отцовство, - сказал Гермес. - Люби ее и не отдавай никому. Она тоже не
бросила бы Пана.
рукой теплое худенькое тело Гиртеады. Ласковая радость охватила его,
прежде чем он отдался сну, покачивавшему пастуха как в колыбели.
от этих преданности и счастья внутри у Калхаса натягивалась тревожная
струна. В него верили настолько сильно, что гордость оборачивалась
страхом. Он знал, что должен быть достоин этой веры и боялся хоть в чем-то
подвести ее.
она, но и он был девственником. Все женщины, что попадались ему раньше,
были опытны если не в искусстве любви, то, по крайней мере, в навыке
спаривания. Теперь же ему приходилось сдерживать себя, он не мог не думать
о ней, и любая ее боль отдавалась болью в его груди. Они очень устали,
однако Калхас понимал, что иначе быть не могло, что теперь он будет идти
только этим, непривычным, но единственным путем.
свернулся вокруг их любви мягким и нежным коконом: словно ручной котенок
или объятья матери. Иероним, самолично распорядившийся насчет завтрака и
заглянувший вместе со слугой к ним в комнату, выглядел грустным, но
довольным. Дотим - Калхас чувствовал это - сейчас вовсю пьянствовал. Эвмен
находился где-то поблизости, и пастух с радостью предвкушал, как он
познакомит его с Гиртеадой. Ничто - даже мысль о случайности его появления
здесь - не должно было нарушать их покой.
и ничто не могло переубедить. Девушки ходили заступаться за меня, но
безуспешно. С Мегисто София даже разругалась...
кочергой, - улыбался Калхас.
На ее уговоры я надеялась больше всего. Но София стояла на своем. Я
плакала перед ней, просила - только на колени не вставала. А она отобрала
ожерелье - говорит, что это нечестивый дар. И камни странные, и плохой
человек подарил.
умной, мудрой, но когда ты появлялся, или когда она о тебе вспоминала, ее
образ пропадал. Для меня по крайней мере. Она - старая толстая женщина,
которая сама не знает, чего она хочет, ведь правда?.. И я забыла Платонов,
Софоклов, Ликургов. Я думала только о тебе. Когда начались эти скандалы -
после нашей встречи в беседке - мне казалось, что вокруг меня рушится дом,
город, все. Тогда я представляла твое лицо и старалась, чтобы оно все
время было перед глазами. И становилось легче. А ты говоришь, что ты не
чародей! - она ласково терлась о его руку.
немота.
плечи того, кто любит богиню. И кто любим ею.
искал губами ее глаза или чистый ровный лоб и с благоговением терялся в
поцелуе.
вокруг головы; усталые от любви, они умыли лица холодной ароматной водой и
отправились приветствовать Эвмена.
выглядел раздосадованным, озабоченным, но при виде Гиртеады в его глазах
вспыхнули удивление и интерес.
похожа, - молвил он после короткого раздумья. - Те - смуглые, их кожа едва
заметно лоснится, словно они сделаны из нильского ила. Их обнимаешь - а
они скользят в твоих объятьях, словно угри. Она же худенькая и чистая.
стратег. - Лучше аркадского воровства вы с Дотимом, конечно, не могли
придумать ничего!
это дело. Уверен, что уже сегодня Тарс узнает о вашем налете. А нам нельзя
ссориться с горожанами - голос Эвмена стал недовольным и отстраненным.
стратег кивнул Гиртеаде. - Но добыл ее неправильно. У нас могут быть
неприятности.
уже уходили от стратега, тот сказал им:
Калхас, сегодня был совершенно пьян. Его солдаты вылили на своего
командира несколько мехов воды, прежде чем он оказался в состоянии
отдавать приказы... Не нравится мне это. Тарс плохо действует на всех...
так недовольно говорил?
ли забот у стратегов? Не ломай голову зря.
тому, что отобрала у нее София. Он оставил девушку нежиться в постели,
взял денег и бодро вышел на залитую утренним солнцем площадь перед домом
стратега. Тело было легким, голова - бездумной и веселой. Телохранители
Эвмена, скучавшие перед входом, вяло поприветствовали его. Один из них
сказал что-то по-армянски, и они беззлобно засмеялись за спиной пастуха.
родном человеке, который ждал его, подарили пастуху совершенно доселе
незнакомый вкус к жизни. Там, в комнате был его Дом, его Место - это
открытие заставило Калхаса смотреть на мир по-другому, с веселой
серьезностью.
рынку. Краем глаза он заметил человека, прислонившегося к стене греческой
таверны, что находилась в самом начале улицы. Скучающий взгляд незнакомца
остановился на Калхасе и, подскочив на месте, он бросился к дверям
таверны. Раздумывая, что бы это значило, Калхас убыстрил шаг. Через
несколько мгновений он услышал шум за спиной и, обернувшись, обнаружил,
что за ним устремилась невесть откуда взявшаяся толпа горожан. Он успел
наклониться, прикрывая лицо, и тут же удары рук, ног, тел сбили его на
землю.
выскользнул из-под нападавших. Встать на ноги, правда, ему не удалось -
они схватили пастуха за лодыжки, и он опять оказался на спине.
Растерянность была сметена в нем злостью. Он лягнул одного из горожан в
живот, прежде чем они навалились на него. Послышались греческие
ругательства: Калхас выворачивался из их рук, кусался, бил пальцами в
глаза и не давал перехватить ремнем свои руки.
едва не заставил Калхаса потерять сознание. Неимоверным усилием воли ему
удалось подняться на колени. Не отвечая на удары, он потащил пыхтящих,
шипящих проклятья людей обратно, к дому стратега.
перехватил ремень, вырвал из их рук и буквально воткнул в раскрытый рот
одного из противников. Около самого угла они вновь свалили его. Однако
пастух, чувствуя, что оставляет кожу на их цепких пальцах, вывернулся в
последний раз и, прежде чем нападавшие опять оказались у него на плечах,
успел добраться до края площади.
захваченные борьбой, не успели вовремя ретироваться и поплатились за это.
Армяне Тиридата, обнажив клинки, врезались в толпу и начали плашмя
хлестать мечами по их спинам, животам и рукам. Послышались крики страха,
боли: горожане совсем не собирались столкнуться с вооруженными людьми. Не
думая больше о Калхасе, они ударились в бегство. Армяне преследовали их, а
сам Тиридат остался около пастуха и помог ему подняться на ноги.
чувствовал, что отделался легко. - Похоже, они пытались не избить меня, а
захватить.