соломон, словно Исайя подтвердил, а не опроверг. -- Взрослый бы бросил раненого коня или собаку! Мы живем умом, а эти... Куда нам до жестокости наших же детей.

-- Да, -- возразил Исайя, -- но этот скиф будет лечить и выхаживать своего коня или собаку, а с человека преспокойно сдерет шкуру! С живого. Да, знаю, что и наши дети преспокойно обрывают крылья стрекозам, но мы ж не стрекозы?

-- Скифы не видят разницы, -- сказал Соломон печально. -- Для них все мы: люди и стрекозы -- один род. В чем-то это и хорошо... Но для нас, конечно, это гибель.

Они долго стояли молча. Воздух был горьковатый, чувствовался привкус дыма и гари, но над дальними остатками весей небо было по-осеннему бледно-голубое. Если еще неделю тому вокруг града земля была желтой, оранжевой и багровой от опавших листьев, сейчас же мороз бежал по коже при виде зловеще черной земли, голой и мертвой. Ближайшие к стенам града деревья торчали немым укором черными кольями, без веток, обгорелые, мертвые.

Вдали с гиком и свистом проносились всадники. Даже кони без нужды взбрыкивали, просто от избытка животной силы, а люди свешивались с седел, подхватывали с земли камешки, с хохотом швыряли друг в друга. Один уронил шапку, а другой тут же на полном скаку подхватил ее с земли, да не рукой, а зубами, поднял ее над головой, засмеялся и швырнул под копыта.

Со смехом и гиком исчезли за рощей.

-- Как полагаешь, они в самом деле ждут?

Голос Исайи прозвучал так неожиданно, что Соломон вздрогнул. Взглянул непонимающе, но Исайя смотрел пристально, пронизывающе, и Соломон поспешно отвел взгляд. Все же Исайя успел заметить то, что прятал Соломон: старейшина неотрывно думает о столбе с перекладиной.

-- Ну, -- ответил Соломон замедленно, -- почему ты думаешь, что они ждут?

-- Ребе, не надо мне дурить голову.

-- Сын мой, -- сказал Соломон тихо, -- ты думаешь правильно. Что я еще могу сказать?

-- Значит...