еще четырнадцати лет, то что бы могло из нее получиться со временем! Бак
говорил, что сочинять стихи для нее было плевое дело. Она даже ни на ми-
нуту не задумывалась. Бывало, придумает одну строчку, а если не может
подобрать к ней рифму, то зачеркнет, напишет новую строчку и жарит
дальше. Она особенно не разбиралась и с удовольствием писала стихи о чем
угодно, лишь бы это было что-нибудь грустное. Стоило кому-нибудь уме-
реть, будь это мужчина, женщина или ребенок, покойник еще и остыть не
успеет, а она уж тут как тут со своими стихами. Она называла их "данью
покойному". Соседи говорили, что первым являлся доктор, потом Эммелина,
а потом уже гробовщик; один только раз гробовщик опередил Эммелину, и то
она задержалась из-за рифмы к фамилии покойного, а звали его Уистлер. От
этого удара она так и не могла оправиться, все чахла да чахла и прожила
после этого недолго. Бедняжка, сколько раз я заходил к ней в комнату! И
когда ее картинки расстраивали мне нервы и я начинал на нее сердиться,
то доставал ее старенький альбом и читал.
ни с кем из них ссориться. Когда бедная Эммелина была жива, она сочиняла
стихи всем покойникам, и казалось несправедливым, что никто не напишет
стихов для нее теперь, когда она умерла: я попробовал сочинить хоть один
стишок, только у меня ничего не вышло.
ны так, как ей нравилось при жизни, и никто никогда там не спал.
ров, часто сидела там с шитьем и Библию тоже почти всегда читала там.
занавески, белые, с картинками: замки, сплошь обвитые плющом, и стада на
водопое. Там стояло еще старенькое пианино, набитое, по-моему, жестяными
сковородками, и для меня первое удовольствие было слушать, как дочки по-
ют "Расстались мы" или играют на нем "Битву под Прагой". Степы во всех
комнатах были оштукатурены, на полу почти везде лежали ковры, а снаружи
весь дом был выбелен. Он был в два флигеля, а между флигелями были наст-
ланы полы и сделана крыша, так что иногда там накрывали стол в середине
дня, и место это было самое уютное и прохладное. Ничего не могло быть
лучше! Да еще стряпали у них очень вкусно, и еды подавались целые горы!
джентльмен с головы до пяток, и вся его семья была такая же благородная.
Как говорится, в нем была видна порода, а это для человека очень важно,
все равно как для лошади; я слыхал это от вдовы Дуглас, а что она была
из первых аристократок у нас в городе, с этим никто даже и не спорил; и
мой папаша тоже всегда так говорил, хотя сам-то он не породистей дворня-
ги. Полковник был очень высокого роста, худой, смуглый, но бледный, без
единой капли румянца; каждое утро он брил начисто все лицо; губы у него
были очень тонкие, топкий нос с горбинкой и густые брови, а глаза чер-
ные-пречерные, и сидели они так глубоко, что смотрели на вас как будто
из пещеры. Лоб у него был высокий, а волосы седые и длинные, до самых
плеч. Руки - худые, с длинными пальцами. И каждый божий день он надевал
чистую рубашку и полотняный костюм такой белизны, что смотреть больно. А
по воскресеньям одевался в синий фрак с модными пуговицами. Он носил
трость красного дерева с серебряным набалдашником. Шутить он не любил,
ни-ни, и говорил всегда тихо. А доброты он был такой, что и сказать
нельзя, - всякий сразу это видел и чувствовал к нему доверие. Улыбался
он редко, и улыбка была приятная. Но уж если, бывало, выпрямится, как
майский шест, и начинает метать молнии из-под густых бровей, то сначала
хотелось поскорей залезть на дерево, а потом уже узнавать, в чем дело.
Ему не приходилось никого одергивать: при нем все вели себя как следует.
Все любили его общество, когда он бывал в духе: я хочу сказать, что при
нем было хорошо, как при солнышко. Когда он хмурился, как грозовая туча,
то гроза продолжалась какие-нибудь полминуты - и этим все кончалось, и
потом целую неделю все было спокойно.
вставали со стульев, желали им доброго утра и не садились до тех пор,
пока не сядут старики. После этого Том с Бобом подходили к буфету, где
стоял графин, смешивали с водой стаканчик виски и подавали отцу, а он
ждал со стаканом в руках, пока они не нальют себе; потом они кланялись и
говорили: "За ваше здоровье, сударь! За ваше здоровье, сударыня!" - а
старики слегка кивали головой и благодарили, и все трое пили. А потом
Боб и Том наливали ложку воды на сахар и капельку виски или яблочной на
дно всех стаканов и давали нам с Баком, и мы тоже пили за здоровье ста-
риков.
лодцы, загорелые, с длинными черными волосами и черными глазами. Они
одевались с головы до ног во все белое, как и полковник, и носили широ-
кополые панамы.
чественная, но такая добрая, что и сказать нельзя, если ее не сердили. А
когда рассердится, то взглянет, бывало, не хуже отца - просто душа уйдет
в пятки. Собой она была красавица.
роде: кроткая и тихая, как голубка; ей было всего двадцать лет.
делать было нечего, потому что я не привык, чтобы мне прислуживали, зато
негру Бака не приходилось сидеть сложа руки.
- их всех троих убили; и была еще Эммелина, которая умерла.
толпой гости верхом, за десять, за пятнадцать миль, гостили пять-шесть
дней, пировали, катались по реке, днем устраивали пикники в лесу, а ве-
чером танцевали в доме. По большей части это были все родственники. Муж-
чины приезжали в гости с ружьями. Господа все были видные, можно ска-
зать.
шесть; почти все они были по фамилии Шепердсоны. Это были такие же бла-
городные, воспитанные, богатые и знатные господа, как и Грэнджерфорды. У
Шепердсонов и Грэнджерфордов была общая пароходная пристань, двумя миля-
ми выше нашего дома, и я, когда бывал с нашими на пристани, частенько
видел там Шепердсонов, гарцующих на красивых лошадях.
топот. А мы как раз переходили дорогу. Бак закричал:
казался красивый молодой человек, похожий на военного; он ехал рысью по
дороге, отпустив поводья. Поперек седла у него лежало ружье. Я его и
раньше видел. Это был молодой Гарни Шепердсон. Вдруг ружье Бака выстре-
лило над самым моим ухом, и с головы Гарни слетела шляпа. Он схватился
за ружье и поскакал прямо к тому месту, где мы прятались. Но мы не стали
его дожидаться, а пустились бежать через лес. Лес был не густой, и я то
и дело оглядывался, чтоб увернуться от пули; я два раза видел, как Гарни
прицелился в Бака из ружья, а потом повернул обратно, в ту сторону, от-
куда приехал, - должно быть, за своей шляпой; так я думаю, только этого
я не видал. Мы не останавливались, пока не добежали до дому. Сначала
глаза у старого джентльмена загорелись - я думаю, от радости, - потом
лицо у него как будто разгладилось, и он сказал довольно ласково:
рогу, мой мальчик?
ществом.
ноздри у нее раздувались, глаза сверкали. Молодые люди нахмурились, но
не сказали ни слова. Мисс София побледнела, а когда услышала, что Гарни
остался цел, опять порозовела.
тались с ним вдвоем, я спросил:
Мацумото Сэйте
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк
Роллинс Джеймс
Перумов Ник