наносил я, стремясь выбить Чинкуэду, Змею Шэн, из руки Джамухи; иногда я
тянул время, пытаясь победить, не убивая. Но каждый раз все кончалось
одинаково: косой взмах Чинкуэды и лезвие Единорога, на треть вонзающееся в
горло гурхана.
откинулся назад.
измениться.
Но - смогу.
Неправильный Шаман. После встречи с тобой я уже ни в чем до конца не
уверен. А это плохо. Шаман должен быть уверен. Иначе он - плохой шаман.
Неправильный Шаман.
острием к Шаману.
сегодняшний и день завтрашний, но не день Шулмы.
впервые, и взялся за клинок.
Закончился Кулхан, промелькнул подо мной Мэйлань, вот змеится Фаррский
тракт, вот на горизонте вырастают очертания Кабира...
обрывается в звенящую пустоту, и я знаю, что не ошибся, что видел то, что
видел, то, что опалило душу мою...
остался саднящий ожог, прикосновение к которому любой, даже самой
незначительной мысли причиняло невыносимую боль.
то же: странник-мысль упирался в дверь горящего дома, из окон этого дома
вырывались жадные языки Масудова огня, а на пороге стоял Джамуха-батинит,
безликий гурхан, и горло его было открыто для меча.
пропасть, ринулся в единственное дело, которое умел делать; дело,
способное поглотить меня целиком и отучить думать.
раньше не мог как следует сделать и без доспеха; я пытался дойти до
изнеможения, а изнеможение убегало от меня, и тело мое радовалось
возвращению на круги свои, радовалось и не хотело уставать, соглашаясь с
любыми, самыми взбалмошными приказами и выполняя их безукоризненно и
мгновенно, как отлично вышколенный слуга. Я требовал от Единорога с
Обломком невозможного, и они отвечали мне тем же, пока невозможное не
становилось возможным, мы были пьяны друг другом, и беспощадны друг к
другу; и мы были одним целым.
Фальгрима, ан-Танью и Асахиро часами работать на турнирных скоростях; они
менялись, Гвениля сменял Сай и Заррахид, их обоих - Но-дачи, а мы с
Единорогом и Дзю все кружили по утоптанной площадке, как пятнистый чауш по
клетке, и я чувствовал неистовое биение крови в железной руке.
Обломком противостояли троим - Саю, эстоку и Но-дачи, но ни разу я не звал
к себе Фальгрима и Коса.
родились еще те Блистающие, которые могли бы остановить их, будучи в руках
у одного человека!
укорачивает Путь Меча к горлу Джамухи, делает этот Путь прямей и
неотвратимей... я даже не думал о том, что пытаюсь гасить Масудов огонь в
самом себе, что горящий дом - это я...
охоту. Полдня я дергался, озираясь по сторонам; полдня в каждом стаде
джейранов мне мерещились всадники Джамухи, меня раздражала беспечность
спутников и их вера во всемогущество Асмохат-та; и я был безмерно
счастлив, вернувшись без приключений к священному водоему.
остававшихся шулмусов.
лба и сказал, что все в порядке.
Во-первых, Единорог воспротивился, а во-вторых, разве ей напьешься, аракой
этой?
чуть ли не избегал Куш-тэнгри, и он, понимая мое состояние, не настаивал
на большем, чем короткие и ни к чему не обязывающие встречи - и на третий
день после исчезновения Кулая и моих друзей ко мне, в сотый раз
начинавшему сначала "Бросок пестрого тигра", подошли Асахиро с Но-дачи на
плече и Матушка Ци с молчаливым Чань-бо, свободным от тряпок.
подошедшим.
за спиной, широко улыбнулась и часто-часто закивала головой, словно
пытаясь убедить меня в том, что это Хамиджа и никто иной.
подслушивал, но все-таки... Я еще подумал, что моим настоящим именем
Асахиро Ли, судьба моя неотступная, хочет подчеркнуть... не знаю уж, что
он хотел этим подчеркнуть, потому как додумывать эту мысль мне
расхотелось.
тонкость черт и матовая бледность была свойственна обоим, та здоровая
бледность, которую не окрасить никаким солнцем от Хакаса до Шулмы - а
скорее, манерой двигаться, стоять и... и смотреть. Так же, как у Чин, у
Хамиджи спокойно-уверенный взгляд вступал в неясное противоречие с
хрупкостью телосложения, и лишь когда девушка начинала двигаться, даже
просто переступив с ноги на ногу, ты начинал понимать всю обманчивость
этой подростковой хрупкости. С тем же успехом можно упрекать Единорога,
что он более хрупок, чем, к примеру, Шипастый Молчун.
меня...
добавил.
девона), а если проще - умалишенных. И то, что я принял поначалу во
взгляде Хамиджи за спокойствие и уверенность, на самом деле было покоем
безразличия.
пронзать сердца несчастных влюбленных; впрочем, я плохо представлял себе
кого-нибудь, влюбленного в давини.