Чтение 22–й страницы книги ~Трое из навигацкой школы~

-- Чего ты, Фекла, гогочешь? Чего ты горлу своему луженому передышки не
даешь? Да пустите меня в чистую обитель, чтоб зрила я то чистое...

... И умолкла. Похоже, кто-то из парней, устав слушать сестрины вопли,
закрыл ей ладонью рот.

-- Пойдем отсюда, а? -- Софья ощупью нашла Алешине лицо и зашептала ему
в ухо. -- Что они так все орут? Ох и крикливые...

-- Это у них по женской линии, -- ответил Алеша. Гроза прошла стороной.
Далекие сполохи освещали горизонт. По приставной лестнице они залезли на
высокий стог.

-- Аннушка, что она на тебя так посмотрела?

-- Понравился, -- буркнул Алеша и смолк в испуге, надо же "понравилась!
" Давно уж не делал он таких ошибок. -- Спи, милая, -- зашептал он Софье
озабоченно. -- Завтра поплывем на барке, дадим роздых ногам.

-- А это не страшно -- плыть? Мета, говорят, порожистая.

-- Это прекрасно -- плыть под парусом! -- Расскажи про море... То, что
вчера рассказывала.

Алеша подложил руку под голову и начал:

-- Далеко отсюда стоит скалистый и голый остров. Когда-то ой звался
Ретусари, и там на взморье меж двух дубов наш Петр поставил себе небольшой
домишко, чтоб днем и ночью смотреть на море. Сейчас остров называется
Кронштадт, нет тех дубов, нет и дома, но высятся у пристани мачты кораблей.

-- Странная ты, Аннушка, -- перебила вдруг Алешу Софья. -- Ты очень
странная. Никак тебя не пойму. Все мне кажется, что ускользает от меня
что-то. Кажется, вот-вот поймаю это непонятное, но нет...

-- Давай спать, -- решительно сказал Алеша.

Он оставил Софье плащ, отполз на край стога и зарылся в сено. Хорошо,
что он не видел широко раскрытых Софьиных глаз, которые внимательно за ним
следили, не слышал ее шепота: "Странная... точно ряженая... "

¶-6-§

До Твери Белова домчала почтовая карета. Везти его дальше чиновник
отказался, туманно намекая на секретность груза. Саша понял, что с каждой
верстой эта секретность будет возрастать, требуя дополнительной оплаты, а
поскольку карман нашего героя не был перегружен звонкой монетой, он
распрощался с чиновником и стал передвигаться дальше как придется -- где
пешком, где в карете, а то и в крестьянской телеге.

Мысли Белова были заняты Анастасией. Воображение рисовало мрачные
картины -- она в тюрьме, она плачет, ждет допроса, и никто не хочет ей
помочь. "Скорее! Скорее! " -- шептал юноша и уже не шел, а бежал вперед,
сжимая кулаки от ненависти к ее обидчикам.

На четвертый день пути Белова подстерегало неожиданное приключение.
Накануне его приютил на ночлег деревенский священник. Саша легко входил в
доверие к людям и совершенно очаровал рассказами о московской жизни и
хозяина дома, и попадью. На прощание он получил благословение, десяток
вареных яиц и полезный совет -- как скостить пятнадцать, а то и все двадцать
верст пути.

-- Впереди болото, -- сказал священник. -- Тракт делает огромную петлю,
а ты иди напрямик. От храма к лесу и дальше тянется тропинка, она и доведет
тебя по сухому до постоялого двора в Дрюкове. Только на всех развилках
выбирай левую тропку и следи, чтобы солнце светило в правую щеку.

Саша поблагодарил за совет и зашагал по указанной тропинке. Через час
ходьбы солнце странным образом переместилось и стало светить в затылок,
потом и вовсе в левую щеку, а тропинка растворилась в болоте. Возвращаться
назад было не в Сашиных привычках, он решил точно следовать совету, пошел
напрямик и вскоре заблудился.

Березовый лес сменился чахлым, словно ржавчиной изъеденным кустарником,
земля под ногами ходила ходуном и сочилась гнилой водой. Ярко-зеленые пятна
трясины обступали Сашу со всех сторон.

Только к вечеру ему удалось выбраться на твердую землю. Вокруг шумели
сосны. Он еле держался на ногах от усталости. Костюм его был в грязи,
искусанное оводами и гнусом лицо распухло и бугрилось шишками. Он уже не
кричал, не звал людей, а понуро брел куда-то, не разбирая дороги.

Внезапно лес кончился, и Саша увидел саженях в тридцати от себя едва
различимую в сумерках коляску.

-- Стой! -- крикнул Белов осипшим голосом, боясь, что коляска растает в
темноте, исчезнет, как мираж, и напролом через ракитник бросился к дороге.

Сидящий на козлах кучер пронзительно завопил, кубарем скатился на землю
и кинулся бежать, продолжая вопить с таким ужасом, словно ожидал выстрела в
спину.

-- Умоляю, возьмите меня с собой, господа! -- выдохнул Саша, с трудом
открывая дверцу, и увидел, что просить было некого -- коляска была пуста.

Похоже, ее оставили в большой спешке. На сиденье валялись пистолет и
скомканный плащ, здесь же стоял открытый сак, полный бутылок. Одна из
бутылок, на четверть опорожненная, стояла на полу. Когда Саша дернул дверцу,
она упала, и вино пролилось на торчащий из-под сиденья плед. Саша схватил
бутылку, поднял плед и увидел под ним ящик с увесистым замком. Он допил
вино, аккуратно закрыл ящик пледом и пошел осмотреть коляску снаружи.

Причину задержки понять было нетрудно -- коляска застряла в большущей
луже и словно осела под тяжестью пирамиды из чемоданов, сложенных на крыше.
Лошади стояли по колено в грязи. Завидев Сашу, они пытались переступить
ногами, чтобы выбраться из топи, но сразу отказались от этой привычки и
замерли, лениво помахивая хвостами.

Кучер не возвращался. Измученный Саша залез в коляску, поел вареных яиц
и не заметил, как заснул.

Разбудил его далекий крик, который он вначале принял за волчий вой.
"А-а-а", --доносилось с болот, слов разобрать было невозможно. Саша сложил
руки рупором и стал кричать в ответ:

-- Здесь, здесь! Идите сюда!

Далекие голоса приближались. Вскоре Саша увидел двигающиеся огни
фонарей, и через несколько минут к коляске подошли трое мужчин, ведущие под
уздцы лошадей.

Первый из них, молодой человек в дворянском платье, сунул в руки Саши
фонарь и принялся радостно хлопать по коляске.

-- Она! Всемилостивый боже... Она! Моя коляска! Поверите ли, сударь, --
молодой человек, казалось, ничуть не удивился присутствию Саши, -- я уже не
чаял найти ее. Здесь кругом болота, и если бы не ваш голос, мы плутали бы до
утра. А где ямщик?

-- Удрал! Видно, принял меня за злоумышленника.

-- Бездельник! Поверите ли, он совсем не знает дороги. А трус! Всю
дорогу морочил мне голову разбойниками! По пути моего следования размыло
мост. Мы поехали в объезд, попали в эту ужасную топь. Голубчики, --
повернулся он к своим спутникам, как выяснилось, ямщикам с постоялого двора,
-- вы командуйте, а мы будем помогать. Не стоять же здесь до утра!

-- Толкать будете, барин. Лошади отдохнули, впятером небось выдюжат.

Ямщик аодал знак, лошади и люди дружно навалились и "выдюжили", коляска
выбралась из топи.

-- Боже, на кого мы похожи! Наплевать, почистимся утром. Прошу вас! --
Молодой человек любезно распахнул перед Сашей дверцу коляски.

РНИ уютно расположились на сиденье, открыли бутылку вина.

-- С кем имею честь? -- галантно спросил незнакомец.

-- Курсант навигацкой школы Белов.

-- Чрезвычайно рад. Граф Комаров к вашим услугам. Куда путь держите?

-- В Петербург.

-- Не откажите в любезности воспользоваться моей коляской. Наш путь
частично совпадает, хотя я еду гораздо дальше.

Утром на постоялом дворе Белов с трудом узнал в холеном щеголе того
простого и веселого малого, с которым ночью они вытаскивали из грязи
коляску. Комаров был разодет, накрахмален, напомажен. Атласный вышитый
камзол с подкладными плечами скрывал полноту, обозначивал талию. Граф
поминутно охорашивался и трогал мизинцем крупную, овальной формы мушку,
словно опасался, что она улетит.

Это был тип придворного франта, которых позднее окрестили
"петиметрами". Они были воспитаны на французский манер, и все отечественное
подвергалось их насмешке и осуждению. Заботы, помыслы, таланты этих
великосветских кавалеров были посвящены, с точки зрения нормального
человека, сущим пустякам: чтобы штаны сидели по фигуре, чтоб в этих штанах
лежала табакерка самого модного фасону, чтоб эту табакерку уметь изящно
открыть и с томной улыбкой похвастать перед такими же петиметрами. Саша
презирал таких людей, но втайне завидовал их светскости и удачливости.

Показная томность, однако, не сделала Комарова менее разговорчивым,
только слова он стал произносить с растяжкой и круглил губы, словно дул в
невидимую дудку.

-- Не желаете ли вина? -- говорил он за завтраком, --Это не наша
русская дрянь. Это великолепное французское вино. Пенится, как морской
прибой. А вкус!.. Так на чем я остановился? Ах, да... Я не люблю Лондон. Я
люблю Париж. В Париже всякий день праздник и все поют...

-- Да? -- поддерживал Саша светский разговор.

-- А в Лондоне все ходят в глубоком молчании. И еще туман. Там всюду
жгут уголь и топят камины. Белье к вечеру становится черным от сажи. Как там
ходить прилично одетым?... Так на чем я остановился? -- продолжал он, когда
коляска затряслась по ухабам. -- Ах, да... Лондон. Я нигде не видел таких
дорог, как в Англии. Засыпаны хрущом, укатаны катками, знаете ли... И
чудесные портшезы -- двухме-естные коляски. -- Он легко икал после сытного
завтрака. -- Их можно получить за весьма умеренную пла-ату. Запад есть
запад... Вчерашняя история могла случиться со мной только в России. Ди-ик-ая
страна! Если бы человек мог сам выбирать, где ему родиться!

За обедом Комаров продолжал:

--... вообразите, на подъезде к Лондону надобно в руке держать четыре
гинеи, потому что неминуемо разбойники начнут стучать тебе в стекло