квадрига на бегах. Тяжелый удар волны подбросил нос. Еще, еще. Галера
бежала в Азию.
волн их закрывали высокие, чуть загнутые наружу борта, при нужде служившие
защитой и от стрел. Столкнувшись с гребнем волны, галера приподнималась,
как лошадь, собирающаяся вскинуться на дыбы. Струи холодной воды,
рассыпаясь ледяной пылью, кропили лица и руки. На западе облака улеглись
тяжелыми горами, солнце пропало где-то там, задушенное зловещими
громадами.
чтобы не соскользнуть под ноги гребцов, шептал:
души. Молю тебя, подкупим кормщика и гребцов. Подумай, Никомедия близка.
Если ты сочтешь Никомедию опасной для нас, до наступления утра мы успеем
пройти Абидос.
Бежим, лучше смерть, лучше утонем...
будто жаловалось дерево, насильственно скрепленное железом. Пробус
замолчал в отчаянии. Старшие братья выглядели мертвецами. Сумерки закрыли
Византию, и казалось, что галера затерялась одна в открытом море, пустом,
злом и холодном, как жизнь.
устойчивое судно выпрямилось. Галера совершила полный поворот. За кормой
светились огни Халкедона, счастливого мирного города, где не было Палатия,
не было мятежа. Огни замкнули пространство, не стало широкого моря, в
стылой луже Пропонтиды не больше свободы, чем в рыбном садке. Галера
возвращалась в Европу, как камень, который падает обратно на землю.
Бежать? К чему я говорю такое! Ведь мы с Помпеем поклялись. Ты не клялся
случайно. Мы поручились в душе и за тебя.
Пробус.
бога. Разве не сам патриарх напутствовал нас? Своей апостольской властью
он наставил нас. У меня возникли сомнения - святейший Мена разрешил их. Не
патриарх ли объяснил и мне наедине, и нам всем вместе в присутствии
Божественного, что грех, коль он будет в чем-либо нами совершен,
отпускается нам, а сам он, как верховный судья душ, будет
свидетельствовать за нас перед богом на Страшном Суде. У меня нет
сомнений. Не скрою, я не гожусь для подвига. Мне тяжко. Моя душа горит...
И я прошу тебя, милый Пробус, брат мой, не увеличивай мучений...
судно черпнуло бортом.
Пусть все мы погибнем!
спокойнее. Стало совсем темно. Кормчий либо знал залив наизусть, либо
видел, как сова.
церковью, и не мог. В темноте он чувствовал бога рядом, как льва,
устроившего засаду. Дыхание бога было в ветре, в редких разрывах туч
являлись не звезды - блистали грозные очи божьи. Мена-патриарх произносил
слова Христа: ложь во спасенье.
похитил его любимого голубя, а голубь пел в кривых когтях, как соловей. Не
себя ли и Мену он видел? У Мены седая борода, длинная, раздвоенная, брови
черные, как камень агат, густые, и ряса неприятно пахнет. "Мир держится на
тонкой, тонкой нити, - думал Ипатий. - Бог едва коснется ее - и мир
кончится. Придет Страшный Суд, и покой, покой, покой..." Ипатий видел
унылый берег, стаи черных псов бродили по песку. А вдали уходили корабли,
корабли, корабли, малые, как осы, которых угнал береговой ветер.
Черно-желтые с прозрачными крылышками парусов...
на земле. Кто-то негромко объяснял:
на локоть...
подняли над бортом, как маленького ребенка, осторожно опустили на длинном
поясе, продетом под руки, Ипатий пошел прямо к берегу, нависавшему
угольно-черной горой. Ноги сжимала холодная вода, заныла правая голень.
Туда, в кость, воткнулась когда-то персидская стрела. На берегу Ипатий
оглянулся. Братья еще шлепали по воде. Галеры не было видно, но слуха
Ипатия коснулись свист, короткий приказ, плеск - гребцы столкнули галеру с
мели. С воды послышалось:
помнил, чтобы Арсак проводил его дальше Буколеона.
угрожающее и жалкое. Братья поднялись между сетями, растянутыми на шестах.
На затишном от ветра берегу резко пахло смолой сетей и рыбой.
всеми...
тридцатилетнего. - Возьми. Вот солиды.
Ипатия в заточении! Бог вывел его из темницы! - кричали на улицах
Византии.
племянника базилевса Анастасия?
известие, что Ипатий вернулся домой. Весь народ бросился к нему,
провозглашая Ипатия базилевсом".
Анастасия впоследствии даже историкам казалось более светлым временем, чем
Юстиниановы годы. Тем более прасины были склонны, терпя обиды от
Юстиниана, преувеличивать достоинства своего покровителя Анастасия. Люди
умеют возвышать прошлое в ущерб настоящему, но правление Анастасия не
омрачалось обдуманно жестоким преследованием некафоликов. Анастасий
уничтожил налог хрисаргирон, облагавший все орудия, необходимые для
существования человека, даже руки наемного слуги, собаку нищего слепца,
ослика разносчика. Разорительные для земледельцев эпибола и синона были
изобретены при Анастасии, но по-настоящему применены Юстинианом. Налоговый
пресс давил менее жестоко в правление Анастасия. Суды решали более
справедливо. Легко понять, что если дни безвластия не сумели выдвинуть
кандидата на престол, весть о появлении племянника Анастасия могла быть
понята, как выход, как находка. Но каким способом эта весть
распространилась с быстротой степного пожара?
Красильщика, и его друг Гололобый были разбужены криком:
Глумление над Юстинианом ослабило сердца. Распространилось мнение, что
делать больше почти нечего: Юстиниан бежал. С Красильщиком осталось
человек до сорока. "Мои ипасписты" - так он их окрестил в дружеской шутке.
В Октогоне под ноги Красильщика попалось несколько блюд и чаш. Серебро
купило всем сердечное гостеприимство в одной из дешевых таверн близ
площади Быка. Хозяин был рад посетителям, которые в смутные дни платили не
угрозами. В низкую и темную залу опускались шесть-семь ступенек. Спали
вповалку на соломе, которой зимой для тепла застилают полы византийских
таверн.
холода. Крик удалялся.
не сумел проспать вчерашнее вино. Хозяин таверны с помощью двух слуг тащил
корзины с хлебом, деревянные блюда с холодной свининой и говядиной,
Лукьяненко Сергей
Земляной Андрей
Якубенко Николай
Русанов Владислав
Круз Андрей
Жюль Верн