перед самой собой, будто и нет никакого ожидания, шло время с
утра до вечера! И все Святки она ходила в самом лучшем своем
наряде -- в том платье и в тех полсапожках, в которых он
встретил ее тогда осенью, на вокзале, в тот незабвенный вечер.
покажутся из-под горы мужицкие санки, которые он наймет на
станции, не прислав письма, чтобы за ним выслали лошадей, весь
день не вставала с рундука в прихожей, глядя во двор до боли в
глазах. Дом был пуст, -- Казакова уехала в гости к соседям,
старуха обедала в людской, сидела там и после обеда,
наслаждаясь злословием перед кухаркой. А она даже и обедать не
ходила, сказала, что живот болит...
двор в блестящем насте и поднялась, твердо сказав себе: конец,
никого мне больше не нужно, ничего не желаю я ждать! -- и
пошла, наряженная, гуляющим шагом по залу, по гостиной, в свете
зимней, желтой зари из окон, громко и беззаботно запела -- с
облегчением конченой жизни:
пустую тахту, пустое кресло возле письменного стола, где
когда-то сидел он с книгой в руках, и упала в кресло, головой
на стол, рыдая и крича: "Царица Небесная, пошли мне смерть!"
себе всякую надежду увидать его хоть еще один раз в жизни.
вся, так несмелы и грустны были ее глаза. Поразилась и она в
первую минуту: и он показался ей как будто другим, постаревшим,
чужим и даже неприятным -- усы у него стали как будто больше,
голос грубей, его смех и разговор, пока он раздевался в
прихожей, были не в меру громки и неестественны, ей неловко
было взглянуть ему в глаза... Но оба постарались скрыть все это
друг от друга, и вскоре все пошло как будто по-прежнему.
нового отъезда. Он поклялся ей на образ, что приедет к Святой и
уже на целое лето. Она поверила; но подумала: "А летом что
будет? Опять то же, что теперь?" Этого теперь ей было уже мало
-- нужно было или совсем, совсем прежнее, а не повторение, или
нераздельная жизнь с ним, без разлук, без новых мучений, без
стыда напрасных ожиданий. Но она старалась гнать от себя эту
мысль, старалась представить себе все то летнее счастье, когда
столько будет им свободы везде... -- ночью и днем, в саду, в
поле, на гумне, и он будет долго, долго возле нее...
светлая и ветреная. За домом волновался сад, и все долетал
оттуда разносимый ветром злой и беспомощный, отрывистый лай
собак над ямой в елках: там сидела лисица, которую поймал в
капкан и принес на барский двор лесник Казаковой.
с ним на боку, подложив ладонь под грустную головку. Оба
молчали. Наконец она прошептала:
озаренный золотистым светом из бокового окна:
спокойно сказала она.
одна тут буду делать!
тебе твердо сказал: на Святой на целое лето приеду.
говорили таких слов: "А зачем тебе куда-нибудь деваться?" Вы
меня правда любили, говорили, что милей меня не видали. Да и
такая я разве была?
к вам -- и боюсь до смерти и радуюсь: ну, слава Богу, старуха
заснула. А теперь и ее не боюсь...
больна?
нездорова. Потому что подумай, пожалуйста, что такое случилось,
откуда ты взяла, что я тебя больше не люблю? И что ж все одно и
то же твердить: бывало, бывало...
отрывистый лай, злой, безнадежный, плачущий... Она тихонько
слезла с тахты и, прижав рукав к глазам, подергивая головой,
мягко пошла в своих шерстяных чулках к дверям в гостиную. Он
негромко и строго окликнул ее:
что все лицо у нее в слезах.
рядом и обняла его, тихо рыдая. "Боже мой, что же мне делать!
-- с отчаянием подумал он. -- Опять эти теплые детские слезы на
детском горячем лице... Она даже и не подозревает всей силы
моей любви к ней! А что я могу? Увезти ее с собой? Куда? На
какую жизнь? И что из этого выйдет? Связать, погубить себя
навеки?" И стал быстро шептать, чувствуя, как и его слезы
щекочут ему нос и губы:
весной на все лето, и вот правда пойдем мы с тобой "во зеленый
сад" -- я слышал эту твою песенку и вовеки не забуду ее, --
поедем на шарабане в лес -- помнишь, как мы ехали на шарабане
со станции?
мотая на его груди головой, в первый раз говоря ему "ты". -- И
никуда ты со мной не поедешь...
"вы". И плакать не смей...
легонькую, к себе на колени:
тогда в деревне в последний раз в жизни.
метро, -- и не видно было, что его коротко стриженные
красноватые волосы остро серебрятся, по свежести его худого,
бритого лица, по прямой выправке худой, высокой фигуры в
длинном непромокаемом пальто, ему можно было дать не больше
сорока лет. Только светлые глаза его смотрели с сухой грустью и
говорил и держался он как человек, много испытавший в жизни.
Одно время он арендовал ферму в Провансе, наслышался едких
провансальских шуток и в Париже любил иногда вставлять их с
усмешкой в свою всегда сжатую речь. Многие знали, что еще в
Константинополе его бросила жена и что живет он с тех пор с
постоянной раной в душе. Он никогда и никому не открывал тайны
этой раны, но иногда невольно намекал на нее, -- неприятно
шутил, если разговор касался женщин:
melon et une femme de bien3.
пообедать в небольшую русскую столовую в одном из темных
Мережковский Дмитрий
Русанов Владислав
Конан-Дойль Артур
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Шилова Юлия