Чтение 22–й страницы книги ~Право на поединок~

А стало быть, туда и дорога воровке!

Наконец из уст в уста распространилось слово великого Сонмора. Ночной Конис сокрушался о беспокойстве, причиненном злыми людьми его достойному другу, ювелиру Улойхо. Я весьма опечален, - передавали в толпе, и у всех, кто это слышал, бежали по спинам мурашки. Тех, кто печалил владыку свободного люда, временами находили завернутых в собственную кожу. Надетую наизнанку. Собравшийся на причале народ как-то сразу припомнил, что день вообще-то не праздничный, а значит, у каждого множество дел.

Когда возле тела остались лишь самые стойкие любопытные, сквозь толпу прошагал отряд стражников во главе с невозмутимым Брагеллом. Дюжие парни без лишней болтовни засунули мертвую в рогожный мешок и погрузили на тележку. Грубая буроватая ткань тотчас промокла неровными пятнами, и сверток утратил всякое сходство с человеческим телом, сделавшись больше похожим на вялый, тронутый гнилью овощ. Когда тележку выкатывали за городские ворота, под каменной аркой во всю ширину прохода разложили костер, и мокрый сверток зло зашипел, соприкоснувшись с огнем. Только так добрые кондарцы могли быть уверены, что душа нечестивицы и тем более погибель, взявшая ее, не сыщут дороги назад. А если и сыщут, то остановятся у черты, убоявшись праведного огня. Другая предосторожность, свойственная не только нарлакам, состояла в том, чтобы схоронить скверного мертвеца в месте, не принадлежащем ни одной из стихий. Так испокон веку поступали с казненными преступниками и иными людьми, почему-либо признанными недостойными упокоения в Священном Огне. Удалившись от города, стражники достигли устья едва сочившейся Ренны и там, посреди галечного русла, на скорую руку выкопали для убитой последнее земное убежище. Быть может, во время следующего прохождения Змея взбеленившаяся вода выроет труп из неглубокой могилы, но кондарцам до этого не было дела. Морские течения у здешних берегов были таковы, что отданные Ренне останки если когда и всплывали, то в городскую гавань, пугать людей, уже не возвращались. Легенда, правда, гласила, что было одно-единственное исключение - самый первый Сонмор, которого якобы пришлось хоронить семь раз подряд.

Да и то большинство кондарцев предпочитало верить в оборванную веревку...

- Почему ты отказываешься от награды? - спросила Виона. - Ты ее заслужил!

- Я ее не заслужил, - упрямо повторил Волкодав. Его голос казался Вионе похожим на каменную стену, вылинявшую от солнца и дождя.

Они сидели на садовой скамейке, в тени плюща" взбиравшегося по деревянной решетке. Между кожистыми синевато-зелеными листьями белели восковые звездочки цветов. Цветы были маленькие и неяркие, но взамен броской красоты Боги дали им нежный запах, привлекавший рои пчел. Виона стряхнула себе на руку немного пыльцы, и пчелы стали с деловитым гудением садиться на медно-черную кожу, щекотать ее лапками и дуновением крылышек. Дома, в Мономатане, пчелы водились не в пример крупнее и злее, а у меда был совсем другой аромат.

- Но ведь ты подоспел первым, - сказала Виона. - Ты не позволил мне... Икташ и Эврих с Сигиной, они только потом...

- Вот их твой супруг пускай и вознаграждает, - сказал венн. - И еще няньку, за то, что вовремя ахнула.

Ни на пчел, ни на молодую хозяйку он не смотрел. Сидел, сложив на груди руки, с деревянным лицом.

Мастер Улойхо в самом деле готов был озолотить всех, кто помог не допустить смерть к его любимой жене. Один Волкодав полагал, что не имеет никакого права на похвалы и награды, и переубедить его было невозможно. Люди могли говорить что угодно однако он-то знал, что самым постыдным образом прохлопал подкравшуюся опасность. Пусть даже она и явилась в совершенно неожиданном образе, который вряд ли кто-то сумел бы предугадать. Кому была бы нужна его погоня за злодейкой и расправа над ней, если бы не удалось отстоять жизнь госпожи?..

Вот Эврих и Сигина, те вправду заслуживали всяческого почета. Особенно Сигина: без нее у Эвриха, по его собственным словам, мало что получилось бы. "Я как девчонке в глаза посмотрел, меня самого чуть куда-то не затянуло, - рассказывал молодой аррант. - Помнишь тот раз, на Засечном кряже? Я ведь как тогда поступил?.. Вызвал в себе примерно то, что чувствовала бедная вилла... а я, ты знаешь, благодаря Канаону примерно знаю, что она чувствовала... ну, потом сам из этого вылез и ее за собой вытащил. Все просто, если умеючи... А тут! Прорва какая-то, бездонный колодец, падаю в него и поделать ничего не могу, только вижу, как небо наверху отдаляется!.. И вдруг - точно ладонь подхватила и держит!

Так и вынесла к свету обоих, и меня, и ее..."

Ему приходилось встречать сходные описания лишь в древних рукописях, созданных во времена, когда обитатели Небесной Горы запросто гуляли среди людей. Эврих навострил перо и попытался добиться от Сумасшедшей, что за Богиню та призвала на помощь. Сигина лишь ласково улыбалась ему, словно ребенку, спросившему, отчего вода мокрая. "Мне недосуг служить Богам и Богиням, - отвечала она. - Я просто жду моих сыновей..."

Делать нечего, пришлось Эвриху так и внести таинственный случай в свои "Дополнения", не присовокупив подобающих истолкований. Волкодав хотел было ядовито спросить его, не забыл ли, мол, помянуть, как сам поначалу не желал вести деревенскую дурочку к ювелиру... Однако по здравом размышлении промолчал.

Сам хорош...

- Что ж, грешно было бы неволить тебя, - грустно проговорила Виона. - Правду говорят люди - от денег, взятых без приязни, не бывает добра.

Волкодав ничего не ответил, но мысленно с нею согласился. Откуда ему было знать, что его начинают осторожно опутывать шелковой паутинкой, как хитрый маленький паучок опутывает большую строптивую муху?.. Беседуя с ним, Виона незаметно пускала в ход искусство, усвоенное при храме. Она ведь давно успела решить про себя, что кое-какие науки, преподанные служителями Вездесущей, не грех помаленьку использовать к своему благу; ибо далеко не все, что постигалось в доме великой и ужасной Богини, имело целью убийство. Был сводящий с ума жертвенный танец, но был и такой, что возвышал душу созерцанием истинной красоты. Или вот взять искусство беседы. Овладевший им мог выяснить все что угодно даже у очень упрямого человека. А большой мастер - еще и заставить этого человека выполнить свою волю, причем так, что тот будет уверен, будто действует по собственному желанию.

Помимо прочего, искусство включало способность распознавать, что за собеседника подарила судьба, так что переспорить Волкодава Виона даже и не пыталась. Молодая женщина просто начала рассказывать о себе, о том, как несмышленой девочкой осталась совсем одна. Со стороны могло показаться, будто обращалась она к пчелам, забравшимся на ладонь, но, когда руки телохранителя успокоенно легли на колени, Виона этого не пропустила.

- В наших краях растут густые леса, - тихо говорила она. - И в самом сердце лесов есть озера, окруженные черными деревьями в тяжелых космах лишайников.

Никакой ветер не может повалить черное дерево, а когда оно умирает от старости, оно тонет в воде, потому что плоть его тяжелее железа. У моего деда был черный меч. Дед побеждал им храбрых врагов, сражавшихся оружием из железа и меди. Он брал меня с собой на озера. Деревья так высоки, что вода остается спокойной, даже когда над лесом бушует гроза и ливень треплет вершины. Поэтому там вырастают цветы, которых нет больше нигде. Мы называем их "упавшими звездами".

Они распускаются ночью. Они лежат на воде, и лепестки в темноте светятся голубым светом. Я, наверное, никогда больше их не увижу. Ты тоже вспоминаешь свою родину. Волкодав? Какая она?

Венн помолчал немного, потом проговорил уже не тем бесцветным голосом, что поначалу:

- Тебя бы там многое удивило.

- Расскажи о своей стране, - попросила Виона и склонила голову к плечику, внимательно глядя на венна. Топазы, вправленные в серебро, переливались у нее в волосах.

- Зимой у нас вдет снег, - сказал Волкодав. - А озера и реки покрывает крепкий лед. Можно напилить его и сделать дом, и этот дом простоит до весны.

- Ты хотел бы туда вернуться? - спросила Виона. Он покачал головой, по-прежнему глядя в землю. Потом ответил:

- Мне не к кому возвращаться.

- И мне, - сказала Виона. - Теперь мой дом здесь, в стране, где я обрела мужа и сына. Я желаю тебе. Волкодав, чтобы и у тебя когда-нибудь появился дом, куда тебе захочется возвратиться.

- Спасибо, - сказал венн.

- Ты, верно, много путешествовал, - продолжала Виона. - Если я правильно поняла, вы с другом собираетесь плыть через море?

Волкодав молча кивнул.

- Я не выпытываю, - сказала мономатанка, - но мне кажется, я как-то слышала, будто ваш путь проляжет вдоль берегов то ли Шо-Ситайна, то ли Озерного Края?..

Волкодав снова кивнул:

- Это так.

- У моего племени, - вздохнула Виона, - есть пословица: лепешка, оставленная у тропы, вернется и приведет жареных поросят. Я теперь вряд ли увижу, как над плечом Сидящей Кошки восходит солнце и окрашивает огнем водопады, но в моей власти помочь вернуться на родину человеку, который очень об этом мечтает. Ты больше не хочешь охранять меня. Волкодав, но могу я нанять тебя, чтобы ты отвез этого человека к его семье?..

Он пристально посмотрел на нее.

- Я рад тебе послужить... только мы с Эврихом странствуем во исполнение обета... данного другу, оставшемуся далеко... Если твой человек направляется туда же, куда и мы... Кто он такой? Я знаю его?

- Знаешь, - улыбнулась Виона. - Его отец был горец с Заоблачного кряжа, а мать выросла в Озерном Краю. Когда они перебрались в Нарлак, злые люди воспользовались неосведомленностью чужестранцев и наняли их мыть золото на реках Змеева Следа. Так мальчик остался сиротой. Его зовут Йарра.

О "Сегванской Зубатке" и о тамошних похождениях Волкодава Виона была наслышана от Эвриха. Чуть позже Сигина поведала ей про мальчика Йарру, вроде бы пригретого венном. А третьего дня она же показала Вионе смуглого светловолосого паренька, ждавшего своего старшего друга возле ворот. Зачем Сумасшедшей это понадобилось, оставалось только гадать, но вот пригодилось, и молодая женщина была ей благодарна.

- Госпожа! - сказал Волкодав и даже повернулся на скамейке, чтобы посмотреть Вионе прямо в глаза. - Как ты догадалась, что я и сам собирался отвезти мальчишку домой?..

***

Волкодав остановился, когда с высокого, крутого холма перед ним открылась деревня. Взгляд венна сразу отыскал один из домов под низко нахлобученной земляной крышей - и больше не покидал его. Посередине крыши, возле охлупня, светилось отверстие дымогона. Волкодав хорошо представлял, что там, внутри. Печь в северном углу, сложенная из камня и глины, надежа и заступа от злых сил, крадущихся с полуночной стороны. Ни один венн не скажет бранного слова в присутствии государыни печи. А против нее - святой красный угол, осененный ликами Богов и чтимых пращуров, ушедших в ирий. Вдоль бревенчатых стен - широкие лавки. Просторная, щедрая, добела выскобленная Божья Ладонь...

Волкодав стояли смотрел, не в силах принудить себя спуститься вниз и постучать в дверь, казавшуюся такой родной. Гоня наваждение, он напомнил себе, что здешняя Светынь текла совсем в другом мире. И два лесистых холма стояли все же немного не как те, что укрывали от северного ветра его родную деревню. Так бывает во сне, когда знакомые места предстают измененными, и это не удивляет. Сейчас он пойдет туда и спросит, что за род здесь живет, уж не дети ли, часом, Серого Пса.

Сердце почему-то колотилось у горла, отдаваясь мучительной болью в груди.

Волкодав знал: это был страх. Он боялся утратить надежду. Но даже если ей будет позволено сбыться... Впереди ждала неизвестность.

Волкодав стоял и смотрел, как в леса за Светынью опускается солнце. И не мог сдвинуться с места.

Если не преодолеть страх, значит, зря он четыре седмицы топал пешком, узнавая и не узнавая суровый и светлый мир, названный его предками Беловодьем. Сейчас он сделает шаг. Сейчас. Только еще немного отдышится.

В доме раскрылась дверь. Острые глаза Волкодава различили девичий силуэт, мелькнувший на фоне освещенного прямоугольника. Притворив дверь, девушка пошла по тропинке к берегу реки - туда, где, несмотря на поздний час, вился дым над крышей кузницы и раздавался мерный стук молотка. Волкодав знал: девка несла ужин кузнецу, припозднившемуся с работой.

Точно так же, как его мать когда-то носила ужин отцу...

К кому спешила девчонка? К родителю, брату, жениху?..

Волкодав спустился с холма и, ничего не подгадывая нарочно, поравнялся с девушкой на середине тропы. Перед ним была настоящая веннская красавица, статная, русоволосая, с непугливым взором ясных серых глаз. Ей никогда не приходилось бояться людей, а против опасного зверя свисал с кушака добрый охотничий нож. Гроздья серебряных колец позванивали у висков, и налобный девичий венчик уже сменила широкая предсвадебная плачея, сплошь расшитая бисером.

Бьющий в глаза свет мешал Волкодаву как следует рассмотреть узор на повязке, а цветные клетки поневы казались то черными, то красными, то зелеными. То есть на самом-то деле он распознал их безошибочно и мгновенно, но предпочитал тешиться обманом, уговаривал себя, дескать, мало ли что примерещится, вот подойду поближе и уж тогда рассмотрю...

Девушка окликнула его первой, как подобает хозяйке, заприметившей нежданного гостя.

"Здравствуй, добрый молодец!" - сказала она ласково, и Волкодав понял, что жить стало незачем. Венн, встретивший другого венна, с первого взгляда знал о нем все. Чей родом и какого колена, которое по счету дитя у родителей, с кем свадьбу играл, есть ли свои ребятишки... и еще много-много всякого разного, необходимого для должного приветствия и разговора. "Добрым молодцем" назвал бы незнакомого соотчича только слепой. Девушка слепой не была.

Она просто никогда раньше не видела знаков, принесенных им на одежде. Старые бабки в женской избе не показывали их малышам, объясняя: бывают, мол, еще и такие. Беловодские венны слыхом не слыхивали про Серых Псов.

Яркое закатное солнце заставляло Волкодава жмурить слезившиеся глаза. Он поклонился девушке и сказал:

"И ты здравствуй. Волчица"

Дома, братцы, у Небес

Не допросишься чудес.

День за днем - как те горшки на заборе,

Дома - скука и печаль;

Нас притягивает даль -

Чудеса живут, известно, за морем.

И народ вокруг - не тот!

Хоть бы раз пойти в поход:

Кто же чудо у порога отыщет?

А за морем - пир горой!

Что ни парень, то герои,

Что ни девка - вмиг утонешь в глазищах!..

Так мы плачемся в глуши.

И однажды, вняв души

Устремленьям, да и просто у науку,

Нас хватает и несет...

И судьбы водоворот

С надоевшим домом дарит разлуку.

...И окажется, что где б

Ни прижиться - горек хлеб,

Не рукою материнской спеченный,

Не в отеческой печи,

Не от дедовской свечи,

Не на пращуров земле разожженной.

Там героев - как везде:

Что алмазов в борозде.

Вместо раскрасавиц, - дура на дуре

Ну а чудо из чудес -

Твой земляк, какой невесть

В тот заморский край

Закинутый бурей

И на сердце ляжет мраку

И назад потянет так,

Что хоть волком вой на площади людной.

И поймешь, что дом, где рос,

Где по тропкам бегал бос,

Он и есть на свете главное чудо.

И вспорхнуть бы, полететь...

Но уж врос в чужую твердь;

Корни рвать - себе и ближним на муку...

Что и как в родном краю

Да про молодость свою -

Это все теперь рассказывай внуку.

А взрослеть возьмется внук,

Он осмотрится вокруг,

Станет привязью родительский корень:

Дома чуда ждать сто лет,

Вот в краях, где вырос дед

Там-то жизнь!

Эх, кабы съездить за море...

Глава 11

В море

Хозяин корабля, дородный сегван с узлом седых волос на макушке, мерил шагами палубу, смотрел то за борт, то на небосклон и время от времени недовольно бурчал что-то сквозь зубы. Эврих неплохо знал сегванский язык, но остров Печальной Березы, откуда вел свой род владелец лодьи должно быть, располагался в каком-то совсем уже отдаленном углу. Резкий, отрывистый говор корабельщика был таков, что аррант едва разбирал отдельные слова. Эврих вслушивался очень внимательно, однако за добрых полдня сумел понять лишь одно - мореход был чем-то весьма удручен. Ну а это можно было себе уяснить и не вникая в его речи.

- Спишь, Волкодав? - наконец окликнул он венна, лежавшего с закрытыми глазами под скамейкой гребца.

Волкодав не спал. Просто, если он открывал глаза и садился, желудок почти сразу начинал противно шевелиться внутри. Он знал, что по меркам опытных мореплавателей нынешнюю качку и качкой-то назвать было нельзя. Однако ему хватало. Слабо утешало даже то, что Виона, купившая Йарре возвращение на родину, определенно посоветовалась с Судьбой. Ибо корабль был тот самый, которого ожидал Гарахар, и направлялся он в Тин-Вилену. То есть Небеса явно не возражали, чтобы Волкодав все-таки попал в этот город. И выяснил, какой такой Наставник умножает в мире не правду, вручая скверно понятое кая-киро людям, не ведающим Любви...

- Что это там Астамер все время бубнит? - спросил Эврих. - Ты хоть что-нибудь понимаешь?..

В отличие от Волкодава, на корабле он был дома. И радовался, чувствуя себя в знакомой стихии. Взяв кожаное ведерко на длинной веревке, он забросил его далеко вперед, потом ловко вытащил через низкий борт. У него лежал в поясном кошеле обрывок бересты с несколькими буквами, начертанными еще на берегу. И вот теперь, мысленно обратившись к Богам Небесной Горы, Эврих вытащил белый лоскут и погрузил в ведерко. Чернила, которыми была сделана надпись, он собственноручно приготовил в доме ювелира Улойхо по способу, разведанному Тилорном. Настала пора подвергнуть свою работу настоящему испытанию, и молодой аррант отчаянно волновался.

- Астамеру не нравится ветер, - не открывая глаз, сказал Волкодав. - Он говорит, он отродясь не припомнит, чтобы в начале месяца Лебедя у здешних берегов дуло с северо-востока. Он думает, это, наверное, не к добру.

- Ого! - Эврих даже отвлекся от своих буковок, четко черневших сквозь два вершка прозрачной воды. - Где ты постиг его говор? - спохватился, понизил голос и спросил:

- Тоже на каторге?..

- Нет, - сказал Волкодав. - Не на каторге. У него не было никакой охоты объяснять, что с Астамерова родного берега, надобно полагать, в солнечную погоду был хорошо виден остров, откуда десяток с лишним лет тому назад пришел на Светынь храбрый молодой кунс по имени Винитарий. Уже тогда получивший в своем народе прозвище - Людоед... Волкодав вообще не любил, когда из его прошлого опять начинали выползать какие-то призраки, казалось бы, давно похороненные и забытые. Таков закон, - сказала бы, наверное. Мать Кендарат. Закон воздаяния, правящий кругами Вселенной. Ты совершаешь поступок и думаешь, что все останется как прежде? Ты ошибаешься...

Надо полагать, по этому самому закону Волкодав выходил чудовищным грешником.

Ведь не случайно для него встречи с прошлым обычно заканчивались чем-нибудь неприятным. Или вовсе опасным. Вроде сумасбродного Канаонова братца. Ибо нынче, как раз когда отходил от причала сегванский корабль и уже трудновато делалось различить в пестрой толпе знакомые лица, в Восточные ворота въезжал с семейством Кавтин. Волкодав вздохнул, подумав о нем. Ему хотелось надеяться, что парень все же поразмыслил и кое-что понял. Однако убрались они с Эврихом поистине вовремя.

А когда-либо возвращаться в Кондар и проверять, докончил или нет Иннори свою вышивку и купили ли ему веннского пса... вряд ли это было разумно. Почему так получалось, что отовсюду, где Волкодаву доводилось задерживаться, он затем поспешно уносил ноги, причем навсегда?.. Взять хоть Галирад... Да и здесь, в Кондаре, чью благосклонность он завоевал? Великого вора, не нажившего от трудов праведных ни единого медяка. Вот уж будет чем похвастаться перед Старым Псом, когда Хозяйка Судеб заполнит веретено и взмахнет острыми ножницами, вытеребив нить его жизни...

Они все пришли проводить корабль: и Сигина, взятая благодарным Улойхо в свой дом, и Дикерона со спутницей, и цветущая Рейтамира, сопровождаемая Кей-Сонмором.

"А что? - будто бы заявил Луга своему почтенному батюшке. - Ты вот завел себе усадьбу, хотя все прежние Сонморы были бездомными. Ну и я стану первым, кто женится..." Он уже купил Рейтамире черепаховые гребни для волос и обещал разузнать, что легче устроить: самим ехать в Галирад к знаменитому Декше или заплатить какому-нибудь мореходу, чтобы доставил одноглазого поэта в Кондар.

Дикерона крепко обнял Волкодава жилистыми руками в сетке белеющих шрамов.

"Прощай, оборотень, - сказал он. - Счастливо тебе". "Может, еще УВИДИМСЯ..." - понадеялся венн и запоздало сообразил, что ляпнул не то. Дикерона усмехнулся:

"Если я встречу святого, который, как предсказала гадалка, вернет мне глаза, может, и вправду увидимся... - Запустил руку в рукав, расстегнул узкие пряжки и протянул Волкодаву длинные ножны:

- Держи на счастье". Волкодав не придумал ничего лучше, чем отцепить от пояса старый боевой нож и сунуть его мономатанцу в ладонь: "Повстречай своего святого, друг".

Сумасшедшая Сигина подошла к нему последней, и он опустился перед старой женщиной на колени. "Я все забываю рассказать тебе, - шепнула она, - про того венна, который был моим сыном. Я вспомнила знаки у него на поясе и на сапогах".

"Какие знаки?" - отчего-то насторожившись, спросил Волкодав. Сигина ласково улыбаясь, смотрела ему в глаза. "Он из рода Волка, - сказала она. - И у него вот тут, на левой щеке, две родинки. Это я к тому, чтобы ты сразу узнал его, когда встретитесь. Ты не забудешь ему передать, что я жду в гости и его, и тебя?.."

Возле мачты корабля был устроен трюмный люк, огороженный парусиновой занавеской таким образом, чтобы не поддувал ветер. Время от времени из люка высовывалась рогатая голова, и над палубой разносилось мычание. В трюме путешествовала пестрая корова, любимица Астамера, не боявшаяся ни качки, ни иных морских неудобств. Когда-то давно над ее хозяином пробовали смеяться. Потом прекратили.

Нрав у Астамера был тяжелый, рука - тоже. Вдобавок и мореплавателем он был замечательным. Ну и пусть себе доит свою пеструшку прямо посреди океана, коли так уж охота. В конце концов, кто не знает, что самого первого сегвана вылизала своим языком из соли, скопившейся на берегу, божественная корова...

Мыш, которому очень не нравилось в море, отсиживался либо в трюме вместе с большим теплым животным, либо влезал за пазуху Волкодаву.

Йарра сидел между аррантом и венном. На нем были крепкие сапожки, плотные штаны, стеганая курточка и новенькая рубашка. Все казалось еще жестковатым и как бы не своим, еще не обмялось по телу, не вобрало его запах. Прежние обноски были тщательно выстираны и уложены в сумку. За неполный год сиротства старая одежда сделалась Йарре коротка и к тому же до того изодралась и вытерлась, что вряд ли пристойно было в ней даже мыть корабельную палубу. Следовало бы подарить ее нищим или пустить на тряпки, но поступить так с рукоделием погибшей матери Иарра не мог.

Он знал, что берег его родины покажется еще очень не скоро, но это не имело никакого значения. Ему хотелось побежать на самый нос корабля и стоять там, не сводя глаз и даже не моргая от ветра, пока не поднимется над горизонтом земля.

Йарра хорошо помнил расставание с родиной. Он ведь был тогда уже совсем взрослым. Конечно, не таким взрослым, как теперь, но все-таки. Он помнил, как медленно погружался в воду Заоблачный кряж, как величавые пики сперва превратились в гористые острова, разделенные морем, потом стали неотличимы от туч, вечно кутавших сгорбленные плечи хребтов, и вместе с этими тучами наконец растворились в небесной дымке, растаяли без следа.

Последним пропал из виду двуглавый исполин, священный Харан Кимр...

Нет, все же Йарра был тогда недостаточно взрослым. Он был глуп и не особенно понял, отчего заплакала мама. У него тоже немного щемило сердце, как и надлежит на пороге нового и неведомого, но плакать не хотелось нисколько. Ему было радостно, тревожно и интересно, а бояться он не боялся. Да и с чего бы, ведь были с ним рядом и мама и отец, и какая сила могла их разлучить?!..

Теперь он твердо знал: как только впереди покажется суша, он различит мужчину и женщину, стоящих возле края воды. Причалит корабль, и мама бросится его обнимать и, конечно, снова заплачет, а отец станет рассказывать, как Змей нес их через море и как потом они ждали на берегу, зная, что сын обязательно возвратится...

Йарра верил и не верил в им самим придуманное чудо Богов. Он собрался было засесть на носу корабля чуть не прежде, чем тот покинул причал, но устыдился трудившихся на палубе мореходов. Когда же осталась позади пристань и люди больше не оглядывались на заслоненный мысом Кондар (одна цитадель да верхние усадьбы Замкового холма еще плыли над макушками скал), Йарра дернулся было со скамьи, но Эврих его удержал.

- Ты куда? - спросил аррант. Он хорошо знал речь Озерного Края и без труда беседовал с мальчиком на языке его матери.

- Я хочу смотреть вперед, - объяснил Йарра.

- Смотри лучше отсюда, - посоветовал Эврих. - А то погладит тебя Астамер ремешком, до Тин-Вилены больно будет сидеть.