выполнить это решение. Но это право, по-моему, ни к чему. В общем-то
товарищ Ламондуа высказал интересные мысли. Я бы с удовольствием с ним
поспорил, но мне надо идти. Товарищи родители, вход на космодром
совершенно свободный. Правда, простите, на борт звездолета подниматься не
надо.
за мной!
нас есть, - это будущее...
мысль! И вообще нужно быть справедливыми. Жизнь прекрасна, и мы все уже
знаем это. А детишки еще не знают. Одной любви им сколько предстоит! Я уж
не говорю о нуль-проблемах. (В толпе зааплодировали). А теперь я пошел.
Матвей несколько раз крепко ударил его по спине. Они смотрели на тающую
толпу, на оживившиеся лица, сразу ставшие очень разными, и Горбовский
пробормотал со вздохом:
становимся лучше, умнее, добрее, а до чего все-таки приятно, когда
кто-нибудь принимает за тебя решение...
переброски на большие расстояния небольших групп исследователей с
минимальным комплектом лабораторного оборудования. Он был очень хорош для
высадки на планеты с бешеными атмосферами, обладал огромным запасом хода,
был прочен, надежен и на девяносто пять процентов состоял из
энергетических емкостей. Разумеется, на корабле был жилой отсек из пяти
крошечных кают, крошечной кают-кампании, миниатюрного камбуза и
вместительной рубки, сплошь заставленной пультами приборов управления и
контроля. Был на корабле и грузовой отсек - довольно обширное помещение с
голыми стенами и низким потолком, лишенное принудительного
кондиционирования, пригодное (в самом крайнем случае) для устройства
походной лаборатории. Нормально "Тариэль-Второй" принимал на борт до
десяти человек, считая с экипажем.
через грузовой. Возле люков толпились люди, и их было гораздо больше, чем
ожидал Горбовский. С первого же взгляда было видно, что здесь не только
воспитатели и родители. Поодаль громоздились ящики с нерозданными
ульмотронами и с оборудованием для Следопытов Лаланды. Взрослые были
молчаливы, но у корабля стоял непривычный шум: писк, смех, тонкоголосое
нестройное пение - тот гомон, который во все времена был так характерен
для интернатов, детских площадок и амбулаторий. Знакомых лиц видно не
было, только в стороне Горбовский узнал Алю Постышеву. Да и она была
совсем другая - поникшая и грустная, одетая очень изящно и аккуратно. Она
сидела на пустом ящике, положив руки на колени, и смотрела на корабль. Она
ждала.
проходил мимо Али, она жалостно улыбнулась ему и сказала: "А я Марка жду".
"Да-да, он скоро выйдет", - ласково сказал Горбовский и пошел дальше. Но
его сразу остановили, и он понял, что добраться до люка будет не так
просто.
жизни. Я привозил ее сюда на выставку. Это "Ветер"...
увидел молоденькую женщину. У нее дрожали губы и лицо было мокрое от слез.
боюсь...
Это очень хороший корабль!
нерешительности, пошел дальше, загораживая руками и боками шедевр Сурда,
но его тут же схватили с обеих сторон под локти.
никогда никого ни о чем не просил...
фотокопий.
за левый локоть. У него были толстые, добрые губы, небритые щеки и
маленькие умоляющие глазки. - Понимаете, это Маляев... - он указал пальцем
на первого. - Вы непременно должны взять эту папку...
Чтобы это больше не повторилось... Чтобы больше никогда, - он задохнулся,
- чтобы больше никто и никогда не ставил перед нами этот позорный выбор...
большой, закутанный в брезент предмет, который с явным трудом держали на
весу двое юношей в одинаковых синих беретах.
и закутанный предмет с треском ударился о землю. - Ну что ты держишь?
прихрамывая, пошел прочь.
вкрадчивый голос.
наступая ему на пятки, хрипло дышал Маляев.
разом стронулась с места и пошла рядом.
заговорил один из них. - Может быть, все... Сложить все у грузового
люка... Мы понимаем, что шансов мало... Но вдруг все-таки останутся
места... В конце концов это не люди, это вещи... Рассовать их
где-нибудь... как-нибудь...
Он приостановился и переложил шедевр на другое плечо. - Сообщите об этом
всем. Пусть сложат у грузового люка. Шагах в десяти и в стороне. Хорошо?
свертками начали расходиться, и Горбовский выбрался, наконец, на свободное
пространство возле пассажирского люка, где малыши, выстроенные парами,
ждали очереди попасть в руки Перси Диксона.
состоянии радостного возбуждения, вызванного перспективой всамделишного
звездного перелета. Они были очень заняты друг другом и голубоватой
громадой корабля и одаривали толпившихся вокруг родителей разве что
рассеянными взглядами. Им было не до родителей. В круглом отверстии люка
стоял Перси Диксон, облаченный в стариннейшую, давно забытую парадную
форму звездолетчика, тяжелую и душную, с наспех посеребренными пуговицами,
со значками и ослепительными позументами. Пот градом катился по его
волосатому лицу, и время от времени он взревывал морским голосом: "По
бим-бом-брамселям! По местам стоять, с якоря сниматься!" Это было очень
весело, и восторженные мальки не спускали с него завороженных глаз. Тут же
были двое воспитателей: мужчина держал в руке списки, а женщина очень
весело пела с ребятишками песенку о храбром носороге. Ребятишки, не
отрывая глаз от Диксона, подпевали с большим азартом, и каждый тянул свое.
подумать, будто действительно добрый дядя Перси организовал для
дошкольников веселый облет Радуги на настоящем звездолете. Но тут Диксон
поднял на руки очередного малыша и, обернувшись, передал его кому-то в