могла вырваться на миг, -- потом вернешься в него, обещаю тебе,
многого от тебя не требуется, но на миг вырвись и пойми, что
меня убивают, что мы окружены куклами и что ты кукла сама. Я не
знаю, почему так мучился твоими изменами, то есть, вернее, я-то
сам знаю почему, но не знаю тех слов, которые следовало бы
подобрать, чтобы ты поняла, почему я так мучился. Нет этих слов
в том малом размере, который ты употребляешь для своих
ежедневных нужд. Но все-таки я опять попытаюсь: "меня убивают!"
-- так, все разом, еще: "меня убивают!" -- еще раз:
"...убивают!" -- я хочу это так написать, чтобы ты зажала уши,
-- свои тонкокожие, обезьяньи уши, которые ты прячешь под
прядями чудных женских волос, -- но я их знаю, я их вижу, я их
щиплю, холодненькие, мну их в своих беспокойных пальцах, чтобы
как-нибудь их согреть, оживить, очеловечить, заставить услышать
меня. Марфинька, я хочу, чтобы ты настояла на новом свидании, и
уж разумеется: приди одна, приди одна! Так называемая жизнь
кончена, передо мною только скользкая плаха, меня изловчились
мои тюремщики довести до такого состояния, что почерк мой --
видишь -- как пьяный, -- но, ничего, у меня хватит, Марфинька,
силы на такой с тобой разговор, какого мы еще никогда не вели,
потому-то так необходимо, чтобы ты еще раз пришла, и не думай,
что это письмо -- подлог, это я пишу, Цинциннат, это плачу я,
Цинциннат, который собственно ходил вокруг стола, а потом,
когда Родион принес ему обед, сказал:
адрес...
Родион, -- и связали бы мне шарфик. Писатель! Ведь только что
видались -- с женкой-то.
Есть ли тут, кроме меня и этого довольно навязчивого Пьера,
какие-нибудь еще заключенные?
но, как и вчера, -- липко шлепая сафьяновыми туфлями, дрыгая
полосатыми телесами, держа в руках шахматы, карты, бильбокэ...
произнес м-сье Пьер и, не меняя шага, дрыгая, шлепая, вошел в
камеру.
вас письмо. Верно, то, которое вчера лежало тут на столе? К
супруге? Нет, нет -- простая дедукция, я не читаю чужих писем,
хотя, правда, оно лежало весьма на виду, пока мы в якорек
резались. Хотите нынче в шахматы?
взведенным мизинцем расставил фигуры, прочно сделанные -- по
старому арестантскому рецепту -- из хлебного мякиша, которому
камень мог позавидовать.
быстро... Хорошие игроки никогда много не думают. Вперед. Вашу
супругу я мельком видал -- ядреная бабенка, что и говорить, --
шея больно хороша, люблю... Э, стойте. Это я маху дал,
разрешите переиграть. Так-то будет правильнее. Я большой
любитель женщин, а уж меня как они любят, подлые, прямо не
поверите. Вот вы писали вашей супруге о ее там глазках, губках.
Недавно, знаете, я имел -- Почему же я не могу съесть? Ах, вот
что. Прытко, прытко. Ну, ладно, -- ушел. Недавно я имел половое
общение с исключительно здоровой и роскошной особой. Какое
получаешь удовольствие, когда крупная брюнетка... Это что же?
Вот тебе раз. Вы должны предупреждать, так не годится. Давайте,
сыграю иначе. Так-с. Да, роскошная, страстная -- а я, знаете,
сам с усам, обладаю такой пружиной, что -- ух! Вообще говоря,
из многочисленных соблазнов жизни, которые, как бы играя, но
вместе с тем очень серьезно, собираюсь постепенно представить
вашему вниманию, соблазн любви... -- Нет, погодите, я еще не
решил, пойду ли так. Да, пойду. Как -- мат? Почему -- мат? Сюда
-- не могу, сюда -- не могу, сюда... Тоже не могу. Позвольте,
как же раньше стояло? Нет, еще раньше. Ну, вот это другое дело.
Зевок. Пошел так. Да, -- красная роза в зубах, черные ажурные
чулки по сии места и больше ни-че-го, -- это я понимаю, это
высшее... а теперь вместо восторгов любви -- сырой камень,
ржавое железо, а впереди... сами знаете, что впереди. Не
заметил. А если так? Так лучше. Партия все равно -- моя, вы
делаете ошибку за ошибкой. Пускай она изменяла вам, но ведь и
вы держали ее в своих объятиях. Когда ко мне обращаются за
советами, я всегда говорю: господа, побольше изобретательности.
Ничего нет приятнее, например, чем окружиться зеркалами и
смотреть, как там кипит работа, -- замечательно! А вот это
вовсе не замечательно. Я, честное слово, думал, что пошел не
сюда, а сюда. Так что вы не могли... Назад, пожалуйста. Я люблю
при этом курить сигару и говорить о незначительных вещах, и
чтобы она тоже говорила, -- ничего не поделаешь, известная
развратность... Да, -- тяжко, страшно и обидно сказать всему
этому "прости" -- и думать, что другие, такие же молодые и
сочные, будут продолжать работать, работать... эх! не знаю, как
вы, но я в смысле ласок обожаю то, что у нас, у борцов, зовется
макароны: шлеп ее по шее, и чем плотнее мяса... Во-первых, могу
съесть, во-вторых, могу просто уйти; ну, так. Постойте,
постойте, я все-таки еще подумаю. Какой был последний ход?
Поставьте обратно и дайте подумать. Вздор, никакого мата нет.
Вы, по-моему, тут что-то, извините, смошенничали, вот это
стояло тут или тут, а не тут, я абсолютно уверен. Ну,
поставьте, поставьте...
со стоном, смешал остальные. Цинциннат сидел, облокотясь на
одну руку; задумчиво копал коня, который в области шеи был,
казалось, не прочь вернуться в ту хлебную стихию, откуда вышел
(*16).
-- суетливо закричал м-сье Пьер и развернул ярко раскрашенную
доску для игры в гуся.
-- но потом пришлось спуститься опять, -- зато с двадцати двух
на сорок шесть взвился Цинциннат. Игра тянулась долго. М-сье
Пьер наливался малиной, топал, злился, лез за костями под стол
и вылезал оттуда, держа их на ладони и клянясь, что именно так
они лежали на полу.
вздохом.
улыбкой.
ноги немножко потеют. Пробовал квасцами, но ничего не берет.
Должен сказать, что, хотя страдаю этим с детства и хотя ко
всякому страданию принято относиться с уважением, еще никто
никогда так бестактно...
было их отвлекать выстукиванием вопросов. И продолжались они
позже, чем вчера, и Цинциннат лежал на плитах крестом, ничком,
как сраженный солнечным ударом, и, потворствуя ряжению чувств,
ясно, через слух видел потайной ход, удлиняющийся с каждым
скребком, и ощущал, словно ему облегчали темную, тесную боль в
груди, как расшатываются камни, и уже гадал, глядя на стену,
где-то она даст трещину и с грохотом разверзнется.
балетных туфлях на босу ногу и шерстяном платьице в шотландскую
клетку, шмыгнула Эммочка и, как уже раз было, спряталась под
стол, скрючившись там на корточках, так что ее льняные волосы,
вьющиеся на концах, покрывали ей и лицо, и колени, и даже
лодыжки. Лишь только Родион удалился, она вспрянула -- да прямо
к Цинциннату, сидевшему на койке, и, опрокинув его, пустилась
по нем карабкаться. Холодные пальцы ее горячих голых рук
впивались в него, она скалилась, к передним зубам пристал
кусочек зеленого листа.
ночь сомей не очкнул, -- садись смирно и расскажи мне...
рассыпавшихся и в сторону свесившихся буклей обнажилась в
заднем вырезе платья верхняя часть спины, со впадиной,
менявшейся от движения лопаток, и вся ровно поросшая
белесоватым пушком, казавшимся симметрично расчесанным.
приподнять. Схватила его за пальцы и стала их тискать и
прижимать к быстрым губам.
Белов Вольф
Русанов Владислав
Сапковский Анджей
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Корнев Павел