силой швырнул. В глазах потемнело, он зашатался, растопырил руки, пытаясь
удержать равновесие.
стрела сорвалась с тетивы, пролетев над головой Олега. Глаза менестреля
были безумно вытаращены, кровь совсем отхлынула от бледных щек, он стал
мертвенно желтым. Поспешно выхватил другую стрелу, наложил на тетиву,
натянул, прицелился в Олега. Щелкнуло, стрела пролетела мимо. Менестрель
оскалился, качнулся, изо рта потекла кровь. Он медленно опустился на
колени, глаза все еще с изумлением смотрели на Олега. Лук выпал, скользнул
вниз по траве.
закашлялся, кровь забрызгала подбородок, прохрипел:
пропоров мышцы спины, пробил сердце.
еще цеплялось за жизнь. Грудь часто вздымалась, там хлюпало, словно
плескалась огромная рыба. Менестрель ответил угасающим голосом:
похоронить тебя по твоему ритуалу. Скажешь?
Прошептал едва слышно:
тебя?
самом деле достал сердце! -- вытер о плечо менестреля. В карманах убитого
обнаружил несколько золотых монет, забрал, тяжело полез наверх. Кровь уже
остановилась, но чувствовал себя таким слабым, что не отбился бы и от
воробья. Менестреля не сумел бы похоронить по-европейски, даже если бы
хотел. К счастью, по законам огнепоклонников их нельзя закапывать в землю,
сжигать, бросать в воду -- все четыре стихии священны, осквернять трупами
нельзя, мертвое тело надлежит оставлять открыто, дабы хищные птицы и звери
похоронили мертвеца в своих желудках, а мелочи доедят муравьи и жуки.
сплошным одеялом покрыл труп Ганима и арбалетчика, к ним уже проторили
дороги крупные желтые муравьи. К трупам они бежали с поджатыми брюшками, а
обратно -- с раздутыми. В крохотных челюстях Олег углядел красные
волоконца мяса.
тайника сумку с золотыми монетами, кляня себя, что прятал так глубоко,
привязал поперек седла лошади Ганима, сам с великим трудом взобрался на
жеребца арбалетчика.
обнаженными мечами. Ворота торопливо распахнули, сам Горвель поспешил
навстречу и помог слезть с коня. Лицо рыжебородого хозяина замка было
мрачным, в глазах блистали молнии. Он сжимал кулаки, орал на стражей.
Примчался Томас, уже в полных доспехах, разве что забрало не опустил.
Крикнул издали тревожно:
последних сил боролся с дурнотой.-- Но ежели горишь послушать их песни...
придется идти самому. Они вряд ли скоро... вылезут из оврага.
двух неделях, ссылался на жуткую рану сэра калики, а в пирах да охотничьих
забавах все быстренько залечится, однако к его огорчению раны язычника,
кем без сомнения был этот пилигрим, затягивались по неизъяснимой милости
Христа удивительно быстро. Уже на утро второго дня на месте раны багровел
лишь безобразный шрам, да и тот на глазах опадал, терял синюшный оттенок,
белел, начинал сливаться с остальной кожей.
но с приходом боевого друга сэра Томаса и языческого паломника начались
странности. Исчез менестрель, внезапно оказался вовсе не менестрелем, а
наемным убийцей... впрочем, он же в самом деле был замечательным
менестрелем! Пусть он, сэр Горвель, меднолобый дурень, не разбирается в
поэзии, но и леди Ровега заслушивалась песнями этого странного
певца-наемника... Но и леди Ровега может ошибаться -- женщина! -- однако и
другие владетельные рыцари одаривали его за песни, переманивали друг у
друга! Невозможно понять, что заставило изнеженного менестреля оставить
теплое место у камина, уйти в ночь в охоте за незнакомым человеком.
быстро рассасываются шрамы, то чистая кожа еще не доказательство, что на
ней уже не рассосались шрамы пострашнее, полученные в странствиях. А кто
получает боевые раны, тот обычно знает с какого конца браться за меч. Да и
стрелы судя по восторженным рассказам сэра Томаса и этой женщины Чачар,
странный паломник метать где-то научился. Вряд ли в мирных молитвах,
постах или созерцаниях своего пупа!
разговоры о пяти тысячах золотых динаров, которые нашел у разбойников
калика. Монах-духовник сгоряча хулил Богородицу, что послала такое
богатство язычнику. Томас едва не прибил дурака, заступаясь за Пречистую
Деву. Хозяин замка, Горвель мрачно напомнил, что разбойники не совсем
добровольно отдали золото, не всякий сумел бы взять. Ясно же, что
Пречистая Дева помогла. Наверное, язычник не безнадежен. Дева не последняя
дура, чует будущего христианина. Возможно, он уже в чем-то христианин,
хотя еще не подозревает!
спросил Томаса:
подливал калике в кубок вина, морщил лоб:
на турнире прямо под ноги несравненной Бурнильды... В грязь, на полном
скаку...
ногу или задел локтем, но Олег уже слушал краем уха. Даже королям не
повинуются так слепо, бездумно. Лишь ассасины слепо выполняют указы своих
шейхов, но менестрель -- чистый франк, как и Ганим, хоть и маскировался в
своем зеленом халате под сарацина. Свободные гордые франки -- не фанатики.
Молодую Европу вообще не охватила еще сеть тайных обществ, как древний
Восток, погрязший в мистике, таинствах, пророчествах, поисках астральных
путей для человечества, где не гнушаются вполне земными ядами, убийствами
из-за угла.
услышал встревоженный голос Чачар:
Владыками Мира менестрель подразумевает Семерых Тайных. Эти бессмертные
маги не знают поражений, идут к зримой цели. Политики не прекраснодушные
мечтатели. Перемалывают своими жерновами целые королевства, империи,
народы, нации, религии, верования. Для них убить героя, короля или
императора -- что раздавить тлю.
по-мужски с сэром Томасом.
едва удерживала напор сверкающей влаги. Томас беспомощно посмотрел на
Олега. Калика сказал сквозь зубы:
калики был настолько странным, что ее как ветром выдуло из комнаты. Томас
встревоженно подсел на ложе к Олегу:
грабители?
приказ очистить кровь от грязи, дабы не случилось нагноение, добавил жара
в месте раны -- больно, но заживет быстрее. Сказал изменившимся голосом:
убийц, грабителей, разбойников, но когда-то вмешаются сами. Может быть,
откажешься от нее? Ради спасения жизни?
дороже, любовь дороже... Многое дороже, чем наши короткие жизни. Чего
цепляться за такую малость? Хотят чашу, пусть попробуют взять. Я буду
защищать, кто бы ни пытался отнять.
негромко: