микропространства в атомном ядре, - сформулировал я для себя задачу. - Не
знаю, как с созданием микропространства, а провал нашего исследования
определила именно она. Посмотрим еще раз, как это произошло.
журнале не было. Торопливо перелистал его - может, выпали из общей сшивки
и их засунули между другими листами? Нет. Просмотрел все бумаги, лежавшие
в пачке: протоколы следственной комиссии по взрыву, дневники Кондрата,
какие-то записи, не оснащенные цифрами, - не то, решительно не то! Я снова
раскрыл журнал. Между страницами 122 и 135 была пустота. Страницы 123-134
кто-то вырезал - узенькие полоски бумаги, оставшиеся от них,
свидетельствовали, что здесь аккуратно действовал острый нож. Спокойно и
расчетливо изъяты те самые страницы, которые нам показывал Кондрат,
которые я в его присутствии проверял, те единственные страницы, на которых
были запечатлены все проверки главной константы, страницы, доказывающие
ошибочность теории Кондрата и вычислений Адели, приписывающих этой
константе нереальное высокое значение...
моего ухода из лаборатории. Он сам и Сомов, изымавший все лабораторные
бумаги после взрыва. Кондрат отпадает, Кондрату не было нужды уничтожать
вои записи - что написано, то написано, таково его всегдашнее отношение к
рабочим журналам. Значит, заместитель директора института? Он, только он
один! Этот человек сразу невзлюбил нашу лабораторию, не раз почти открыто
показывал свою неприязнь. Он забрал все документы лаборатории, он рылся в
них и устранил все, что свидетельствовало о просчетах - ведь они бросали
тень на его научную компетенцию!
кабинете. Сомов опустился на диван. Передо мной лежал раскрытый журнал.
Сомов усмехнулся: он издали увидел, на каких страницах журнал раскрыт.
он первым, - И какое составили мнение по этому поводу, друг Мартын?
Или скажем так: кому они не нравились.
кому не нравились ваши исследования и сама ваша бывшая лаборатория. Вам
почему-то казалось, что я вас недолюбливаю. И вам явилась идея, что это
именно я так нагло похозяйничал в журнале.
засмеялся.
вашей я хорошо отношусь, хоть и многое в ней меня тревожило. И страниц из
журнала не вырывал. Это сделал другой человек.
стали одолевать те же тревоги, что и меня.
на них заранее мое внимание?
только в лаборатории, но и вокруг нее. Вы могли бы хоть отчасти высветить
темные места.
от истины. Если я выскажу вам свое мнение о том, что совершалось в вашей
лаборатории, я невольно воздействую на вас. А я несравненно меньше вас
разбираюсь и в научной специфике лаборатории, и в знании работников.
Поэтому вам, а не другому, тем более не мне, доверили окончательное
расследование. Но если вы сами придете к тем же выводам, что я, то для
меня они станут истиной. И это будет важным не только для нас с вами - для
всей нашей науки.
портреты Жолио и Ферми.
погрызите ее. Зачем Сабуров повесил портреты этих двух физиков? Если я не
ошибаюсь, ответ прояснит многие загадки.
формула моего состояния - ошеломление и растерянность. Из всех гипотез о
происшествии с журналом, которые я мог выстроить, Сомов предложил мне
самую невероятную. Истина была не там, где я пытался ее найти. Я шел по
неверной дороге, по самой удобной, по гладкому полотну, а надо было
сворачивать на неприметную тропку, протискиваться между валунами,
преодолевать завалы: истина не светила впереди прожектором, а тускло
мерцала в глухой чаще!
вслух, - Невероятно, но правда, так утверждает Сомов. Но почему Кондрату
понадобилось расправляться со своим журналом?
вредны, чем-то опасны. Кондрата порой охватывало раздражение, налетали
приступы ярости, причиной этого всегда были люди - и раздражение и
неистовство обрушивались на возражавших и несогласных. К науке его
душевные бури отношения не имели, на науке он не вымещал своих настроений.
Двенадцать же вырванных страниц были как раз наукой - результаты расчетов
и проверок, итоги размышлений и экспериментов. Почему он ополчился на них?
Аккуратные полоски разрезов свидетельствуют, что он работал неторопливо,
без ярости, без злости, без раздражения, совершал запланированную
операцию, естественную и необходимую.
не понять поступок Кондрата. Но это значит, что сами данные на вырванных
страницах не были наукой. Чем же они были? Новой ошибкой Кондрата? Нет,
ошибку Кондрат сохранил бы, познание идет через ошибки, Кондрат ценил
обнаруженную ошибку, как веху, указывающую, что в эту сторону дорога
закрыта. Он не страшился и не стыдился ошибок, только огорчался, если
ошибка была велика. Он вырвал страницы, потому что стыдился их, в них был
какой-то укор ему. Они были... обманом, он стыдился, что пошел на обман. А
когда мы трое покинули лабораторию, он расправился с письменным
свидетельством своего обмана.
же было предметом обмана? На страницах 123 -134 суммировались
доказательства, что константа Тэта в сто раз меньше, чем вначале
предполагалось. И это было единственно важным на тех страницах. И это
единственно важное было обманом. Сознательным обманом, со случайной
ошибкой Кондрат так не расправился бы, раскрытие случайной ошибки могло
вызвать лишь радость. Но раскрытие обмана порождало стыд, от стыда Кондрат
постарался себя избавить.
сознательно занизил значение основной константы. В том, что он убедил нас
троих в бесперспективности наших работ. Сколько лет жизни, все лучшее в
себе Кондрат отдал лаборатории и вдруг стал лгать нам, что лаборатория
никуда не годится. Но если его уверения, как и цифры, зафиксированные на
пропавших страницах, лживы, значит, неудачи в экспериментах нет? Огромные
перспективы новых форм энергии не зачеркнуты, они реальны!
Конечно, мы могли потребовать новых проверок, новых вычислений, новых
экспериментов - и обман обнаружился бы. Кондрат действовал безошибочно. Он
знал, что мы ему верим. На него работала чудовищность замысла: главный
автор изобретения, не терпевший даже намека на сомнения, с сокрушением
признается сам, что допустил непозволительный промах и нас ждет не слава
успеха, а позор провала. Как не поверить такому признанию? Правда, задумка
сработала не полностью. Адель ушла сразу и без колебаний, увела с собой
Эдуарда. Но я остался. Кондрата это не устраивало. Он разыграл скандал,
оскорбил меня, заставил уйти. Теперь все в порядке: можно вырвать лживые
страницы и продолжать прежние исследования. Ничего не изменилось - провала
не будет, ибо провала не может быть.
совместную работу. Чем мы ему мешали? Не только не мешали - помогали, без
нас ему было бы значительно трудней. Значит, не хотел, чтобы мы пошли с
ним до финала? Не хотел, чтобы мы четверо были равноправными участниками
успеха? Задумал забрать себе одному то, что мы создавали вчетвером?
Чудовищно, но другого ответа нет!
мог нас удалить потому, что желал славы только для себя. Признание его
собственного значения в науке ему было не так важно, как сама наука. Он не
был завистником, нет. Чего-то я не понял. Все верно в моих размышлениях,
но последний вывод неверен. Он выгнал меня, но ведь не отменил моего
входного шифра, наверно, надеялся, что возвращусь, - это не вяжется с
запланированным изгнанием. В какой-то момент я опять свернул с правильной
дороги, опять предпочел запутанной, в колдобинах, тропке удобное,
накатанное шоссе тривиальных понятий.
поисков. На экране одна за другой появлялись записи мыслей:
Доставалов Александр
Березин Федор
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Смит Кордвейнер