туманную даль. Где-то слышалась переливчатая, заунывная песня,
доносились стуки топоров, надрывные стоны и рев верблюдов, ржание
коней и знакомые, родные, русские напевы. И опять проходили дни...
друзья Бату-хана. Слуги подавали сладкие вина в запечатанных
смолой глиняных кувшинах, сушеный виноград, лепешки и жирные
палочки сладкого печеного теста.
чуждые перезвоны струн и песни прибывших с Олексичем двух
новгородских гусляров. Иногда Гаврила сам начинал петь, и голос
его, низкий и звучный, казалось, заполнял собой шатер.
прибирали все вокруг, а старшая из них, с медными кольцами в ушах,
шептала хмельному Гавриле:
повелителя.
долго любовался переливами воды, игрой отблесков лунного света.
Кое-где мерцали огни костров. Уже лагерь грозного хана погружался
в глубокий сон, только слышалась изредка перекличка часовых,
взвизгивания неукротимых жеребцов и далекий лай собак.
Насладившись красотой тихой ночи, Гаврила шел в шатер своей
восточной красавицы. Он находил Зербиэт-ханум сидящей на небольшом
коврике. С кошачьей гибкостью она бросалась на шею Олексичу, под
тихий перезвон золотых и серебряных браслетов.
зовущие глаза, тонкие подрисованные брови... Она заботливо
спрашивала:
Какие вести получил от твоего преславного князя? Расскажи мне! Я
так терпеливо ждала тебя.
сказку...
удивительные рассказы о нежной прекрасной царевне, грустящей в
роскошном дворце о своем суженом, уехавшем далеко на войну, или о
злом волшебнике, обратившем царевну в птицу, или о том, как
царевна, переодевшись в мужское платье, отправилась бродить по
бесконечным дорогам Азии в поисках своего любимого, которого
заточили в подвале старой крепости, откуда царевна, после многих
приключений, его выручила...
не стихала, и в полусне ему казалось, что перед ним клубятся
грозовые тучи и вереницей проносятся над серебристой ковыльной
степью...
"их", страшных недругов, отлично вооруженных, в железных доспехах,
на добрых конях, немецких всадников... Домой, скорей домой!
с берестяным коробом за плечами. На нем был выгоревший на солнце
зипун и обычный новгородский поярковый колпак. На поясе висели
новые лапти - на обратную дорогу после длинного пути. Татарский
часовой отталкивал старика, не подпуская к шатру.
меня! Эти нехристи не пущают меня перед твои ясные очи. Весточку я
тебе принес с родной сторонки.
плечи:
стою, что насупротив Мирона-жбанника. Охотницкими силками
занимаюсь: плету сети и на соболя, и на белок, и на тетеревов.
Олексичем в шатер и садясь возле тлеющих углей костра.
собой берестяной короб и, став на колени, принялся в нем шарить.
ты с плотовщиками и струговщиками пустился в далекие края на
волжское низовье. И погоревал, что к вам не присуседился. Давно я
задумал одно дело и пошел как-то на твой боярский двор
посоветоваться со сватом моим Оксеном Осиповичем...
верный сторож он у меня.
стругает. Обговорили мы с ним то да се, а тут хозяйка твоя,
боярыня на крыльцо вышла. "Опоздал ты, дедушка, говорит, хозяин
мой давно уже уехал в низовье Волги к царю татарскому Батыге наших
пленников из неволи выкупать. И сколько еще раз черемуха зацветет,
пока он домой вернется, не знаю. Только святителям молюсь, чтобы
живым и невредимым его сохранили. А сам ты не согласился бы
поехать его проведать? Запаса на дорогу говорит, я прикажу тебе
выдать..." - "Можно! - отвечаю. - Волга мне река родная, знакомая.
Сколько раз я когда-то по ней с молодчиками нашими ушкуи гонял!"
Тут она позвала меня к себе в светелку и плакала, скажу без
утайки, слезами обливалась. И вот что тебе передать велела... -
Старик вынул из короба и протянул Гавриле Олексичу большой комок
седого мха.
оказались так хорошо знакомые, обсосанные и потертые ребятками две
искусно вырезанные из липовых чурбашек детские игрушки: одна
изображала медведя на задних лапах, другая - мужика в поярковом
колпаке, играющего на балалайке.
"Пусть, говорит, от седого лесного мха на моего Гаврилу Олексича
родным русским духом повеет, а то еще, упаси господи, дом родной
позабыл, татарскую веру принял..."
запах хвои векового соснового бора. Глубокая тоска и нежность
охватили его. Перед глазами как живой всплыл широкий двор родного
дома, заросший буйной травой, где ходила его Любава с малюткой на
руках, а старший в белой рубашонке, ухватившись за материнский
подол, был еле виден в высокой траве. Вспомнились веселый смех
жены, ямочки на румяных щеках и стук подковок сафьяновых
полусапожек... Перед ним стали проплывать зубчатые стены старого
Новгорода, величавое течение Волхова, шумное, беспокойное вече...
Каким далеким и вместе дорогим и близким все это было! Скоро ли,
наконец, его отпустит домой коварный татарский владыка?
языков толмач в пестрой чалме и полосатом халате. Он почтительно
прошептал:
новгородского посла.
спросил Олексич, быстро одеваясь. - Для того ли, чтобы выказать
мне свою милость, или чтобы излить на меня свой гнев?
приказывают. Больше этого знает один аллах.
повел плечами.
значительном, большом, как гора или небесная буря. Но я буду тебя
сопровождать к великому и стану тихо предупреждать обо всем, что
тебе следует делать.
сделать или сказать!
толмач. - Оставь только здесь твой меч.
поясе, Олексич последовал за толмачом.
боевой ставкой эолотоордынского хана. Вдали повсюду светились
огоньки костров.
обычных кипчакских черных войлочных юрт. Посреди них одиноко
стояла большая белая юрта. К ней вела дорожка, на которой пылали
три ярких костра. За ними, ближе к юрте, росли три густых, колючих
куста.
сможет переступить человек, имеющий злые умыслы против великого
хана.
дальше, решив выполнить все требования, которые обычно
Верещагин Олег
Гуревич Георгий
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Корнев Павел