полетишь. Слышно, как заливисто кричит возница, вращая в воздухе, над
конскими спинами, мелкоплетеный ременный кнут: <Эге-гей! Соколы мои-и!>
Крупные градины талого снега равномерно и глухо ударяют в кожаный передок
возка.
было въехать в город в возке, при виде чернеющих толп людских, звонкими
кликами приветствовавших показавшийся на владимирской дороге княжеский
поезд, раздумал, приказал остановить и подвести верхового коня. Пока слуги
летали с приказом, он, вылезши из возка, стоял, слегка поводя плечами, с
удовольствием расправляя затекшие члены, вдыхая свежий, чистый ветер
родной Твери, и весело озирал поля, деревни, Волгу, переметенную снегами,
и свой город, не вмещающийся в венце стен, изобильно выплеснувший слободы
и посады сюда и в Заволжье, к Тверце, и в ту, невидную отселе, затьмацкую
сторону. Вдалеке посвечивал, венчая город, золотой шлем родного, своего
Спасского собора, который они когда-то закладывали с матерью, сейчас уже
такого привычного, что без него, без этой светлой точки, - первой, когда
издалека, подъезжая, покажется Тверь, - уже нельзя и представить себе
родимой стороны! Невидные отселе птицы - разве что (князь прищурил свои на
диво зоркие очи) словно тонкая пыль порою мелькает в лазурной синеве -
вьются сейчас, ширяясь в потоках воздуха над главами храма, висят, касаясь
носами крестов, и, повисев, отлетают, относимые ветром, и кружат,
распустивши крылья, словно листья, облетающие с осенних дерев... Нигде нет
такого прозрачного ветра! Нигде не дышится так легко!
праздничными полотенцами, словно на свадьбе. И при виде их вспомнил жену,
Анну, сердце дрогнуло сладкой истомой. Заждалась! Дети, наверно,
подросли... Он стоял, чуя сквозь тонкие сапоги влажный холод снега, и все
было радостно, и то, что слуги замешкались с конем, не рассердило сейчас.
Обочь дороги, проваливаясь в рыхло подтаявший снег, бежали какие-то люди,
с румяными лицами, веселые, кричали. Завидя своего князя, стали срывать
шапки и махать ими. И Михаил, улыбаясь им, слегка помахал рукою в ответ,
принял повод (уже подвели коня) и, не глядя, привычно проверив кончиками
пальцев, ладно ли затянута подпруга, вдел ногу в круглое стремя и взмыл в
седло, не тронув подставленного плеча стремянного.
поводьях рвущихся в бег коней, возничие повели княжеский возок, и дружина,
умеряя конский скок и вытягиваясь мерною чередою, тронула вслед за князем.
три-четыре поприща встречу своему князю, а плотная литая громада горожан
оступила дорогу, сдавив собою череду наряженных всадников. Конь Михаила
стриг ушами, гнул лебединую шею, всхрапывал и косил, сторожко выискивая
копытами узкую полоску дороги, еще свободную от переступающих человечьих
ступней. В сплошном радостном кличе тонули даже голоса колоколов, и Михаил
точно плыл над толпою по воздуху, неслышный в криках граждан, посвечивая
алым круглым верхом опушенной бобром шапки. Струящийся с плеч князя
соболиный опашень открывал красные, отделанные золотым кружевом сапоги. В
перстатых рукавицах зеленого шелка, с широкими раструбами, тоже обшитыми
золотою кружевной бахромой, он легко держал поводья. Порою, перекладывая
их в левую, правой рукою, подымая ее над головой, он махал людям, и крики
разом становились еще громче. То и дело, прорывая строй ратных, тянулись к
нему смерды, ремесленники и купцы. Чьи-то руки трогали за сапоги, за
седло, за края опашня. Кричали:
главной улице добраться до своего терема, ушло, без малого, три часа.
расстелены сукна, и Михаил, спешившись, пошел по сукнам, узнавая знакомые
лица, улыбкой, мановением длани или наклонением головы отвечая на
приветствия бояр и челяди.
крыльца, Михаил начал подыматься по ступеням. Усталость, было нахлынувшая
на него от утренней многоверстной встречи, исчезла, когда он увидел
наконец сияющее и ждущее лицо супруги в венчике белого убруса под
темно-синим платом и рожицы сыновей, что, принаряженные, стояли рядом,
держась ручонками за бархатный материн подол, и уже ждали, чтобы хоть
мимолетно коснуться отца, когда он, торжественный, будет проходить на
сени. Легко и пружинисто всходил он по ступеням терема, слегка вскидывая
голову, помолодев ликом, так, как подымался когда-то, пятнадцатилетним
юношей, после неудачной войны с Дмитрием, как возвращался после съездов и
путей, после того, как вместе с покойным Данилою остановил рати Андрея под
Юрьевом, после Владимирского и Переяславского снемов... И все то был один
долгий путь к этому, нынешнему восхождению, когда он наконец подымается по
этим ступеням главою Владимирской Руси!
благословение, просил зайти для беседы). Был пир на сенях и клики дружины.
Князь почти не пил, ибо готовился к приему гостей - бояр, купцов и послов
иноземных. От столов - в думную палату. Отношения с зятем Юрием Львовичем
Волынским после смерти сестры становились все холоднее и уже тревожили.
Нынче волынский князь надумал поять за себя полячку и, слышно, вовсю
ликуется с латинскими попами. Не ведает, что творит! Пото и с епископом
Андреем (сам литвин, должен понимать!) Михаил сразу, без околичностей,
заговорил о самонужнейшем сейчас: проповедании веры православной среди
ордынских и литовских язычников.
Цесареграде они! Несите вы слово о Господе! Яко древлии мнихи! Почто не
ходят! Ходят! Мало! И не проповедуют слово божие вперекор латинам! Нет!
Мало веры! Мало убеждения!
Мало людей книжных. Киеву ноне конечное запустение наступает. Волынь...
Ростов?
<Прав Андрей!> Хоть и привечает он мужей, умудренных книжному знанию, но
не створилось еще нового Киева, не створилось даже и Ростова из Твери.
Что-то в деле сем есть такое, чего не достигнуть ни серебром, ни милостью
княжою, а токмо преданием и долгими годами старины...
строго глядя в широко расставленные, тяжелые и пронзительные глаза князя,
на его начавшие обозначаться залысины в темных, слегка вьющихся волосах. -
Букву, но не дух приемлют меря, чудь, весь и литва, служат Господу яко
идолам, молебны яко требы творят! Вскую темным сим словеса божественная,
надобен пример и время. Годы и годы. Быть может - века! Католикам проще.
Прелесть латинская в букве суть. О сем непочто много и глаголати...
прекословя, но Андрей, начав отвечать князю в твердой запальчивости
правоты, все более начинал чувствовать, что тот прав и с горем надобно
признать, что не стало должного отпора латинам в землях православных, ниже
и в самом Цареграде кесарском... Помедлив, спросил сам о том, что
тревожило его как служителя: кто заменит ветхого деньми митрополита
Максима, когда придет его час?
старческих рук старого Максима. Воистину, надлежало и ему подумать о
восприемнике! Русь должна иметь своего духовного главу. И с новым
пронзительным вниманием оглядел он Андрея: не он ли? И что-то сказало:
<Нет!> И Андрей, утупив очи долу, тоже отрекся от невысказанного.
Осторожно предложил в восприемники владимирского игумена Геронтия. Об этом
намекала давеча и Ксения Юрьевна, государыня-мать. Не вместе ли надумали?
Мать и последние годы уже не во всем и не всегда оказывалась права, как, с
горем, убеждался Михаил, для которого Ксения долгие годы была не только
матерью, но и заменяла отца, советуя и направляя в делах господарских.
Геронтий! Ну что ж... Как еще взглянет зять! И русских епископов как еще в
одно соберешь... Михаил встал, прямой, стремительный. Литва нависала над
самым Олешьем, мусульмане умножались в Орде. Без веры (и без вероучителей
добрых) не победить. Дай Бог, чтобы они с матерью не ошиблись когда-нибудь
в епископе Андрее!
того не замечая. И мертвый Акинф, который теперь, после смерти, заботил
едва ли не более, чем живой. (Неужели потребуют от него похода на Москву!)
И ссоры боярские, своих с пришлыми, из-за мест в думе, из-за кормлений,
из-за доходных волостей... Вот такой он получил в свои руки Русь. И он
обязан высшею волей поднять ее из руин. Воротить блеск древнего киевского
стола времен Владимировых... На миг голова закружилась от безмерности
бремени, взятого им на рамена своя.
вызвал Бороздина с Александром Марковичем. Долго слушал о делах
новгородских, переводя взгляд с сердито брызгавшего слюною Бороздина на
немногословного и чем-то озабоченного явно младшего посла. Александр
Маркович вознамерился было сказать нечто, и Михаил внутренним чутьем
понял, что следовало поговорить с ним наедине, но отослать старика,
оставив при себе младшего, было неловко, и он спросил прилюдно, чуть
поморщась. Александр Маркович начал сказывать о том, как баял в Новгороде
со смердами, и все было не то или же не совсем то, но Михаила торопили
иные дела и люди, и он сдался, порешив отпустить послов: <Ну ладно,
идите!> Про себя где-то отложилось: поговорить с Александром Марковичем
погоднее, и ушло в глубину, в далекое <потом>...
договором торговым, и сам обрадован был тем, как дружно и готовно
откликнулись на его слова купцы, как возмущены были новгородским
Шилова Юлия
Гюго Виктор
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Суворов Виктор