Чтение 22–й страницы книги ~Привычное дело~

в суд не водили, и все трое, четвертый--сержант, остались довольнехоньки,
что так дело кончилось. Мишку в сопровождении сержанта послали отрабатывать
пятнадцать суток в свой же колхоз, а сосновский парень долго гадал, кто ему
принес передачу, пирог с рыбой и пять яиц, -- рыбу в Сосновке не ловили, и
озера нету, куриц у парня в хозяйстве тоже не было. Думал, думал, гадал,
гадал, но голод не тетка, передачу Ивана Африкановича съели одним махом.

Сосновский парень сидел в КПЗ первый раз и гордился, и все рассказывал,
как он подрался на днях. И

драка была плевая, а он гордился, что попал в КПЗ...

Коротконогий сержант уехал из деревни через два дня, и Мишка оказался
на свободе.

Митька между тем дождался, когда уехал из деревни Мишкин конвой--этот
коротконогий сержант, и объявился дома цел и невредим, веселый и быстрый,
будто заводной:

-- Привет, архаровцы!

Уже потом "архаровцы" узнали, что он все эти дни жил в Сосновке у
Степановны, пережидал, пока все успокоится. Вот только врозь Митька спал с
Нюшкой или вместе--этого никто не знал, и бабы гадали и на все лады
обсуждали этот вопрос. Сам же Митька ничего не рассказывал.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1. ВОЛЬНЫЙ КАЗАК

Тебе соха и борона, А мне чужая сторона

(Из частушек)

У Митьки еще были деньги. Много денег, рублей шестьдесят, а то все
восемьдесят, но он перестал пить, когда узнал, чем кончилась история с
сеном.

Иван Африканович отвез сено на общественное гумно и вскоре забыл об
этом, дело привычное. Митька же вернулся из Сосновки, забрел на поветь по
нужде и увидел пустой перевал. Митька даже ремень не застегнул, забыл, зачем
пришел на поветь. Вбежал в избу.

-- Сено где?

Мать Евстолья, укачивая последнего "клиента" Ивана Африкановича, даже
не повернулась, она тихо, по-колыбельному пела коротушки для засыпающего
младенца. Митькин вопрос вызвал в ее памяти еще одну песенку:

Ты не блей-ко, баран,

Сена волоти не дам.

Летом жарко косить,

Зимой холодно возить

-- Сено где, спрашиваю?--Митька весь побелел и остановил зыбку.

Старуха спокойно встала, поглядела загнетку, ухватом выставила чугунок.

-- Чего ты, Митька, кричишь? Парень-то усыпать начал, а ты как с цепи
сорвался. А сено свозили. Все свезли, у кого не из своей загороды, вся
деревня.

-- Как свезли?

-- Так и свезли, на телегах.

Митька вскочил как с горячей сковороды. Даже заикаться начал:

-- В-в-ввы это чего, дд-дураки, что ли?

-- А ты у нас умник,--улыбнулась бабка.--В Нюшкином-то сеннике кто три
дни отсиживался? Митька выскочил из избы, забежал опять:

-- Он где сегодня? Пашут, что ли?

-- Пашут...

Дверь хлопнула так, что зазвенела в шкафу пустая посуда.

...Иван Африканович действительно пахал с Мишкой на тракторе под озимой
сев на старом дрыновском отрубе.

Пахать выехали поздно, дело чего-то не клеилось, а раскиданный бабами
навоз еще вчера весь пересох. Сухая серая земля туго поддавалась плугам,
лемеха тупились быстро. У Ивана Африкановича болела душа при виде пыльного,
поросшего молочником поля, вспаханные места были ненамного черней
невспаханных.

Когда объезжали телеграфный столб, то передний плуг скользнул, и за ним
весь прицеп выскочил на поверхность, потащился, царапая землю.

-- Стой! Стой!--закричал Иван Африканович, но Мишка тарахтел дальше,
словно бы и не слышал.--Стой, говорят!--Иван Африканович вне себя спрыгнул с
прицепа, схватил комок земли и бросил в кабину.--Оглох, что ли?

Мишка нехотя остановился:

-- А-а, подумаешь! Все равно ничего не вырастет.

-- Это... это... это как не вырастет?

-- И чего ты, Африканович... Везде тебе больше всех надо.

-- Да ты погляди! Ты погляди, что мы с тобой творим-то?

-- Ну и что?--Мишка скорчил шутовскую рожу.--Три к носу...

В бешенстве Иван Африканович уже замахнулся на эту шутовскую рожу, но в
этот момент увидел идущего от деревни шурина. Повезло Мишке.

Митька шел по полю дергающейся походкой, и Мишка

с хитрым прищуром следил за ним. Митька не поздоровался, сел на плуг.

Иван Африканович покосился:

-- Ты это что? Вроде не с той ноги встал.

Митька сплюнул и презрительно долго глядел на зятя.

Ивану Африкановичу стало не по себе, он растерялся.

-- Сено где?--резко обернулся шурин.

-- Да где... в гумне вроде.

-- А чего ж оно в гумне-то?

-- Дак ведь...

-- Дак, дак!--Митька вскочил на косолапые, сильные ножищи.--Лопухи
чертовы! В гумне, да? Свез, да? А чего ж ты свез-то? Расстреляли бы тебя,
если б не свез? Пентюхи вы все, пыль на ушах... и...--Митька горько
выругался, ехидно потрепал пальцем свое же ухо, словно бы стряхивая с него
пыль.

Он ушел сутулой, какой-то скорбной походкой (до этого ходил
по-другому), не напился, а пришел к реке и сел под свежим, еще не осевшим
стогом. Иван Африканович не видел его до завтрашнего вечера.

...Однажды раным-рано Иван Африканович зашел в огород, чтобы перед
работой обрыть грядку картофеля. Он только хотел воткнуть в землю лопату,
как увидел Митьку. Тот сидел на камне и глядел на еще сонную, но уже без
тумана реку, в зубах у него торчала травинка. Сидел босиком и глядел на
реку. Что-то не замечал Иван Африканович, чтобы Митька вставал с
восходом,--всегда парень спал до обеда.

Митька услышал кашель и, ополоснув лицо, поднялся к Ивану Африкановичу:

-- Ну, Африканович, хватит.

-- Чего хватит?

-- А маячить хватит.

-- Поедешь, что ли?

-- Ну! И ты тоже поедешь.

-- Я-то поеду,--улыбнулся Иван Африканович.--С печи на полати.

-- А я говорю, поедешь!

-- Это куда я поеду?

-- Со мной!--Митька решительно пнул ботинком ком земли. -- На Север
поедешь, я всерьез говорю. Ты сколько отхватил вчера? В получку-то? У вас
ведь вчера получка была?

-- Была.

-- Ну и сколько тебе шарахнули?

-- Восемнадцать рублей дали.

-- За месяц?

-- За месяц.

-- Отхватил... Ну, а зимой ты и того не заработаешь. А если корову не
прокормишь? У тебя этих... архаровцев-то сколько, девять?

-- Оно конешно...--Иван Африканович подзамялся, но вдруг обозлился:--Ты
с кем думал? Я с тобой поеду? Нет, брат, мое дело дома сиди, не ерепенься. А
кто меня отпустит? Ты об этом, видать, и забыл, что у меня вся
документация--одна молошная книжка. Где бабам молоко записывают, сколько
сдадено. Нет, Митя, друг мой... Ты это перемудрил. Некуда мне ехать, надо
было раньше думать, после армии. Дело привычное.

Иван Африканович отмахнулся и взялся за лопату, а Митька отнял у него
эту лопату и опять:

-- Ты меня послушай. Сена у тебя пшик, с одной загороды, так? Так! Рыба
да охота тоже не доход, так? Так! А в Заполярье ты полтораста рублей левой
ногой заработаешь. Ну, а с документами на меня положись. В тех местах законы
не писаны. Теперь за деньги все можно сделать. Вон живых баб на ночь
покупают, купим и паспорт.

-- Иди ты... покупщик! -- огрызнулся Иван Африканович. -- Привыкли все
покупать, все у тебя стало продажное. А ежели мне не надо продажного? Ежели
я непокупного хочу?

Иван Африканович даже сам удивился, откуда взялась какая-то злость в
душе. Никогда он с Митькой не ругался. А Митька не обращал внимания на эту
злость и все говорил, и получалось так, что прав он, а не Иван Африканович,
и от этого Ивану Африкановичу было еще обидней.

-- Непокупного он захотел!--Митька вдавил окурок в чистую влажную
землю. -- Ну и давай! Вот сена ты накосил непокупного. Тебе хоть за косьбу
заплатили? Гы! Смех на палочке. У тебя и сейчас одни ребятишки непокупные,
хрен моржовый.

-- Оно верно. Все покупное стало. Дошло... Только я, Митя, никуда с
тобой не поеду. Жила не та стала.

-- Да почему не та? Ты же и плотник, и печник, и ведра вон гнешь.